Дочь генерального секретаря - Сергей Юрьенен

- "Красный" же диплом!

- А в аспирантуру сына замдекана. С "синим".

Еще на первом курсе профессор, потрясая курсовой работой Перкина, кричал, что он бы за это сразу ученую степень - гонорис кауза!

- Не тебя?

Перкин мотнул головой.

- Свободное распределение, - сказала его мать. - На все четыре стороны.

- Одна пока открыта, - заметил Александр. - До Вены, а там куда угодно. Хоть в Иерусалим, хоть в Гарвард.

- О чем ему и говорю.

Перкин сжал челюсти.

- Вот так уже неделю - как бык. - Повернувшись к Инес, мать Перкина перешла на идиш.

- Инес из Парижа, - сказал Александр.

- Откуда?

Перкин буркнул:

- Сказано тебе.

- Лева, не хами. А я подумала, что вы нашли себе... Средство передвижения, как говорится. По-русски девушка не понимает?

- Я понимаю, понимаю, - заверила Инеc.

- Ой, извините... Лев, надень панамку! Удар сейчас хватит. Остановите его, Александр...

Перкин отбросил руку:

- Все меня вытолкнуть хотят. Неужели даже ты не понимаешь, что это родина?

Ему было семнадцать, когда Александр с ним познакомился на лекции. Голова у него была забинтована. Он только что похоронил отца, а вдобавок был избит шпаной. Ударили кастетом, а потом ногами. Но он держался, этот вечно небритый мальчик, вещь-в-себе. "Ночь хрустальных ножей" на факультете стояла все пять лет. Он был единственный, кто выжил. Для того, чтобы оказаться с "красным" дипломом в тупике. На выжженном пространстве Ленинских гор.

Под черным солнцем.

Толпу нахмуренных красавиц возглавляла Пола.

- Мы к Инеc.

- Она в Москве.

- Ничего, мы подождем.

В квартиру вторгся запах традиционной женщины. Косметики, лаков, духов. От чая польки отказались.

- Можно курить?

Щелкая зажигалками, они озирались и переглядывались, выгибая выщипанные брови. Брюнетка взглянула на пишущую машинку.

- Говорят, что вы писатель...

- Не врут.

- Что, и публикуетесь?

- Где?

Пять лет прожив в условиях соцреализма, она настаивать не стала. Сигаретный дым плыл за окно. От чаю они снова отказались. Когда Александр вышел за пепельницей, польки разом заговорили, артикулируя чувство, вызванное выбором Инеc.

Брюнетка встретила вопросом:

- "Защиту Лужина" читали?

- Естественно.

- А шахматы есть?

Из серванта он достал хозяйскую коробку. У белых не оказалось королевы. Она вынула из сумки флакончик с перламутровым лаком и убрала руки за спину. Ему достались черные.

- Мат... Еще?

Александр напрягся так, что все извилины заныли. Но продержался он не дольше. Третью он тоже проиграл. Брюнетка спрятала лак и защелкнула сумку.

- Набоков, кстати, играл не хуже, чем писал.

Неверными руками он собрал шахматы.

- А в карты не играете?

- Смотря во что.

- В очко?

Они играли только в бридж.

Инеc вернулась и сломала лед. Он застегнул ширинку и вышел. Они заговорили наперебой. Шипящие, которые, как змеи, обвивались вокруг него, советского: или ты шизанулась, стара? Стоя на кухне, он смолил "Север". Пришла Инеc, чтобы сделать им привезенный кофе на французский манер - через воронку с фильтром Меlitа.

- Обидно. Я всегда был поломАн.

- Разве?

- Свобода. Всегда просачивалась через польский фильтр.

Ушел он по-английски.

Запах красавиц еще стоял в квартире, когда он вернулся с ночного дежурства. Инеc сидела на кухне в трусах и лифчике.

- Не спишь?

Она улыбнулась.

- Что ты пишешь?

Она закрыла красную тетрадь.

Польки приходили прощаться. Вместе пять лет, но остались загадкой. Это только с виду они такие беззаботные. Накупили электротоваров, которые в Польше дороги. Пылесосов, стиральных машин, холодильников. Отправляя малой скоростью, промучались весь май. Зачем? Так ведь выйдем замуж. Когда? Когда-нибудь придется, говорят. Уезжают, оплакивая МГУ. Хотя у каждой такой здесь опыт, что бригаде психоаналитиков за десять лет не исцелить. Пола вообще свихнулась. После аборта на шестом месяце, когда по кускам из нее вынимали, а потом сказали: "Девочка была". Эльжбета к врачам не обращалась. Сначала ногу вывихнула, прыгая со стола, потом чуть не сварилась в ванне. А виновник выкидыша - турок, поэт и террорист - грозит с собой покончить, если бросит его в Москве. Марыля, та за диплом переспала с профессором-башкиром. Теперь он напивается и спит у ней под дверью: "Як швинья!". Муж Лидки доводит ее манией к порядку - найденный в МГУ садист из ГДР. Он не хочет в Польшу, она в Германию. Это которая, брюнетка? В шахматы трижды обыграла. Но она же гений. Чемпионкой Польши была. Не будь еврейкой, могла бы и мировой звездой... Еще кофе хочешь?

Инеc поставила воду на газ.

- Знаешь? Кажется, и я подзалетела.

- Что?

- Разве не так по-русски?

ОГОНЬ

Старуха заглянула на стенные часы: нет, не опоздал. Он опустил свою сумку на мраморный пол.

- Чего там у тебя?

Машинка, которую он вынул, вызвала гримасу отвращения.

- Зачем?

- Писать. Я же скубент.

- Шпиенская какая-то... Ты вот что. Девок больше не води. И в библиотеку не шастай. Смотришь, откуда бабка знает? А ключик-то? Бородкой не в ту сторону повесил. Вот доложу куда следует, враз рассчитают. А деньги-то, небось, нужны?

Обогнав старуху, он галантно отворил ей дверь. На бородавчатом и редкоусом лице появилось подобие улыбки:

- Боишься...

Он сидел, вытянув ноги. Над ним качался маятник.

Спустилась Тося и сняла халат.

- "Мерзавчик" поставишь, отсосу.

Татарка за ее спиной опустила глаза.

- Ты не смотри, что глаз подбит. Я женщина опытная. Вот сделаю "испанский воротничок" - небось, и не слыхал? Давай рупь сорок семь.

- Знаешь, Тося...

- Обратно "в другой раз"?

Он сжал себе виски.

- Да тошно мне. Не видишь?

- Ох, и уклончивый мужик пошел... Что с таким делать, Аза?

Уборщицы ушли.

Накурившись до омерзения, он впал в прострацию. По мрамору зацокали сапоги патрульного милиционера.

- А дверь закрыть, сторож?

Заложившись на крюк, Александр вернулся. Под стенными часами висел застекленный ящик с ключами Комитета. Он открыл. Прежде чем снять с гвоздика, запомнил позицию бородки.

Библиотека была на втором этаже. В свете уличного фонаря он свел шторы, потом включил лампу. Сквозь стекла замерцали корешки фолиантов. Черная готика старинных шкафов. Он обошел их и открыл дверь на винтовую лестницу. Ступеньки под ним затрещали. Слыша, как стучит в висках, он всходил во тьму, все выше. Потом споткнулся. Скользнув вниз, книга шлепнула о ступеньку. Он вынул коробок, чиркнул спичкой. Из чердака, заклинив обитую жестью дверь, книги вываливались на лестницу. Целая свалка Библий.

Он сидел под маятником. Родившись не вчера, цену этому томику он знал. До ста. Это уже спасение. А если прихватить десяток? В поисках решения он открыл, ткнул пальцем:

Он схватил кусок и вышел?

а была ночь...

Все верно. Именно кусок - тысяча рублей.

Но речь тут об Иуде...

Что делать? Да, нет - постукивал маятник.

В три ночи патрульный мотоцикл въехал прямо на тротуар. Поднявшись в седле, за оконцем возник милиционер. Проверил наличие и газанул прочь.

Нет или да?

Полшестого. Он поднялся. Взошел.

Томик, брошенный во тьму, вызвал обвал. Обгоняя, Библии хлынули вниз по лестнице. Дверь навстречу потоку он успел перекрыть. Но что делать теперь?

В стекло постучали, когда оставалось еще полчаса. За незнакомцем спортивного вида вошел начальник отдела кадров.

- В здании кто-нибудь есть?

- Никого...

- Так все в порядке?

- Вроде.

Незнакомец посмотрел на сумку.

- А чей багаж?

Начальник отдела кадров увел глаза.

- Мой.

Короткий рукав рубашки обтянул бицепс незнакомца, который собрал замшевые ручки и поставил парижскую сумку на стол. "Кирпичи у вас, что ли? Можно?" Александр молчал. Открыв "молнию", чужая рука извлекла покетбук под названием Cannibals and Cristians*. "На языке читаете?" Задерживаясь на карандашных пометках, незнакомец его просмотрел, отложил. Вынул машинку и подмигнул. "Эрика" берет четыре копии?" - "Это не "Эрика". - "Разве?" Он расстегнул и откинул. Из кармана футляра выдернул лист и ввинтил. Втыкая свой палец, снял образец шрифта. Заклинив, перестучал и заглавные. Выдернул, сложил и в нагрудный карман. "Хорошая портативочка. - Вынул и перевернул так, что выпали рычажки. - Мэйд ин Свитцерланд? Эти умеют".

И уронил.

* "Каннибалы и христиане" (книга Нормана Мейлера).

От удара по мрамору брызнули слезы.

- Вы что?!

Человек отвернулся. К Александру он потерял интерес. В отдалении его рот шевелился по-рыбьи. Сталинский кадр в ответ багровел затылком морщинистым и бритым.

Они ему дали уйти.

Дверь душевой распахнулась, лампа вспыхнула. Иванов дымился и сверкал.

- Друг? Что ты здесь делаешь?

- Ищу пятерку.

- Посреди Апокалипсиса?

- О чем ты?

Взявшись за клеенчатую занавеску, Александр поднялся с кафельного порожка. В общежитии был промежуток пустоты. Абитуриенты еще не нахлынули, студенты разъехались. Кроме Иванова, который взаперти "работал на батуте" полтора часа без перерыва.