Ярцагумбу - Алла Татарикова-Карпенко

– Слишком близко вода. Ни золотой тик, ни красное дерево не выдерживают. Промокают, потом иссыхают, трескаются, приходится ставить металлические скобы, хотя храм задуман из дерева. Обещают скобы позднее снять, заменить деревянными штырями, – искусно строя предложения, рассказывала Нари.

Мне казалось нелогичным ставить сначала одни крепления, чтобы потом заменять их другими. Но кто-то же знает, как именно надо? Есть же у этого сооружения архитектор, хоть имя его и не упоминают, есть знатоки жизни дерева в скульптуре. Не может же этот призрак красоты, нежно проникающий стометровым шпилем в тело неба, жить совсем вне законов жизни.

Рядом со мной иной призрак, с инаким и тоже манящим очарованием журчал искаженным московским говорком:

– Вам потом в какую сторону? Я еду в Русскую школу балета на Третьей улице, мне там ребенка с занятий забрать надо. Могу вас подбросить, куда необходимо.

– Спасибо, я на скутере. У вас сын? – осмелела отчего-то я.

– У меня нет детей. Мне надо забрать шведскую девочку. Дочь моей подруги. Она попросила. – Нари кокетливо отводила глаза.

– А тайские дети в этой школе занимаются?

– Тайские? – Нари подумала. – Полукровок много. Русские довольно часто здесь женятся на тайках. Да и за тайцами замужем русские женщины – не редкость. Их дети внешне – тайцы, наша кровь ярче проявляется. А в Школе – европейки, американки, японки есть, две сестры, венесуэлку знаю, русские, разумеется, в основном. Одни девочки.

– Да. Мальчики спорт предпочитают, – поддержала я беседу, желая уже ее как-нибудь закончить. Что-то смущало меня.

– Ну, и? Скутер можно в мою машину бросить. У меня пикап. Вместительный. Едем? Покажу вам город изнутри, – не отпускала Нари.

В кабине было комфортно: последняя версия бортового компьютера, видеокамера, навигатор, не сквозящий кондиционер, удобный наклон лобового стекла. Как-то не вязалось все это с грузовым отсеком позади.

– В России открытых пикапов вообще не видала. А у нас это – любимый вид личного транспорта. Удобно. – Автомобилистка довольно посмеивалась.

– За фруктами на плантацию?

– И это тоже.

Нари вела машину совсем иными улицами. Открылась узкоколейка, поросшие яркой травой взгорки, какое-то вольное пространство, потом снова незнакомые перепутанные в пыли сойки. Вылетели на Сукхумвит.

– Вы знаете, что Сукхумвит – самая длинная улица в мире? Четыреста километров! Трасса тянется от Бангкока до Трата.

– Трат? А где это?

– Трат от Паттайи в три раза дальше, чем Паттайя от Бангкока. Там, на юго-востоке. На границе с Камбоджей.

– Где остров Пхукет?

– Нет! – залилась низким смехом Нари. – Пхукет с другой стороны полуострова, в Андамантском море! А недалеко от Трата остров Ко Чанг.

– А какое там море? – не слишком стесняясь своего неведения, спросила я.

– Южно-Китайское! Которое – часть Тихого океана. Там – Ко Чанг, Ко Кут, Самуи, Панган, еще Ко Тао. Вам надо изучить карту, а то вы совсем запутались.

– А Андамантское море – какой океан? – задала я вопрос без особого энтузиазма.

– Индийский! – ухохатывалась Нари.

Миновали госпиталь, обе мечети, вгрызлись обратно в улицы. Теперь казалось, мы попали в какой-то другой город – вывески пестрели французскими названиями ресторанчиков и отелей, за открытыми столиками непривычно потягивали бордо мужские компании европейцев. Потом чаще стали мелькать предложения пасты и пиццы, и итальянских вин, что сменилось индусскими переулками с портными и швеями на каждом шагу, со степенно прохаживающимися животом вперед крупноглазыми мужчинами в черных эллипсовидных чалмах.

– Есть и арабские кварталы. – Не пропустила моего интереса моя новая приятельница.

– Что ведут к Walking street?

– Ну да. Тоже.

Мы доехали до рынка на Южной, вошли под крыши, где разлилось душное низкое пространство, набитое рыбой, фруктами, шевелящимися черепахами и крабами, новым и старым тряпьем, тканями и мясом. Сочные, но без запаха, пучки орхидей и лотосов перемежались желтыми венками-оберегами из бархатцев, которые продают водителям цветочники, лавируя на дорогах среди потоков машин, тут же забирая уже увядшие на выброс. Рыночные продавцы, взгромоздившись на полати выше своих товаров, наваленных ступенчатыми горами, дремали, похрапывая в волглой жаре, усыпленные монотонностью торгового бытия и любимой привычкой к бездействию. В полутьме дальнего угла женщина разрубала с помощью старого зазубренного мачете спелые коричневые кокосы, держа каждый опасно в левой ладони, и, нанеся резкие удары, одну за другой отбрасывала половинки в соседнюю корзину. Рассекаемые, они истекали обильным ненужным соком, утробными водами своими заливая давно переполненную бадью, и решетку над полом, и бетонный скользкий, зеленый и серый пол рынка. Женщина унялась, отбросила в корзину с недобитыми орехами мачете, уселась, широко разведя колени, спиной к людям, лицом к жужжащему теперь, не менее опасному, чем мачете, сверлильному станку, подставляя его жуткой вертушке-стержню нутро каждой половинки кокоса, выкручивая сердцевину, чтобы обратить ее в труху.

– Потом прямо здесь стружку отожмут с помощью пресса, и вы сможете купить натуральное кокосовое молоко. Без консервантов. – Спутница моя говорила с ленцой, будто не желая затрачивать лишние усилия, но понимая необходимость просветить меня, темную.

Я купила пару больших желтых манго, несколько помельче, с румяными, нарядными боками, эти будут чуть с кислинкой, очень спелую папайю.

– А вы знаете, что в Индокитае много овоще-фруктов?

– Как это? – я действительно удивилась.

– Вот, например, спелая папайя – это фрукт, а зеленая – овощ, из него готовят наш знаменитый салат сом там. И зеленое манго – овощ, мы нарезаем его на тонкие дольки, и едим с острым соусом. И цветок банана, видите этот огромный бордовый бутон? Его тоже употребляют в пищу. Но если цветок не трогать, лепестки раскрываются, и между ними начинают зреть плоды, мелкие, очень сладкие бананчики. – Нари красиво произносила звуки «ч» и «ц», и с нетвердой картавинкой «р». – Хотите сладостей? – и указала на почти оранжевый десерт непривычного вида. – Это утиный желток в сахарном сиропе. – Я рассмотрела горстку путаных нитей в плошке, но попробовать не решилась.

– Почему вы уделяете мне так много внимания? – внезапно для самой себя бросила я вопрос. Нари ответила быстро, не задумываясь:

– Здесь редко встречаются интеллигентные люди среди русских. А ваше такое умненькое личико опечалено было чем-то. Несколько лет назад прилетали отдыхать профессоры, политики, богатые бизнесмены. Сегодня другой контингент раскусил цены в трехзвездочные отели. В Паттайю теперь едет в основном быдлорашн. – Нари не стеснялась в выражениях. А если что-то подобное сказать о тайцах? Если задать ей какой-то прямой вопрос, что будет?

– Нари, почему в Таиланде так много геев и… катоев?

Она даже не повернула ко мне лица:

– У нас свободная страна.

Сколько бы я ни интересовалась позже этими вопросами, в каких кругах ни пыталась докопаться до истины или хотя бы до истинного тайского взгляда на эту проблему, всегда слышала только и исключительно фразу «У нас свободная страна». Как будто самое яркое и массовое проявление личной свободы заключается в том, чтобы иметь возможность быть перевертышем.

– Сандра, вы уже пробовали тайский массаж? Даже если пробовали, обязательно сходите к слепым массажистам. Такой салон как раз недалеко от Школы балета.

Сухонькая улыбающаяся обезьянка. Темные очки на незрячем оливковом лице. Улыбка – не тебе, просто улыбка, ее постоянное, неизменное присутствие, или улыбка себе, внутрь себя. Старый, но жилистый, очень легкий и проворный человек опускается у твоих ног, протирает стопы теплым влажным полотенцем и дробными, скорыми движениями принимается сортировать суставы и суставчики, перемычки, хрящики, ноготки, подушечки. Спешит выше, к голеням и коленям, продолжая ощутимо болезненную ревизию, разлагает ряды мышц, выглаживает сочленения, перебираясь то выше, то ниже, но стремясь к основному столбу, к средоточию движения и покоя. Разъяты позвонки, суставы извлечены из суставных сумок, мышцы отторгнуты от сухожилий, все растянуто, разложено на ветру памяти пальцев, локтей, колен обезьянки. Слепец бродит по спине, лишенной позвоночника, круглит путь пятками, возвращается на колени и проваливается в мягкость поясницы, всем своим неощутимым весом погружается в таинственную темноту строения. Он выходит с лицевой стороны, впечатывает ладони в живот, нагревает и погружается в его тепло, внутри которого в одной точке резко пульсирует кровь. Он ищет способ, пристраивается, колдует и, наконец, поднимает облаком мягкую субстанцию пудры, направляет ее в маслянистую структуру и перевоплощает в крем. Ты чувствуешь себя взбитыми сливками, теплым мороженым, молочным коктейлем с золотым пюре папайи и манго. Слепая обезьянка все еще ворожит и шевелится, но сон обволакивает жест, или жест порождает сон, всё удаляется, отстраняется, стихает.