Маргарита - Алекс Норк

Все-таки нельзя совсем без мясного, ну, не привык организм.

Профессор Рождественский еще раньше заприметил хорошую шашлычную недалеко от дома, и теперь решил заскочить туда, чтобы немного поесть мясного.

Внутри его встретил кавказский человек, как родного, профессор заказал небольшой шашлычок и бокал сухого-красного, сказав, что доплатит за настоящее.

Чистое, хорошо декорированное помещение, и людей немного — четверо мужчин в отдалении за столом.

Ну-с, перцы на столе молотые хорошего качества, ему сразу принесли соус, лаваш, вино и извинились за «чуть-чуть минуточка» на приготовление шашлыка.

Профессор отхлебнул из бокала… м-м, настоящее «Суперави».

Странно только, что какой-то тип без разрешения сел в кресло напротив.

Физиономия очень знакомая.

До противного.

То есть, до очень противного.

— Э… это вы, или я ошибаюсь?

— Не ошибаетесь, нет, дорогой профессор.

— А каким образом… вы не боитесь, что…

— Пустяки, о которых смешно говорить. Я к вам по делу. Дело тоже пустяковое, хотя не совсем, э, два миллиарда долларов, профессор, — улыбка, и рука показывает на него.

— Вы предлагаете мне два миллиарда?

— Именно-именно.

— Но за что?

— Мелочь. Вашей клиентке — собаке, женщине, ну, кто она — надо подправить гены. У нас есть фонд, так называемый «Фонд всестороннего развития». Она помещает деньги туда, вы получаете два миллиарда… что я говорю, профессор, простите-простите, три миллиарда. Так по рукам?.. Мне на слово можно верить, вам об этом скажет любая сволочь и здесь, и в Европе.

Первым желанием, уже импульс пошел — плеснуть соус в физиономию.

Намерение прочиталось.

— Мы же интеллигентные люди, профессор. И вопрос, хотите вы этого или нет, уже все равно решен.

— Кем, позвольте спросить?

Движенье какое-то у него за его спиной.

Профессор повернулся — четыре здоровых чеченца.

Можно было попробовать схитрить — согласиться…

Нет, нельзя уже — эти змеиные глаза не обманешь.

— Не получится теперь, профессор, с миллиардами, работать придется в горных условиях. Туда же вывезем вашу клиентку. Но жизнь, при правильном поведении, гарантирую.

Профессору сделалось гадко… так гадко, что застучало сердце и воздух схватился ртом…

Вот еще бандит вышел — пятый, главный, видно — в руках два ствола.

Чеченцы сзади гаркнули что-то на непонятном своем языке… чик-чик-чик — прозвучало несколько раз, и снова сзади гортанные звуки… и стоны.

— Кот, выходи, я их обезручил.

Напротив него лицо почти белое, а в зале — неимоверных размеров кот.

Профессор схватил бокал и выпил двумя большими глотками.

Потом повернул голову.

Один лежал, другие сидели… с очень болезненными гримасами, произносили негромко что-то и постанывали…

Кот с бумагой в лапах-руках сел за стол и напялил для близи очки.

— Так-с, кто у нас первый… Абу… не выговоришь — Абу какой-то. Похищение людей, подрывные дела, изнасилование двух русских девочек. Второй у нас кто?.. Азазел, я об эти имена язык поцарапаю.

— Дела читай.

— Заказное убийство в Москве… второе — в Питере, обстрелы колонн, изнасилования неоднократные.

— Дальше.

— Третий — обстрелы, похищения, одно заказное… хм… но никаких изнасилований.

— Он гомик.

— Ну и последний… а всё в точности, как у первого.

— Козулинский, — проговорил тот, что спрятал уже стволы, — ты всё слышал?

— Слышал, — раздался тяжелый голос, будто из дальней стены.

Сама стена вдруг шатнулась, посередине ее полетели деревяшки и щепки… высокий рыцарь в черных латах и с обнаженным мечом ступил внутрь.

Закрытое забрало не позволяло видеть лицо.

Рыцарь двинулся к тем на полу.

Черный металл зловеще поблескивал.

— И судимы будете мерою вашей!

Меч сначала закрутился в воздухе, а потом… три или четыре секунды… профессор всякое видел в анатомических залах, но расчлененные на десяток кусков тела видеть не приходилось.

Рыцарь сорвал с ближнего стола скатерть и обтер меч.

Кот подошел к столику профессора и сказал его визави:

— Пошел вон.

— Э, мне можно идти?

— А тянет еще посидеть?

На столе осталась забытая шляпа, которую кошак, присаживаясь, смахнул на пол.

— Билет, профессор, первого класса на берлинский поезд шестичасовой. Уж покушайте там, на Белорусском вокзале. Вещи доставят прямо в купе. Оборудование придет через несколько дней фургоном. Вот квитанция, там адрес организации.

— Мне расписаться? — растерянно спросил профессор Рождественский.

— Распишитесь, — солидно проговорил кот и подвинул кусочек пустой бумажки.

У известного драматического театра, что недалеко от Пушкинской площади, проходила акция — впускали бесплатно желающих.

Мужик плотный в кителе со знаками боевых отличий, штанами с лампасами в сапоги и с черной короткой ногайкой прохаживался у входа.

— Искусство любишь? — спрашивал он. — Проходи!

…

— И ты проходи.

— А ты, мужик, пьяный — мимо иди. Пока я не врезал.

Театр был весьма популярным, и люди охотно сворачивали в театральный подъезд, перед которым, слева и справа, висели афиши: «Маленькие комедии Б. Г. Мотова».

Главный режиссер приболел, и часть труппы отсутствовала — кто по болезни тоже, другие — на съемках, но прочих почему-то не смущали новые афишные вывески — артисты и персонал пробегали их взглядом и шли привычно, готовясь к работе.

Зал был полон, и осветителю вдруг показалось — больше себя самого.

Да ему не в зал светить, а на сцену.

Но заметил, в ложу вошел статный человек с охранником и сел, боком к сцене слегка.

Олигарх, небось, притащился.

Занавес стал подниматься, зал, ожидая, затих.

На сцене Дон Кихот стоят с Пансой.

Как положено — тот с копьем и в доспехах, этот — в полукрестьянской одежде, только многие обратили внимание — рожа у Пансы, ну, совсем уж разбойничья.

Декорации уводят в даль необъятную, только не испанскую, а вроде, нашу какую-то.

— Сколько людей в этом мире, Санчо?

— Да как посчитать, ваша милость, снуют, проворничают, забавляются на разный манер. Но я так думаю, что их… прорва.

— И куда стремит себя, Санчо, род людской?

— А никуда.

— Им и так всего хватает?

— Да ничего у них нет.

— У них нет главного, Санчо, людям не хватает подвига.

На сцену выходит серая в яблоках лошадь:

— Ух, надоело.

— Вот он, мой дорогой Ренессанс.

— Я Росинант.

Дон Кихот взгромождается с натугой в седло.

— Люди, Санчо, должны иметь пример подвига, чтобы его полюбить.

— Неужто опять, ваша милость, меня будут колошматить во всех трактирах?

— Страдания, Санчо, облагораживают душу.

— Я что-то по себе не заметил. Эх, ваша милость, — он указывает в бесконечные дали, — кабы дать лучше этим людям газ-электричество и простую медицинскую помощь, кабы дать им орудья труда…

— Да кто же им не дает?

— А те, кого они сами себе выбирают.

Лошадь: Ты бы слез, я прилягу.

— И так целыми днями лежишь на конюшне.

— Так жрать не даете, сволочи.

— И ты не поедешь на подвиг?

— Сейчас прямо помчусь.

Лошадь, не дожидаясь, опускается на передние ноги и Дон Кихот скатывается по ней, как по лесенке.

— Никто не хочет на подвиг? — он обращается к залу.

— Во, козел! — слышится одинокий, но громкий голос.

Малый занавес скрыл героев, перед ним образовалась авансцена, которая тут же расцветилась яркими огнями — получилось похожее на эстраду.

Вышел мужик в казацкой форме с нагайкой и щелкнул ей об пол.

Сразу быстренько и улыбчиво появился известный сатирик с нерусской фамилией.

— Начинай, — буркнул мужик.

— Иду я как-то по улице, — улыбаясь лицом и глазами, начал сатирик, — вижу — бабка лежит. Чего это, думаю, она лежит. Перешел на другую сторону, и замечаю: молодой человек подошел, ручку ей, бабка проворно встала… Ой, хитрые у нас ба-абки!

Публика засмеялась.

— Или другая история. Два китайца пьют в подворотне. Подхожу ближе, вижу — желтые, да, и глазки сощуренные. Догадался потом — наши мужики самопальную водку пили. Так что, если кто-то хочет в Китай без визы…

Публика развизжалась от смеха и зааплодировала.

— Или вот еще. Вхожу в публичный, так сказать, туалет. Там парень лежит — руки в наколках, на груди цепь, и весь мокрый. Спрашиваю: кто тебя так? Он мне бумажку подает, догадываюсь, что это «черная метка». А на бумажке крупными буквами: ВВП.

Некоторые в зале засмеялись «вперед», другие лишь приоткрыли рты, а мужик сказал строго:

— Ты эти шуточки брось, — и щелкнул нагайкой рядом с ногами сатирика. — Ступай!