Чернобыль. Большая ложь - Алла Ярошинская

Позже, когда мне пришлось «выбивать» в Госкомгидромете СССР информацию об уровнях загрязнения в Краснодарском крае России, я позвонила Юрию Цатурову. Оказывается, начальник очень обиделся на меня за то, что я процитировала этот документ с грифом «Секретно» в газете «Московские новости». Он раздраженно сказал в телефонную трубку: «Мы здесь ни при чем. Мы же не виноваты, что какой-то там дурак на Украине так написал…» Поскольку Укргидромет является подразделением Госкомгидромета СССР, мне оставалось только посочувствовать Цатурову по поводу его же кадров…

А в день третьей годовщины чернобыльской трагедии, за месяц до I съезда, мне стало известно еще об одном официальном секретном документе – приказе министра энергетики и электрификации СССР А. И. Майорца. В нем предписывалось засекретить от общественности данные об авариях и пожарах на энергетических и строительных объектах Минэнерго СССР, загрязнениях окружающей среды, о выходе из строя основного оборудования и размерах материального ущерба, о человеческих жертвах и т. д. В связи с этим министр строго приказывает своим подчиненным: «Обеспечить контроль, исключающий разглашение указанных сведений в открытой служебной документации и телеграфной переписке и в материалах, предназначенных для опубликования в открытой печати…» Кажется, это уже диагноз.

В этом смысле интересна еще одна случившаяся со мной почти детективная история. В начале мая 1989 года нас, только что избранных народных депутатов СССР от Украины, собрали в Киеве в роскошном Мариинском дворце (том самом, который в 2004 году так успешно блокировали «оранжевые революционеры»), чтобы назначить тех, кто будет работать в Верховном Совете СССР, чьи фамилии будут предложены в списки для голосования там, в Москве. (Надо отметить, что это действо было полным партийно-номенклатурным фарсом, направленным на то, чтобы не пропустить туда нелояльных.

Но и это коммунистам не помогло.) В один из перерывов, оглядываясь по сторонам, ко мне подошел знакомый работник аппарата Верховного Совета УССР и, отозвав за колонну, достал из недр пиджака и украдкой вручил пакет, шепнув при этом: «Я вам этого не давал. Фамилии тех людей, которые подписали документы, просьба не называть». Детектив, скажут читатели, да и только! Детектив поневоле, соглашусь я. Эта история говорит о том, что спустя уже и три года после ядерной катастрофы и объявленной перестройки вкупе с новым мышлением, люди из властных структур все еще боялись «засветиться», чтобы не нарваться на неприятности. Сегодня я могу назвать фамилию это человека – это был сотрудник аппарата украинского советского парламента Евгений Бай. Кто-то сказал мне, что он сейчас служит послом.

В переданном пакете оказалось довольно объемное, на двенадцати страницах, исследование здоровья украинских детей и взрослых, живущих в пораженных областях республики. Первой страницы не было. Поэтому я не знаю точно, на каком бланке, какого учреждения оно написано, куда и кому адресовано. Но раз я получила этот документ таким таинственным образом, то ясно, что написан он был не для широкой публики и не для печати. К этому документу были еще и приложения – таблицы исследований на предмет различных заболеваний жителей радиационных областей Украины.

Изложенным в документах была сражена. Я не буду приводить здесь текст полностью (это длинное и слишком научное чтение). Но привести самые страшные цитаты из него, показывающие все мерзкое нутро Системы, я просто обязана. Итак: «Во всех медицинских учреждениях (за исключением Черниговской области) не оформлены регистрационные документы на умерших, а в документах на умерших не имеется данных о дате и причине смерти… Отсутствуют регистрационные документы на умерших детей… Проводящие работу дозиметрические бригады (имеющие в своем составе дозиметристов) в большей части не оставляют в медицинских документах результаты замеров и не оформили ни на одного обследованного лист учета данных дозиметрии».

Страшное преступление не только перед живыми, но и перед мертвыми: Система заметает следы, боясь оставлять документы, которые могут превратиться в обвинение – результаты обследований, причины смерти детей и взрослых.

Далее по тексту: «В Житомирской и Киевской областях не в полной мере обеспечивается выявление и учет лиц, подвергшихся радиационному воздействию, в частности, по эвакуированным (отселенным) из зоны воздействия. Поступающие из органов внутренних дел извещения на этих лиц остаются в областных отделах (во вторых секторах), не используются в работе отдела и не передаются в учреждения здравоохранения по их месту жительства… Установлено, что в поселке городского типа Полесское и прикрепленных селах проживает 206 эвакуированных, в то время как в спецкартотеку Всесоюзного научного центра радиационной медицины поступили извещения только на 54 человека. <…> Что касается лиц, принимавших участие в ликвидации последствий аварии, то достоверной информацией об их численности здравоохранение не располагает? и учет их ведется только после выявления медработниками. Никаких сведений об их миграции здравоохранение не получает».

А вот интересное предписание: «С 1988 года по распоряжению Министерства здравоохранения СССР в регистр запрещено включать лиц, принимавших участие в ликвидации последствий аварии после первого января 1988 года». А ведь работы по реконструкции четвертого энергоблока, дезактивации, ликвидации последствий продолжались даже после 1990 года. На них потеряли свое здоровье тысячи людей.

Вот еще страшные свидетельства преступления из секретного документа: «В Киевской области (Полесский и Иванковский районы) вскрытие умерших и мертворожденных не проводится в связи с отсутствием в этих районах патологоанатомической службы. Из 353 умерших в 1987 году в Полесском и Вильче не вскрыт ни один человек. Не проводится вскрытие умерших также в г. Славутиче. В Житомирской области в Овруче создан межрайонный патологоанатомический центр, но вскрываются только умершие в лечебных учреждениях».

Из прилагаемых к документу таблиц видно, что в результате профилактических осмотров в Житомирской области здоровыми признаны всего 43,7 процента пациентов, в Киевской – 39,7, в Черниговской – 66,3 процента.

Документ подписали (по тем временам это был смелый поступок): директор НИИ эпидемиологии и профилактики лучевых поражений Всесоюзного научного центра радиационной медицины АМН СССР доктор медицинских наук В. А. Бузунов, руководители лаборатории этого же центра доктор медицинских наук В. Н. Бугаев, кандидат медицинских наук Б. А. Ледощук, доктор медицинских наук профессор Н. И. Омельянец, кандидат медицинских наук А. К. Чебан, руководитель отдела Республиканского информационно-вычислительного центра Министерства здравоохранения УССР Н. И. Иванченко.

Такова правда. А официальная медицина нас всех обвинила в том, что мы больны – да, радиофобией. Утверждавшие это ученые медики, между тем, приезжая в зону из Москвы привозили с собой в целлофановых пакетах куриное мясо и минеральную воду, которой ополаскивали даже руки. А местных жителей уверяли, что никакой опасности нет. Единственное – перед тем, как топить сельские печки радиоактивными дровами, их рекомендовали… мыть. И это не анекдот. Это действительно было.

Секретная чернобыльская информация была «не показана» не только рядовому человеку и журналистам, но даже не всех специалистов, медиков посвящали в нее. Хотя, как уверял депутатов председатель Госкомгидромета СССР Ю. А. Израэль, «данные по Чернобылю были полностью доступны всем тем министерствам и ведомствам, которые могли внести какую-то свою лепту в ликвидацию последствий Чернобыльской аварии», «засекречивание было от населения». Признался-таки! – и только.

Но вот свидетельства члена-корреспондента Академии наук УССР Дмитрия Гроздинского: «Вместо того чтобы нам, радиобиологам, объяснить, что случилось, чтобы мы могли дать рекомендации населению, как правильно себя вести в первые часы после аварии, у нас опечатали счетчики. Нам сказали: то, что случилось в Чернобыле, – совершенно секретно. Делали это люди, которые в этом не понимали, но защищали власть, такие люди всегда считают: лучше закрывать глаза на все, что происходит вокруг, иллюзию выдают за реальность. Они могут сказать, что это все следствие застойного периода. Но чем же тогда объяснить, что те же люди сейчас (спустя четыре года после аварии) хотя и не опечатывают счетчики, но просто засекречивают всю информацию, что касается последствий аварии? Почему? Откуда эта волна инстинктивного засекречивания?»

«…лаборатории, которые имели в своем распоряжении дозиметры, радиометры, были просто-напросто опечатаны для того, чтобы никто ничего не измерял в эти дни… И вместо того, чтобы как-то объяснить трезво, доступно, понятно, объективно сложившуюся ситуацию, здесь было какое-то молчание, умалчивание, какие-то заявления, что вот, мол, на такое-то число мы полностью овладели ситуацией, – это в те моменты, когда реактор горел, и каждая секунда была полна каких-то неожиданностей, непредсказуемого поведения того же реактора – все это было в высшей степени, мне кажется, малооправданным…» – продолжает Гродзинский.