Лагуна Ностра - Доминика Мюллер

А все из-за пары пожелтевших листков и горстки нот, рассыпанных по нотным станам поддельной пёрселловской партитуры. Это я во всем виновата, орал брат. Я заставила его показать Роберте Боллин эти ноты, обнаруженные в вещах Волси-Бёрнса. Если бы не я, этот гимн Пёрселла, Мёрселла или кого там еще валялся бы преспокойно в папке и никто бы никогда не узнал, что он поддельный, а Альвизе не пришлось бы задерживать Энвера… И расследование шло бы своим чередом, медленно, но верно, а главное, без шума, не отклоняясь в сторону ради каких-то поспешных выводов. Послушать моего братца, так все это хитросплетение обстоятельств, приведшее к задержанию Энвера с непроизносимой фамилией, подозреваемого в изготовлении и использовании контрафакта, а затем и в убийстве Волси-Бёрнса посредством перерезания горла, — дело только моих рук. Роберта Боллин была знакома с убитым, Альвизе не отрицал этого, но это всего лишь одно из направлений следствия, и нечего было совать ему ее под нос, да еще с таким торжествующим видом, как будто этот след выведет нас прямо на убийцу. И я должна вбить себе в голову, что, пока я тут изображаю мадам Мегрэ, Альвизе тоже не сидит без дела, а продвигается вперед, медленно, но верно, а главное, без шума.

У него, у Альвизе то есть, на руках еще пара настоящих убийц. И два убитых. И если из летнего трупа после полугода бесплодных поисков так и не удалось ничего вытянуть, то венецианский адрес Волси-Бёрнса он установил именно благодаря столь презираемой мною «полицейской рутине». Поиски затянулись до самого Рождества, поскольку Волси-Бёрнс не стал снимать палаццо, а остановился в одной из бесчисленных частных гостиниц, которые местные жители открывают, чтобы иметь возможность содержать свои слишком большие палаццо. А помог в этом найденный при покойнике нагрудный платочек, который после тщательного прочесывания города привел сыщиков в один магазинчик в гетто, по счастью доставивший тогда Волси-Бёрнсу покупки на дом. Альвизе предоставил мне самой догадываться о цепочке умозаключений, произведенных его острым умом, в результате которых он вышел на галантерейщика, специализирующегося на торговле хасидскими талесами, гольфами и ермолками. Старик вспомнил неприятного покупателя, его шуточки по поводу иудейского благочестия, а также адрес его гостиницы. Туда-то Альвизе и направился в самое Рождество, отказавшись от семейного праздничного обеда, приготовленного из доставленных из Фалькаде деликатесов. И пока Кьяра и родители взирали на пустой стул своего мужа и сына, этого изменника, этого гольдониевского персонажа, попирающего традиции и разрушающего старую добрую венецианскую семью, тот исполнял свой профессиональный долг.

По словам хозяина гостиницы, Волси-Бёрнс поселился у него по рекомендации Роберты Боллин. Альвизе особо отметил, что, будь я на самом деле такой хитрой, какой себя считаю, я бы сэкономила ему время, самостоятельно добыв венецианский адрес Волси-Бёрнса, а не дожидалась бы, пока он поднимет на розыски торговца нагрудными платками весь комиссариат. Чтобы заполучить его, мне надо было только вовремя задать несколько простых и прямых вопросов той даме, госпоже Боллин, а не трепаться о детских хорах с этим великовозрастным придурком Себастьяном.

Чувствуя себя совершенно пристыженной, я хотела было поправить на Виви слюнявчик, чтобы успокоиться и вернуть себе самообладание, но Альвизе рявкнул, чтобы я оставила его ребенка в покое, словно боялся, что в довершение ко всем неприятностям я могу его поранить.

Подобно игроку в покер, получившему пустую комбинацию, комиссар явно переставал контролировать партию. В тот вечер он пришел ко мне в антресоль, где все было подчинено книгам и картинам, в поисках убежища от этого суетного мира, который, как ему казалось, все еще был в его власти, от этого причинно-следственного хаоса, который, по его утверждению, так легко разложить по полочкам. Когда сталкиваются два мировоззрения, споры неизбежны. Но сейчас было не время для серьезных споров. Мне хотелось узнать побольше о его деле, а брату — поделиться с кем-то, пусть это даже буду всего лишь я.

Хозяин гостиницы, Гарольд Питт, был американец старого образца, родом из Бостона, галантный дряхлый старик, который не читал ничего, кроме «Геральд трибьюн». «Гадзеттино» с ее местными новостями не удостоилась его внимания, а потому он нисколько не обеспокоился отсутствием Волси-Бёрнса, который накануне исчезновения говорил что-то о желании проехаться туристом от Валле-д’Аоста до Фриули и от Трентино до Романьи. Он сказал тогда, что ему осталось завершить всего одно дело, а потом он может позволить себе отпуск, чтобы на свободе побродить по выставкам и антикварным салонам. Гарольд Питт был слишком хорошо воспитан, чтобы выспрашивать у клиента подробности, тем более что на тот момент ничто не предвещало, что клиент угодит в канал с перерезанной глоткой и что стоило внимательнее отнестись к его речам, чтобы потом дать достойные свидетельские показания.

Если каждый раз, прощаясь с кем-то, опасаться, что он вдруг исчезнет, что же это будет за жизнь? Совершенно невозможная: тяжелые прощания, погашения долга, завещания — и так каждые две минуты. Роберта Боллин, тоже прекрасно воспитанная особа, сказала ему, что сама оплатит счет за проживание в гостинице, и к этому щекотливому вопросу он больше не возвращался. Из этого Альвизе сделал вывод, что мысль о номере, где по-прежнему оставались несобранные чемоданы Волси-Бёрнса, его одежда и туалетные принадлежности, грела скаредную душу хозяина, заставляя его день за днем радостно потирать руки. Жилец был большой щеголь. Он опустошал магазины одежды, вызывал на дом портных, заказывал в «Камичериа Сан-Марко», расположенной под чердаком Бориса во дворике Бароцци, комплекты ночных сорочек с вышитыми на них собственными инициалами. Питт решил, что тот уехал без вещей, чтобы в поездке заодно пополнить свой гардероб, как и здесь, в Венеции, где «Стилман» недавно прислал ему на дом целую коробку трусов в цветочек, помеченных его монограммой. Слуга-филиппинец прибрался в номере, смахнул пыль, все, что надо, натер, вымыл, прогладил и сложил, как делал это ежедневно. Для Альвизе это была настоящая катастрофа: отдраенная и выскобленная комната, где какой-то гастарбайтер начисто уничтожил малейшие следы и отпечатки пальцев. Гарольда же он обозвал про себя старым маразматиком и злорадно занес первым номером в список подозреваемых.

Виви шел второй месяц. По словам Альвизе, педиатр никогда не видел такого живого и развитого ребенка, и мой братец теперь все время вглядывался в его губки в надежде, что с них вот-вот сорвется ласковое слово «папа», что позволило бы навсегда забыть о биологической семье малыша, поиски которой все равно никак не могли сдвинуться с мертвой точки. Вместо долгожданного слова «папа» Виви срыгнул, и Альвизе умолк и принялся вытирать его, осыпая попутно разными детскими словечками. Я не удержалась и сказала ему, что он похож на святого Иосифа из «Поклонения волхвов». Как и ему, Альвизе тоже не стоит привередничать, а с благодарностью принимать то, что дает ему Провидение, будь то младенец или фальсификатор в качестве обвиняемого. Я добавила, что на Рождество он еще никого не мог записать в список подозреваемых, потому что подозреваемых у него вообще не было. Единственные, кто имел хоть какое-то отношение к Волси-Бёрнсу, были дряхлый старец Питт и Роберта Боллин в своем кресле-каталке. На Богоявление у него уже был свидетель Энвер-с-непроизносимой фамилией и фальшивая партитура Пёрселла, которые попались ему совершенно случайно, как боб, запеченный в богоявленском пироге. Албанец достаточно силен, чтобы поднять тело и сбросить его в канал, к тому же он обдурил Эдварда с этой партитурой. За неимением более солидного мотива очень заманчиво пришить ему желание заткнуть обманутого покупателя, грозившего заявить на него в полицию, даже если подтвердить эту гипотезу (тем более соблазнительную, что других в обозримом пространстве пока не наблюдалось) было абсолютно нечем.

Брат уложил Виви обратно в «кокон», согласившись, что я не так уж неправа. Вполне возможно, что он задержал невинного жулика. Он опасался ошибки, которая для албанца выльется в «Избиение младенцев» на юридической основе, а для него самого — в «Бегство в Египет» в виде перевода в другое место или снятия с должности, раз уж я ни в чем не разбираюсь, кроме живописи. Обожаю своего братца, когда он в депрессии. Сомневающийся и пришибленный, он становится почти таким же Кампаной, как мы.

В то рождественское утро в благоухающей чистотой гостинице он учуял возможное развитие событий. Объяснения этой парочки — хозяина и уборщика — выглядели неубедительно: зачем было с такой маниакальной тщательностью наводить порядок в книгах, бумагах и одежде Волси-Бёрнса, словно тот ни разу и не заходил в номер? Несмотря на артроз и палку, без которой ему было не ступить и шага, Питт вполне мог схватить нож и полоснуть им жильца по горлу, а затем, запугав своего подручного, заставить его избавиться от тела.