Рассказы - Мария Киселёва

Но старушка в это время уже уходила и уносила с собой тайну собачьей медали.

Вите становилось грустно, просто тоскливо. «Ну и пусть мне плохо, — думал Витя. — Раз я такой». Такой — значит, робкий, застенчивый, мямля. Который ничего не может сделать. А иногда Витя бодрился и говорил сам себе: «Ничего мне и не плохо. А мне собаки и вовсе не нужны».

Порою, правда, получалось так, что и стеснительному человеку жить можно не хуже других. А, бывало, даже и наоборот. Вот однажды пришла во двор женщина с какой-то коробкой, вроде из-под торта, только очень большого. Поставила эту коробку на скамейку и стала себе лицо вытирать и платочек поправлять. А из коробки у нее писк послышался. Ребята подбежали к скамейке и стали слушать и спрашивать у женщины:

— Ой, что это там? Цыплята? Инкубаторные?

— Цыплята, цыплята.

— Покажите, тетенька! Ну хоть немножечко.

— Да ну вас, погодите. Видите, устала, очередь отстояла.

А ребята все толпились возле коробки, трогали ее, стучали по ней пальцами, звали: цып-цып-цып! Вите тоже очень хотелось потрогать коробку и сказать цып-цып-цып! Но он стеснялся. Стоял дальше всех. Вот женщина сказала:

— Нате уж, глядите, — и открыла крышку.

Ребята тут же стали толкаться, лезть поближе и кричать:

— Ух ты! Ой какие! А вот, а вот!

Витю как будто тоже что-то подтолкнуло, он подался вперед, но кто-то его отодвинул, потом опять кто-то пролез раньше его, тут Витя опомнился, застеснялся и отступил назад. А цыплята так пищали! Очень хорошо стало слышно, когда открыли коробку.

— Ну, все посмотрели? — спросила женщина.

Витя сказал: «Не все, не все», но про себя, конечно, и никто этого услышать не мог.

— А то закрываю, — сказала женщина, и у Вити в груди что-то стукнуло, и не стало уже слышно ни цыплячьего писка, ни смеха ребят. Он опустил голову.

— Ну а ты что стоишь сзади всех? Не хочешь глядеть, что ли?

— Хочу, — сказал Витя, и сразу ему стало жарко щекам и радостно, и страшно, но не очень страшно, потому что теперь ему уже ничего не надо было делать самому, а только то, что скажет тетенька.

— Ну иди сюда, — сказала она и открыла опять крышку. Пушистые шарики копошились, лезли друг на друга и пищали, пищали. А Витя стоял самый первый, он даже прижался животом к коробке, вот он как стоял.

— Ну на, подержи одного, — сказала женщина и положила цыпленка Вите на ладонь. Вите совсем стало жарко и радостно, и у него сразу устала рука, потому что он растопырил пальцы и боялся шевельнуться, чтобы цыпленок не упал. И после этого ему целый день было хорошо, и он все вспоминал, как он стоял самый первый возле коробки и держал цыпленка. «Вот и ничего, что я такой, — думал Витя. — Вот и даже лучше».

Но, конечно, Витя знал, что это совсем не лучше. А вот действительно было бы хорошо, если бы он подошел сам одним из первых. Или даже потом, когда женщина спросила, все ли видели цыплят, он громко бы ответил:

— Да нет же, тетенька! Как так все? А я совсем не видал.

— Ну а чего же ты дожидаешься? — спросила бы тетенька сердито.

— Да просто даю другим посмотреть, — ответил бы Витя спокойно и подошел бы к коробке.

— Ну тогда на, подержи одного, — сказала бы тетенька, — раз ты такой сознательный.

И вот так бы получилось, что Витя стоял самый первый и один из всех заслужил такую честь подержать цыпленка в руках. Вот тогда было бы здорово!

На месяц Витя с бабушкой поехали в деревню. Ух, в деревне так много места, много неба и земли, что Вите не хотелось сидеть дома, а хотелось побегать по большому лугу, по длинной дороге. Плохо только, что его сразу замечали: ведь он был новенький. На него глядели, его спрашивали. Тогда Витя останавливался, опускал голову и тихо отвечал, кто он, чей сын и на сколько времени приехал. Потом Витя привыкнет, и будет лучше, а пока еще не привык.

— Беги, беги к ребятишкам, — подталкивала Витю бабушка. — Чего боишься?

А ребята сами окружили Витю, и тогда, уж конечно, он побежал с ними и в огород, и в овраг, где был пруд. Витя обрадовался, когда увидал пруд, потому что он очень любил плескаться в воде. Все ребята быстро поснимали трусы и майки и полезли в воду. Витя тоже. Сначала по спине у него побежали мурашки, потом кто-то на него брызнул, и мурашек стало еще больше, и Витя задохнулся, но потом он присел и окунулся по горло, и сразу стало тепло.

Кругом был такой визг, хохот и плеск, пруд прямо кипел. На Витю нашла какая-то радость, такая радость, что он кричал громче всех, и плескался, и вертелся, и совсем забыл, что он новенький. Потом у него снова появились мурашки, но не такие колючие, как сначала, и стали стучать зубы, значит, пора вылезать на берег, но вылезать все равно не хотелось, и он нарочно шагнул дальше от берега. Вдруг под ногами не оказалось дна, Витя на минутку поднялся вверх, но тут же опустился вниз и хлебнул воды. «Тону!» — понял Витя и хотел крикнуть, но вдруг сразу вспомнил, что он никого не знает. Он новенький. «Пропал», — мелькнуло в голове, тут Витя еще раз хлебнул воды и что-то все-таки крикнул, но только это ни к кому не относилось.

В это время он почувствовал, что его крепко берут под мышки и поднимают вверх.

— Ты что же, немой? — спросил мужчина на берегу. — Кто же так тонет? Кричать надо.

Мужчина снял с себя брюки и стал их отжимать. Бабушка, когда узнала, запричитала, заголосила:

— Ба-атюшки, беда-то какая? Ах ты, господи! — и все гладила Витю по головке и целовала в макушечку. — Да что же ты не кричал-то, Витенька? Испугался?

Витя молчал. Он тогда, конечно, испугался, но крикнуть мог. Да постеснялся. Вот в чем беда.

Нет уж, — решил в этот день Витя, — я теперь больше не буду такой. Хватит. Я теперь все буду делать сам: и в тачке кататься, и про собак спрашивать, и цыплят глядеть. А уж кричать буду громче всех. Вот я буду какой. А то и правда пропадешь».

Ребята в деревне оказались хорошие, бойкие. Витя с ними сдружился и забыл про свою застенчивость. А может быть, она пропала? После того случая на пруду? Очень может быть.

Осенью Витя вернулся домой и вышел в садик погулять. Он сел на дальнюю скамейку и увидел, как идет слепой человек. Идет, чуть приподняв подбородок, и постукивает палочкой по земле. Вот он подошел к краю канавы, которую сегодня вырыли. Витя испугался, потому что этот человек, наверное, не знал, что вырыли канаву. Надо крикнуть ему и подбежать. Но Витя не крикнул, только крепче схватился за край скамейки. Человек ощупал палочкой доску, положенную через канаву, и пошел. И опять Витя хотел крикнуть: «Дяденька, стойте!» — и помочь. И опять не крикнул. «Ничего, — думал Витя, хотя ему было страшно, — ничего. Он и сам перейдет». А человек покачнулся и упал.

Витя зажмурился. Когда он открыл глаза, слепой уже стоял на другой стороне канавы и какая-то женщина отряхивала ему пальто. А потом подала палку.

Витя тихонько слез со скамейки и пошел домой.

— Ах ты, батюшки, — сказала бабушка, как только открыла дверь. — Сейчас, Витенька, мужчина слепой шел, да и упал в канаву. Я только подошла к окну, а он…

— Там мелко, — сказал Витя. — Он не ушибся.

— Пусть не ушибся, а человеку горько. Обидно ему. И никого, как на грех, не было, и рабочие обедать ушли. А ведь он может поду мать, что люди видели, да не хотели помочь. Горько ему, обидно. — Бабушка вздохнула.

— Ну ладно. Ешь-ка пирожки горяченькие. А пирожков не хотелось.

После этого случая Витя приуныл. Значит, такой же он и остался. Робкий, несмелый, застенчивый. Значит, так и будет он позади всех. Сам себе помочь не может, другим помочь не может. А ведь все очень просто: надо было только крикнуть: «Дяденька, стойте!» Это когда он подошел к канаве. Он бы остановился, а Витя в это время успел бы спрыгнуть со скамейки и подбежать к нему.

— Вы не знаете, что тут канава вырыта? — спросил бы Витя.

— Канава? — удивился бы гражданин. — Нет, не знаю. Когда же ее вырыли, я утром шел из дома, ее не было?

— Ну да, — сказал бы Витя. — Ее потом вырыли, очень быстро. Теперь тут доску положили.

— Ай-ай-ай, — сказал бы гражданин. — Мне это не очень удобно — доска.

— Что вы! — успокоил бы Витя. — Доска широкая. Мы вместе перейдем.

И Витя взял бы гражданина за палочку, а может быть, и за руку и повел бы. Доска бы, наверно, немного качалась, но Витя держал бы гражданина крепко, и они благополучно бы перешли.

— Ну спасибо тебе, — сказал бы гражданин. — Хороший ты человек. Как тебя звать-то?

Вот что могло бы выйти, стоило только Вите крикнуть: «Дяденька, подождите!» А вышло вон что.

— А ты, Витенька, этой робости не поддавайся, — говорила бабушка. — Пересиль ее, и все. Один раз пересиль, другой, а дальше так и пойдет.

Витя об этом давно знает. А как ее победить, эту робость? Она вон какая сильная… Чуть что — сразу связывает Вите руки и ноги, так что он двинуться не может. А язык как будто приклеивает к нёбу. Ни единого слова сказать нельзя. Вот она какая, робость. Хорошо бы набраться силы да ее побороть. Совсем побороть, вот связать ей самой руки и ноги, приклеить язык к нёбу, да и выбросить далеко-далеко. Вот что надо с ней сделать.