Дело принципа - Денис Викторович Драгунский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда-то совсем-совсем давно, во времена, когда в этих краях воевал непобедимый генералиссимус, принц Евгений Савойский, когда он со своими гусарами ходил на турок и частенько их бивал, — вот в эту самую пору какой-то фланг армии принца Евгения проходил через наши края, и один эскадрон, в общем, сто гусар — один эскадрон вдруг решил дезертировать. Надоела им эта скачка по степи, три года без привала, надоела им бесприютная мужицкая жизнь, когда на полсотни верст ни одной бабы, не говоря уже о красивой девушке-невесте. Вот и набрели они на эту деревеньку, привязали коней, да и решили пожить там недолго, хорошенько отдохнуть и попировать как следует.
А поскольку турки недели через полторы крепко всыпали непобедимому принцу Евгению, то в имперском главном командовании этот батальон записали в безвозвратные потери. А гусары между тем, осмотревшись и обдумавшись, протрезвев от выпитого, поняли, что возвращаться им совсем никак нельзя, потому что ждут их позор и расстрел за дезертирство. Тогда они решили остаться на полном серьезе.
Времена тогда были простые и жестокие, поэтому они вошли в дома со своими саблями, порубали мужиков и детей мужского пола и взяли тамошних женщин себе в жены.
Так они жили уже несколько поколений. А поскольку раньше деревня состояла из оседлых цыган, вернее, из смеси местных мужиков с цыганками, краденными из табора, то и племя получилось такое — крепкое, лихое, чужих не признающее. Ходили они в белых штанах с красными шелковыми кушаками в две ладони шириной, в шапочках с перышком, а их женщины носили звонкие ожерелья из монет разных металлов и размеров. Эскадронный командир назвал себя князем, и дети его тоже стали князьями. Старшие — наследниками. Этот самый князь разделил деревню на четыре конца и внимательно следил за тем, как играются свадьбы, чтобы не допустить кровосмешения.
А в остальном — мужики как мужики. Платили оброк, а чем они занимались, нам — я говорю «нам», имея в виду наше семейство, владельцев этого имения, — нам было без разницы. Ремесло — кажется, кузнечное дело, но кое-кто и виноград выращивал, и делал замечательное кувзарское вино. Слово «кувзар», наверное, от слова «гусар» произошло, мне так кажется.
Ну, вот я сказала: «Мужики как мужики». Но нет, конечно же. Они носили за своими кушаками два, а то и три кинжала, а дорога, шедшая через их деревню, довольно скоро заросла, потому как заезжать в их деревню, да и вообще мимо проезжать было опасно. Или считалось, что опасно, но какая разница. Не ездили.
А вот теперь, как рассказали мужики, столпившиеся у гроба бедного управляющего, кувзары украли статую Энея.
— Кувзары, значит? — переспросил дедушка.
— Кувзары! — заголосили мужики.
— Ну-ка, взяли, — сказал дедушка. — Понесли гроб в церковь.
— Нельзя, — вздохнул, разведя руками, старший брат покойного, тот, который отвечал вместо него на дедушкины вопросы. — Нельзя, ваше превосходительство. Самоубийца. Самоубийцам в церковь не положено и на кладбище не положено по-христиански. Разве вы не знаете?
— Поговори мне тут! — сказал дедушка.
Мужики подняли гроб, пронесли его несколько шагов, но потом, переглянувшись, поставили на телегу; брат покойного взял коня под уздцы.
— В церковь, в церковь едем, — скомандовал ему дедушка.
— Мы просили — поп не согласный, — сказал мужик.
— Ну, ну, — сказал дедушка, доставая из кармана револьвер и с щелчком перекручивая барабан. — Ну, ну, посмотрим.
IV
Дедушка влез на лошадь, еще раз перещелкнул барабан револьвера, сунул его в наружный карман сюртука, сделал знак дворецкому, и вся процессия двинулась. Впереди ехала телега, на которой стоял гроб с телом самоубийцы-управляющего. За гробом шли вдова, дети и еще какие-то мужики и бабы — родственники, друзья и односельчане, общим числом человек двадцать. Но пока процессия проезжала по улицам деревни, к ней присоединялись другие люди, и поэтому, когда выехали за околицу, народу уже было сотни полторы.
Итак, впереди шел брат покойного — тот самый, который отвечал дедушке за усопшего, — а сзади, в хвосте этой растянувшейся по дороге колонны ехали верхами дедушка и дворецкий.
Церковь была в соседнем селе, не более версты. Собственно говоря, это было одно большое село, извивом расположенное между невысоких холмов. Когда подъехали к церкви, дедушка и дворецкий обогнали процессию и спешились у самой церковной ограды.
Церковь была закрыта, службы не было. Священника дедушка вытащил из-за обеденного стола и приказал ему отслужить панихиду по усопшему рабу божьему Николаю.
Я не помню, говорил или не говорил мне дедушка его фамилию. По-моему, все-таки нет.
Поначалу поп решительно возражал, говоря, что по законам церкви самоубийц не положено ни отпевать, ни хоронить на кладбище. Дедушка сказал:
— Ну что я буду вам объяснять, батюшка? Давайте для краткости будем считать, что убил его я.
Батюшка изумленно посмотрел на него.
— Конечно, я, — сказал дедушка. — Ведь он повесился единственно из страха передо мной, ибо недосмотрел за хозяйством в мое отсутствие и совершил промашку, прямо скажем, непростительную.
— Однако ж, — улыбнувшись, возразил батюшка, — не вы петлю ему на горло накидывали.
— Пошути тут у меня! — сказал дедушка и вытащил из кармана револьвер.
— Видит Бог! — воскликнул священник. — Я подчиняюсь единственно под давлением силы. Ибо я слаб и обременен семьей.
Он это говорил не дедушке, а обращаясь к небу.
Возникла пауза.
— Ну? — спросил через некоторое время дедушка, потому что священник ничего не отвечал. — Так что? Он согласен?
— Кто? — не понял священник.
— А к кому вы, батюшка, адресовались?
Священник помолчал еще, потом перевел взгляд с облаков, которые тихо летели по небосводу, на дедушкино бесстрастное лицо, потом на его револьвер и сказал:
— Несите гроб.
— Несите гроб! — крикнул дедушка, обернувшись назад.
Гроб сняли с телеги и внесли в церковь.
Какая-то девочка, наверное, священникова дочка, открыла ящик со свечками. Люди стали разбирать свечки и становиться вокруг гроба. Священник начал панихиду. Тем временем по дедушкиному приказу молодые мужики уже начали копать могилу на кладбище неподалеку от церкви, куда и опустили гроб на полотенцах после завершения панихиды, прощания и заколачивания крышки. Дедушка рассказал, что он сам забил два гвоздя — первый и последний.
— Почему так? —
