Преторианец - Валерий Большаков

– Как говорил мой дед Могамчери, – пробормотал Эдик, – «Мелкая неприятность – не крупная, а крупная – не смерть!»

– Мудрый у тебя дед, – усмехнулся Сергей. – Пошли! Инквизиция дает добро…

Тиридат поманил друзей за собой. Жрецы не препятствовали.

– Ну и денек… – пробасил Гефестай.

– Один за три! – жизнерадостно сказал Эдик.

Дом у Тиридата был зело велик и богат – высокое двухэтажное строение, украшенное по фасаду кирпичными колоннами, облицованными мраморными плитами с каннелюрами-желобками – не отличить от настоящих!

Во внутреннем дворе плескался квадратный хауз – бассейн, обсаженный кустами олеандра, гранатов и роз. Прямо в воду глядела огромная арка айвана – продолговатого сводчатого зала без передней стены, открытого во двор. Это была парадная комната, ее по всему периметру украшали барельефы, а в углах торчали глиняные статуи, раскрашенные по эллинскому обычаю.

Тиридат спешился и передал коня подскочившим слугам. Слуги суетились, метались, хлопоча и прогибаясь. Барин приехал!

Произнеся любезности, полагавшиеся по этикету, фратарак поручил гостей Антонию – тот весь лучился и радостно шамкал. Семеня и качая головой, Антоний провел всю четверку в михмонхону, комнату для гостей. Сергей похмыкал, осматриваясь. Комната… Скорей уж зал – площади тут… квадратов под шестьдесят будет. Вдоль стен по периметру тянулась суфа, стены покрывала многоцветная роспись. Как в детском рисунке – тут тебе и Солнце, и Луна со звездами, домики, деревца, полуголые красавицы… Последний элемент, правда, явно не из книжки-раскраски.

Поверху зал перекрывался резными балками-прогонами, а в перекрытие были вделаны особые глиняные фонари.

– О-хо-хо! – застенал Гефестай. – Наконец-то я сяду!

С видом крайнего блаженства сын Ярная разместился на суфе и привалился к стене. Что-то ему мешало, он поерзал, а после вытащил из бокового кармана геологический молоток с лоснящейся рукояткой. Сергей уселся рядом и кивнул на орудие труда:

– Хобби?

– Да вроде того… – смутился Гефестай. – Поступил, значить, в Горный, на геохимика, три курса проучился, а четвертый не одолел. Мозги у меня… такие… труднопроходимые…

– Пустяки, дело житейское, – сказал Эдик, прилегший на суфу, – зато здесь ты будешь геологом номер один!

– Эт-точно! – расплылся Гефестай. – Ох, опять вставать… Тиридат идет.

Хозяин, переодевшийся в легкий халат, оглядел всех и похлопал по груди сперва Искандера, потом Гефестая.

– Эллин! Кушан! – сказал фратарак и ткнул пальцем в Сергея: – Алан? Савромат? Роксолан?

Лобанов понял так, что Тиридат интересуется графой «национальность». Роксолан… Роксолан… Что-то такое было… То ли он читал где-то, то ли в школе проходили по истории… Вроде как роксоланы числились в предках русских.

– Роксолан! – согласился Лобанов. А что тут еще скажешь?

– Мактэ![44] – улыбнулся Тиридат и перевел вопрошающий взгляд на Эдика.

– Сармат! – определился Чанба.

– Эхем,[45] – сказал Тиридат. – Эвге!

Тиндарид, волнуясь и сбиваясь, заговорил на латинском, размахивая руками и единожды кивнув на Лобанова и Чанбу. Фратарак улыбнулся и сказал:

– Бонус эст. Гради![46] – и показал пальцами: «ходить, идти».

Лобанов с готовностью кивнул, хотя смысла сказанного не уловил.

– Сейчас поедим, – оживленно протарахтел Искандер, – а потом нам Тиридат приемчики покажет!

Антоний расстелил дастархан и выставил угощение – тушеные бобы с телятиной, изюм, пахучее вино в запыленном кувшине. Сергей мигом умолол свою порцию, схарчил и добавку.

– После сытного обеда по закону Архимеда… – раззевался Гефестай. – Полагается поспать!

Сергея в сон не тянуло. Разлегшись на толстом ковре, он лежал, лениво поглядывая на рябящую воду хауза, вспоминал события перенасыщенного дня и отходил, приноравливаясь к древнему миру, ставшему реалом… Бесшумно ступая, появился Тиридат и сделал знак: «Гради!» Сергей живо поднялся.

– Панкратион! – бросил Тиридат через плечо.

Он вывел Сергея в просторный внутренний двор, замкнутый портиками в четырехугольник. Палестра, так у древних эллинов называлась спортплощадка. Хотя какие они теперь древние…

Упругой походкой Тиридат вышел на середину двора. Его босые ступни уминали толстый слой красного песка. Фратарак поманил «роксолана» и занял стойку, пошире расставив ноги, пригнувшись и слегка разведя руки.

Сергей почесал в затылке, ткнул себя пальцем в грудь и показал на Тиридата – дескать, правильно ли я понял? Мне нападать на вас? Тиридат нетерпеливо кивнул.

Ла-адно… Лобанов даже не пытался приложить «чемпиона Парфии», хотел только основательно коснуться его, наметив удары, но они не прошли. Сергей был быстр, чертовски быстр, но Тиридат был еще быстрее – кончики пальцев Лобанова или костяшки раз за разом били в пустоту, взбивали воздух безо всякого толку.

Лобанов отпрянул. Э, нет… Это вовсе не скорость реакции, тут что-то другое! Тиридат вроде как предвидел, куда станет бить Сергей, и уходил, уворачивался еще до удара!

Устод Юнус что-то такое говорил… С сожалением. Надо бы, мол, тренировать не только бицепсы-трицепсы-квадрицепсы, но и «мышцу мозга». Рука ведь сама по себе не бьет – сначала мозг отдаст команду мускулам, и только потом последует удар.

Сигнал пройдет по нервам, мышцы сократятся… Нокаут! Но мысль, излучаемая вовне, говорил устод, обгоняет биотоки, бегущие по центральной нервной, надо ее только уловить, распознать как-то, и тогда ты выстроишь оборону еще до нападения. Противник вот-вот выдаст хук левой или прямой в голову, а у тебя уже пошел встречный удар!

Устод тогда сокрушался, что искусство опережающего боя утрачено. А хрен там! Вот оно! Лобанов попробовал обдурить Тиридата – выбросил левый кулак, метя мастеру в голову, остановил движение, не закончив, и звезданул правым. Мастер должен был прянуть в сторону от удара левой, но он даже не дернулся. Зато прямой правый угодил в пустоту – Тиридат отклонил голову и пропустил кулак Лобанова над плечом. Это было как издевка, и Сергей почувствовал гнев.

Фратарак понял его состояние, заговорил успокаивающе. Затем он хлопнул в ладоши, и из-под навеса вышел Антоний.

Тиридат велел ему что-то на латыни. Тот почтительно склонился.

– Хик эст Антоний, – представил его фратарак, – инструктор.

– Инструктор! – удовлетворенно повторил Лобанов, заслыша хоть одно знакомое слово.

– Сик! – кивнул Тиридат и удалился в тень.

А «инструктор» Антоний, сосредоточившись и отрешась от земного, начал обучать Лобанова науке опережать события – дал новенькому испить противного млечного настою, и Сергей быстренько вышел «за скобки» нормального человека. Он вдруг обрел способность видеть звуки и чуять запах смеха, слышать красивую форму и осязать придуманный образ.

Антоний уселся на теплый песок, сложив голенастые ноги кренделем, смежил веки и затянул мантру, монотонно и нудно. Не размыкая глаз, инструктор показал пальцами: повторяй!

Лобанов опустился на колени и присел на пятки. Сбиваясь и путаясь, занудил за инструктором, попадая в тон. С первого раза в памяти остались лишь отдельные слова – «ка», «ба», «хуну-неферу», «сетх», «сэтеп-са», «та-кем»… Даже сейчас, в лето сто семнадцатое от Рождества Христова, от них веяло такой древностью, что мурашки по коже. А слова выговаривались и выговаривались, голос Антония повторял и повторял стародавнюю формулу, словно заклятие накладывал. И наложил-таки.

Бормотание Антония отдалилось, стало неразборчивым и пропало. Пропал теплый песок под ногами. В уши проник совершенно незнакомый шум. Сергей открыл глаза и осмотрелся.

Он не сидел. Он стоял в узком зале, окаймленном двумя рядами массивных колонн. Их капители были украшены узором хекер – вырезанными в камне метелками тростника. Высокий потолок был расписан под звездные небеса, а пол сиял розовыми гранитными плитками.

В двух шагах от Лобанова стоял столик из черного дерева, инкрустированный слоновой костью, малахитом и лазуритом. На столике пускала ароматный дымок курильница из хрусталя.

Лобанов оглянулся, шагнул нетвердо к просвету меж колонн, завешенному пестрой тканью. Перед ним открылся огромный парк, засаженный финиковыми пальмами. За парком текла широченная река, по мутным водам ее плыла ладья, живо напоминая хейердаловскую «Ра». Заслышав шорох, Лобанов обернулся. Позади стоял плотно сбитый смуглый человек. На нем была короткая юбка и пестрый воротник из бисера шириной в тетрадь, прикрывавший плечи, спускавшийся на спину и грудь.

– Сенеб, анх уда снеб[47], – проговорил смуглый и с достоинством поклонился.

– Сенеб, – ответил Лобанов, не узнавая собственный голос. В голове у него зашумело, колыхавшиеся занавеси меж колонн стали совсем уж расплывчатыми и пропали. Сам он оказался сидящим задницей на пятках посреди палестры. Лицо Антония словно всплыло из ниоткуда, и голос его произнес: