Первая любовь, последнее помазание - Иэн Макьюэн

Имеет право на открытое, прямое, великое совокупление.

Дейл захлопала, чтобы помочь им подстроиться под изменившийся ритм. Джазмин сел в первом ряду и закурил. Потом крикнул, обращаясь к Дейл:

— Те двое с краю…

Она приложила палец к уху, показывая, что не слышит, и направилась по проходу к нему.

— Те двое с краю, не слишком ли заторапливают, как по-твоему?

Они посмотрели вместе. Действительно, пара, которую Дейл только что похвалила, немного сбилась с ритма. Джазмин опять сложил ладони домиком. Дейл двинулась к сцене, уподобившись ножницам. Встав над ними, захлопала в ладоши.

— Раз-два, раз-два, — считала она.

Казалось, они не слышат ни Дейл, ни тромбонов, ни малых барабанов, ни глокеншпиля.

— Раз-два, — заорала Дейл. — Считать умеем?

И потом, обращаясь к Джазмину:

— Должно же у людей быть хоть какое-то чувство ритма.

Но Джазмин не услышал, потому что тоже орал:

— Стоп! Стоп! Выруби звук, Джек.

Все пары постепенно остановились, кроме той, что с краю. Теперь она была в центре внимания и раскачивалась со все возрастающей быстротой. Ритм там явно был, хоть и рваный.

— Бог ты мой, — сказал Джазмин. — Ебутся.

Он повернулся к рабочим сцены и крикнул:

— Разнимите их, слышите, и не лыбьтесь мне тут, если не хотите потерять работу.

Он повернулся к остальным парам и крикнул:

— Очистить сцену, получасовой перерыв. Нет, нет, подождите…

Он повернулся к Дейл и сказал вдруг осигппим голосом:

— Прости, дарлинг. Представляю, каково тебе сейчас. Гадость, мерзость, я виноват. Надо было их проверить вначале. Больше этого не повторится.

Он не договорил, а Дейл уже шла по проходу, точно распарывая его. Вскоре она исчезла. Те двое так и раскачивались в тишине. Только скрип половиц под ковром и сдавленные женские стоны. Рабочие стояли в растерянности.

— Растащите же их, — снова крикнул Джазмин.

Один из рабочих попробовал потянуть мужчину за плечи, но они скользили от пота, а больше ухватиться было не за что. Джазмин отвернулся, на глазах слезы. Невероятно. Остальные, радуясь передышке, окружили их и смотрели. Рабочий, который пытался тянуть за плечи, принес ведро воды. Джазмин высморкался.

— Не сходи с ума, — хрипло сказал он. — Сейчас уже сами закончат.

На этих словах пара довибрировала до коды. Они расцепились: женщина бросилась в гримерную, а мужчина остался стоять. Джазмин поднялся на сцену, дрожа от сарказма.

— Ну что, Портной[19], утолил свою похотушку? Полегчало?

Мужчина заложил руки за спину. Его член был липок и возбужден и опускался небольшими толчками.

— Да, спасибо, господин Кливер, — сказал мужчина.

— Как тебя зовут, моя радость?

— Факер.

Джек фыркнул из своей оркестровой ямы — он редко смеялся. Остальные закусили губы. Джазмин набрал в легкие воздуха.

— Значит, так, Факер: вали отсюда вместе со своим маленьким липким другом и лахудру Нелли прихвати. Надеюсь, найдете себе подходящую канаву.

— Непременно найдем, господин Кливер, спасибо.

Джазмин спустился в зал.

— Остальные, по местам! — сказал он.

Он сел. Бывали дни, когда хотелось выть, буквально в голос. Но вместо этого он достал сигарету и закурил.

Бабочки

Свой первый в жизни труп я увидел в четверг. А сегодня было воскресенье, и совершенно нечем заняться. Да еще жара. Никогда не думал, что в Англии бывает так жарко. Ближе к полудню решил пройтись. Стоял перед домом в нерешительности. Не знал, направо пойти или налево. На другой стороне улицы Чарли возился под машиной. Наверное, увидел мои ноги, потому что крикнул:

— Что новенького?

Никогда не знаю ответ на этот вопрос. Пару секунд понапрягался и в результате сказал:

— Сам-то как, Чарли?

Он выбрался из-под машины. Солнце было с моей стороны улицы, прямо ему в глаза. Он прикрыл их рукой и сказал:

— Куда собрался?

Опять я не знал. Воскресенье, заняться нечем, жара…

— Никуда, — сказал я. — Пройтись.

Я перешел через дорогу и заглянул под капот, хотя ничего не смыслю в моторах. Чарли пожилой и разбирается в технике. Чинит машины всем жителям нашей улицы и их знакомым. Он обогнул автомобиль, держа в обеих руках тяжелый ящик с инструментами.

— Умерла, значит?

Он начал протирать ветошью гаечный ключ, чтобы не стоять без дела. Ведь знал, что умерла, но хотел от меня услышать.

— Да, — сказал я. — Умерла.

Он ждал продолжения. Я привалился к машине сбоку. Крыша прямо кипяток — не притронуться. Чарли надоело ждать.

— Ты видел ее последним…

— Я был на мосту. Видел, как она бежит вдоль канала.

— Ты видел, как она…

— Нет, как упала в него, не видел.

Чарли спрятал гаечный ключ обратно в яшик. Он приготовился снова лезть под машину, давая понять, что разговор окончен. Я все еще раздумывал, в какую сторону пойти. Уже почти из-под днища Чарли сказал:

— Вот ведь несчастье.

Я пошел налево, потому что все равно уже стоял туда лицом. Прошел несколько улиц, держась между живыми оградами из бирючин и запаркованными вдоль них раскаленными машинами. Всюду был одинаковый запах готовки. Одна и та же программа по радио из распахнутых окон. Я видел кошек и собак, но очень мало людей, и всегда издали. Я снял пиджак и перекинул его через руку. Хотелось быть возле деревьев и воды. В этой части Лондона нет ни одного парка, только парковки. И еще канал, бурый, петляющий мимо фабрик и свалки металлолома, — канал, в котором утонула маленькая Джейн. Я дошел до библиотеки. Знал, что закрыта, но хотел посидеть на ступенях у входа. Посидел в тенистом прямоугольнике, который на глазах уменьшался. Ветер налегал горячими порывами. Взвивал мусор у моих ног. Гнал по мостовой страницу из газеты «Дейли миррор». Потом вдруг стих, и я успел прочесть часть заголовка… «ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ…» Вокруг не было ни души. Я услышал треньканье фургончика с мороженым за углом и понял, что уже давно хочу пить. Это был отрывок фортепьянной сонаты Моцарта. Вдруг он оборвался на полуноте, будто кто-то двинул ногой по магнитофону. Я быстро пошел по улице, но, когда повернул за угол, фургончик уже исчез. Через минуту я снова его услышал, но вдалеке.

На обратном пути я никого не видел. Даже Чарли ушел домой, и машины, которую он ремонтировал, больше не было. Я налил себе воды из-под крана на кухне. Хотя где-то читал, что стакан воды из лондонского водопровода до тебя уже пять раз пили. Привкус был металлический. Сразу напомнил стол из нержавеющей стали, на котором лежала девочка, ее труп. Скорее всего, столы в морге тоже моют водой из-под крана. Ее родители ждали меня к семи. Эту встречу с ними придумшт не я, а один из полицейских — сержант, бравший у меня показания. Надо было не уступать, но он меня переубедил, испугал. Взял под локоть и не отпускал, пока я не согласился. Наверное, этому учат в школе для полицейских, чтобы дать им над нами власть. Он на меня насел у самого выхода и затащил в угол. Чтобы его стряхнуть, пришлось бы применить силу. Он говорил дружелюбно, энергично, хрипловатым шепотом.

— Ты последний, кто видел их девочку живой… — Он замешкался на последнем слове — И родители, пойми: конечно, они хотят с тобой встретиться.

Меня испугали его инсинуации (в чем бы они ни заключались), а пока он держал мой локоть, у него была власть. Oft слегка ужесточил хватку:

— Так я им передам, что ты будешь. Вы же почти соседи, если не ошибаюсь?

Кажется, я кивнул, отворачиваясь. Он улыбнулся и назвал время и место. И то хорошо — встреча, дело, чтоб не совсем уж пропащий день. Ближе к вечеру я решил принять ванну и одеться. Времени было вагон. Достал флакон одеколона, которым ни разу не пользовался, и чистую рубашку. Пока набиралась вода, разделся и рассмотрел себя в зеркало. Вид у меня подозрительный, знаю, потому что я человек без подбородка. Иначе с чего бы им вдруг меня подозревать в полицейском участке еще до того, как я сделан заявление. Я сообщил, что стоял на мосту и что видел с моста, как она бежит вдоль каната.

— Бывают же совпадения, а? — сказал сержант полиции. — Чтоб вы еще и на одной улице жили.

Подбородок и шея у меня слиты — это всех настораживает. У матери так же было. Только уйдя из дома, я понял, какая она жаба. Она умерла в пропитом году. Женщинам не нравится мой подбородок, они ко мне не подходят. Материн тоже не нравился, с ней никто не дружил. Она всюду разъезжала одна, даже во время отпуска. Каждый год отправлялась в Литлгемптон и сидела в шезлонге лицом к морю, сама по себе. Под конец стала злой и плоской, как гончая.

До прошлого четверга, пока я не увидел труп Джейн, у меня не было никаких особых мыслей о смерти. Раз видел, как задавили собаку. Как ей шею переехало колесом и глаза из орбит выскочили. На меня это не произвело впечатления. И на похороны матери я не пошел — от безразличия в основном и из-за отвращения к родственникам. Да и видеть ее среди цветов, мертвую, плоскую и серую, тоже не очень-то хотелось. Наверное, после смерти и я стану таким. Но тогда я еще не знал, как выглядят трупы. Увидишь — и невольно задумаешься про живых и мертвых. Меня провели вниз по каменным ступеням и через коридор. Я полагал, что морги строят отдельно, но этот был в офисном здании, семиэтажке. Мы оказались в подвале. Сверху доносился стук пишущих машинок. Вместе со мной спустились сержант и еще пара других, в штатском. Сержант пропустил меня в дверь, открывавшуюся в обе стороны. Я не ожидал ее там увидеть. Не помню, чего ожидал: возможно, фото или где-нибудь расписаться. Я не успел мысленно подготовиться. Но там была она. И пять стоявших в ряд высоких столов из нержавеющей стали.