Русские писатели и публицисты о русском народе - Дамир Соловьев

Я уверен, что такие посещения, как ваши, в Чухонскую землю небесполезны. Это нравственное завоевание, которому легче поддаются люди, чем насильственному. Пусть бедный латыш видит, что русский человек, как бы он ни был поставлен высоко, сохраняет те человеческие чувства, которых немец ему не показывал никогда.

Письмо к А. Д. Блудовой в Ревель от 14 июля 1850 г.[115]

…беспристрастная критика должна признать, что земля русская в большей части своего населения приняла более обряд церковный, чем духовную веру и разумное исповедание Церкви.

<…>

В древней Руси просветительное начало не могло преодолеть вещественных препон, противопоставленных ему разъединением, и мысленных преград, противопоставленных невежеством.

Неровно и неодинаково было действие этого начала на различные стихии, составляющие общество. Бо́льшая часть сельских миров приняла христианство без ясного понимания его высокой святости; но их кроткие нравы и семейно-общинный быт, согласуясь с его требованиями, освятились его благодатным влиянием и прониклись его живым духом. Сознание этого проникновения выражают они тем, что не знают иного имени, кроме имени христиане (крестьяне), и, обращаясь к своему собранию, приветствуют его словом: «православный». Под благословением чистого закона развились общежительные добродетели, которым и до сих пор удивляются даже иноземцы, несколько беспристрастные, и которым, может быть, ничего подобного не представляла еще история мира. Благородное смирение, кротость, соединенная с крепостью духа, неистощимое терпение, способность к самопожертвованию, правда на общем суде и глубокое почтение к нему, твердость семейных уз и верность преданию – подают всем народам утешительный пример и великий урок, достойный подражания (если можно подражать тому, что есть последствие целого исторического развития). Но до́лжно также признаться, что вследствие неясного понимания всех требований веры, личные добродетели не развивались в сельских мирах в той степени, в какой развивались добродетели общежительные. Есть, без сомнения, несчастные (хотя и редкие) исключения, испорченные общины, и гораздо менее редкие и в высшей степени прекрасные исключения, высокие личные добродетели в сельском быту; но правило общее остается неоспоримым. Те же самые общины, удаленные от внешней и внутренней борьбы, которая потрясала всю землю русскую, и от всякого вредного влияния, и в то же время просвещаемые светом многочисленных обителей, основанных великими святителями, составляют в некоторых частях Северной Руси, особенно в Вологде, сплошное народонаселение, свободное от раскола, далеко превосходящее по своим нравственным достоинствам лучшие области какой бы то ни было страны на земном шаре.[116]

…но у нас встретить героя, в земле, отличающейся стереотипным бессмыслием взгляда и улыбки и стереотипною пустотою сердца и головы – это удача, которую можно смело назвать милостию Божиею.

Письмо к Н. Д. Свербееву от 28 дек. 1853 г.[117]

Нас бьёт не сила (она у нас есть) и не храбрость (нам ее не искать), нас бьют, и решительно бьют, мысль и ум.

Письмо к А. Н. Попову (осень 1855 г.).[118]

Вследствие особенных обстоятельств исторического развития <…>, права личности были не только оставлены без внимания, но и совершенно принесены в жертву общему строительству. Таков ход нашей истории, как гражданской, так и духовной.[119]

К России

В судах черна неправдой чернойИ игом рабства клеймена;Безбожной лести, лжи тлетворной,И лени мертвой и позорной,И всякой мерзости полна!О, недостойная избранья,Ты избрана! Скорей омойСебя водою покаянья,Да гром двойного наказаньяНе грянет над твоей главой!

<Наша земля> верит высшим началам, она верит человеку и его совести; она не верит и никогда не поверит мудрости человеческих расчетов и человеческих постановлений. От того-то история и представляет такую, по-видимому, неопределенность и часто такое неразумение форм; а в то же время, вследствие той же причины, от начала этой истории постоянно слышатся такие человеческие голоса, выражаются такие глубоко-человеческие мысли и чувства, которых не встречаем в истории других, более блестящих и, по-видимому, более разумных общественных развитий. Для России возможна одна только задача: быть обществом, основанным на самых высших нравственных началах <…>.

Всё, что благородно и возвышенно, всё, что исполнено любви и сочувствия к ближнему, всё, что основывается на самоотречении и самопожертвовании, – всё это заключается в одном слове: Христианство. Для России возможна одна только задача: сделаться самым христианским из человеческих обществ. От этого к мелкому, условному, случайному она была и будет всегда равнодушною: годно оно – она примет; не годно – она поболит да перебудет, а все-таки к цели пойдет. Эта цель ею сознана и высказана сначала; она высказывалась всегда, даже в самые дикие эпохи ее исторических смут. Если когда-нибудь позже и переставали ее выражать, внутренний дух народа никогда не переставал ее сознавать. Отчего дана нам такая задача? Может быть, отчасти, вследствие особого характера нашего племени; но, без сомнения, от того, что нам, по милости Божией, дано было Христианство во всей его чистоте, в его братолюбивой сущности.[120]

Александр Васильевич Никитенко (1804–1877)

1 января 1829 г.

Удивительно, как наши женщины низкого сословия преданы пьянству. Весь дом, в котором я квартирую, не исключая и моей хозяйки, наполнен сими грубыми творениями, которые не упускают случая предаться самому бесшабашному разгулу. Ссоры и форменные побоища обыкновенно заключают их беседы, и одна угроза квартального заставить их мести улицы усмиряет этих жалких детей невежества.[121]

13 февраля 1829 г.

…дай только нашей публике заметить, что ты хочешь говорить с ней о чем-нибудь полезном и серьезном, то увидишь перед собой одно пустое пространство.[122]

25 сентября 1830 г.

Холера уже в Москве. Это известно официально. <…> Итак, мы не на шутку готовимся принять сию ужасную гостью. В церквах молятся о спасении земли русской; простой народ, однако, охотнее посещает кабаки, чем храмы Господни; он один не унывает, тогда как в высших слоях общества царствует скорбь.[123]

30 декабря 1830 г.

Истекший год вообще принес мало утешительного для просвещения в России. Над ним тяготел унылый дух притеснения. Многие сочинения в прозе и стихах запрещались по самым ничтожным причинам, можно сказать, даже без всяких причин, под влиянием овладевшей цензорами паники… Цензурный устав совсем ниспровержен. Нам пришлось удостовериться в горькой истине, что на земле русской нет и тени законности. Умы более и более развращаются, видя, как нарушаются законы теми самыми, которые их составляют, как быстро одни законы сменяются другими и т. д. В образованной части общества все сильнее возникает дух противодействия, который тем хуже, чем он сокровеннее: это червь, подтачивающий дерево.[124]

21 марта 1832 г.

Недавно выслушал я прелюбопытную лекцию опытной психологии – у квартального надзирателя. Он пришел в канцелярию по какому-то делу. Я начал с ним разговор о предметах его звания. По его словам, величайший разврат царствует в классе низших чиновников, мещан и купцов, которые позажиточнее. Мой квартальный наблюдатель полагает этому две причины: необразованность и жажду роскоши. Каков! Не прав ли он? Молодая женщина, говорит он, спокойно продает себя за новую шляпку, платье или другое более или менее ценное украшение. Муж ее, с своей стороны, несет куда не следует свои деньги и здоровье. Опытные старухи стерегут молоденьких невинных девушек, увлекают их и бросают в объятия тому, кто даст за них дороже.[125]

20 апреля 1832 г.

По сердцу и чувству мы, русские, богаче всех других европейских народов. Но по твердости духа мы ниже их: вот почему так много несообразности в наших страстях и понятиях.[126]

15 февраля 1834 г.

Русь – покорная раба, до полусмерти забитая татарами и своими князьями, потонувшая в фатализме христианства, дух коего был подавлен буквою.[127]

15 апреля 1834 г.

Нравственное бесчиние, цинизм обуял души до того, что о благородном, о великом говорят с насмешкою даже в книгах. Сословие людей, сильных умом, литераторов, наиболее погрязло в этом цинизме. Они в своих произведениях восхваляют чистую красоту, а сами исполнены нравственного безобразия. Они говорят об идеях, а сами живут без всякого сознания высших потребностей духа, выставляют в жизни своей самые позорные стороны житейских страстей.