Маргарита - Алекс Норк

Зверь на иконе напрягся, и сейчас просто снесет Георгия!

— И словами.

Нет, Георгий, ах, умница! Упредил очень быстрым движеньем — копье ушло в плечо зверю всем наконечником, тот больно двинул лапой назад.

— Тэк-с, никаких запахов больше, мой дорогой.

— Вы серьезно?

— Абсолютно серьезно.

— Доктор, сколько я вам должен?

— Ничего не должны, — тот вдруг произнес очень странную фразу: — Кто выиграл, тот и выиграл.

Лягушка в банке перевернулась, пустив пузыри, весело посмотрела и подмигнула.

Иуда хорошо знал путь, по которому нужно спешно идти в Египет, — не по большим дорогам, где их легко настигнет римская конница, он уже проложил в уме движенье по дикой местности, и между теми селеньями, где в дневное время надежно их спрячут.

Он шел на вечерю уверенный, что там благодарно поймут его.

Немножечко опоздал, а когда сел к остальным, Учитель уже говорил про какое-то расставание, про близость чего-то, назначенного к Его из этого мира уходу.

Учитель многое знал наперед, и знал — само собой было ясно из слов, о скорых намерениях Пилата.

Тогда почему они сидят здесь, когда уже темнота упала на город, и можно по два-три человека спокойно его покинуть, уговорившись о месте для встречи?

Сейчас Иуда почувствовал, что не хочет ни в какую темницу.

Да он не хочет и скитаться в Египет — что делать там, и что делать потом?

И чем вообще все закончится через год или два?..

Он подумал, что неминуемо закончится тем же самым — настигнут где-нибудь и расправятся.

Еще одна мысль явилась — Учитель решил пожертвовать собой вместе с ними.

Зачем? Для чего?

А братья, как овцы, не имеют собственной воли и не желают противиться.

«Один из вас предаст сегодня меня», — сказал вдруг Учитель.

Сперва все удивленно затихли…

Заволновались, стали спрашивать каждый: «Не я ли?»

Иуда тоже спросил.

Учитель обмакнул хлеб в соль и подал ему.

Обида вспыхнула — намек был слишком прямой и понятный.

Обида смешала все в голове — события, время… город любимый его, который он должен покинуть и опять где-то, нищенствуя, скитаться.

И вслед за обидой загорелся протест, протест, говоривший, что он не зависит ни от кого и свободен.

Утро седьмого дня, бал Маргариты, разное

— Собирайся, милая, мы отправляемся во дворец Нарышкина, сегодня там бал. Потом убираемся отсюда к чертям.

— Позволь, — она показала на девушку, — а Зина?

— Не беспокойся обо мне, — поспешно произнесла та, — я умею работать. И профессор заплатил мне вперед.

— Возьми, Зина, — Гелла сняла с руки платиновый браслет с изумрудами, — продай, тебе на всё хватит.

— Нет!

Гелла силой взяла руку и нацепила браслет.

— Не спорь со мной, девочка.

— Никогда не продам, — прошептала та.

— И пожалуйста, не зарекайся. Поторопись, Маргарита.

— Это далеко?

— Да. Но мы доберемся быстро по воздуху.

— Что ты имеешь в виду?

— Вертолет, разумеется.

Маргарита увидела с воздуха прекрасный дворец и хлопнула в ладоши — красный, среди доживающей последние дни тихой осени с ее желтым и еще немного зеленоватым.

А когда они летели над такими лесами, Гелла сказала: «Ты многое увидишь в мире, но такой праздничной сначала, а потом тонко грустящей осени, не увидишь больше нигде».

Мраморная лестница с парковой стороны вела в бельэтаж, дверь им распахнулась сама, снова лестница — очень торжественная и широкая.

Зал наверху, и кажется, здесь их много… Маргарита от удивления дернула головой — из дальних дверей вывалился гигантский, невозможных размеров кот в красной лакейской ливрее.

— Где Мессир? — спросила Гелла, будто ничего не случилось.

— Их почивают, — недружелюбно ответил кот.

Но тут же голос низкого тембра откуда-то произнес:

— Не ври, я уже встал.

Гелла присмотрелась к коту:

— Что у тебя с ухом?

— Давеча серебряную ложку по рассеянности в карман положил.

Кот явно находился в посредственном настроении.

А теперь Маргарита увидела немолодого, высокого человека с сильной фигурой. Сила пряталась не в плечах, обычных по ширине, а во всем корпусе, сила уходила в руки с длинными пальцами, если такие за что-то возьмутся… она невольно пожалела кота.

— Хороша! А? Порода видна! Подойди ко мне, Маргарита. Мотов, подай!

Кот оказался рядом с ящичком в бархате красного цвета.

Мессир открыл крышку, и в его руках появился алмазный венец.

Еще через мгновение чудо-венец нежно прикоснулся к голове Маргариты.

Коту очень понравилось.

И так, будто это его прямая заслуга.

— А то всё говорят — Пушкин, Пушкин. Подумаешь, Пушкин, мы сами не пальцем деланные.

Мессир еще раз осмотрел гостью.

— Цвет бала — красный и белый. Платье — черное. И маникюр.

— Подошьем, подгладим, — замурлыкал кот, — подштопаем дырочки, — и поспешил сделать два шага назад, — Мессир, ну не надо меня больше за ухо.

Графский цвет Нарышкиных был красный и белый. На мраморной внутренней лестнице с краев по обе стороны всегда стояли пажи — ступенька с белыми, ступенька с красными, а граф с супругой принимали гостей у лестницы наверху.

Каких гостей!

Сам Император Николай I, да будет ему земля чем-нибудь, всегда посещал бал Нарышкиных.

Министры, дворянские фамилии, с которыми связана вся русская история… не было в России частных домов, превосходящих своим приемом Нарышкинский.

На мраморной внутренней лестнице с краев по обе стороны стояли пажи — ступенька с белыми, ступенька с красными, в старинном кресле слоновой кости в длинном черном шелковом платье сидела красивая брюнетка с темными, очень внимательными глазами, с изящным блистающим алмазным венцом над умным выпуклым лбом.

Рядом в красном камзоле и белых панталонах стоял прибывший из Парижа граф Нарышкин — почтенный потомок славного рода.

Граф был невысокого роста, плотного, мужиковатого чуть сложения, и с лицом довольного жизнью, хорошо покушавшего разбойника.

Во всю стену над ними гости сразу замечали панно.

Георгий и Змей с черной звериной тушей — что-то уже произошло между ними, оба отступили после схватки — возможно, уже не первой. У змея кровь на лапе, и есть лужица на земле, у Георгия погнут щит с внешнего края, плащ у правого плеча порван и кусок отвалился вниз лоскутом. Оба переводят дух и готовятся.

Третьим, не бросавшимся сразу в глаза, сзади-сбоку от кресла красивой женщины, стоял человек в черном смокинге с черной рубашкой и маленькой белой бабочкой. Когда гости, приветствуя королеву бала, слегка задерживались, человек борцовского сложения слегка улыбался, его странные глаза — один темный, другой серебристый — только лишь мельком увиденные, вызывали желание быстрей отойти.

Министры, люди с фамилиями, не сходящими со скандальных полос, или очень известные по спискам журнала «Форбс»… паж в красном на последней ступеньке, не вытерпев, прошептал: «эх, Россия».

— А я вас в кино снять хочу, — почти пропел известный режиссер, — в фильме «Переутомленные солнцем».

— Спасибо, но я вовсе не желаю быть переутомленной, сударь.

Граф Нарышкин приветствовал гостей цепким рукопожатием и улыбкой с острыми, чистыми, но редкими почему-то зубами.

Дворец сиял и блистал!

В первом зале некоторые гости, впрочем, получали очень своеобразный подарок.

Только некоторые.

Пушистая брюнетка с зелеными мерцающими глазами вставляла вдруг в рот детские золотистые соски.

Проворство, с которым она это делала, не давало времени возразить, а затем, от инстинктивного втягивания, у получившего возникал такой шарм в голове, что прочее на какое-то время исчезало из поля зрения.

Его любимое вино… нет не вино это вовсе — тянущаяся лоза, солнце, проникающее в виноград, запах нагретой солнцем земли, лист виноградный, нежно покрывающий небо, и вместе с этим, вместе с этим вино…

Кто эти избранные?

Ну, наблюдавшему со стороны офицеру Катушева скоро стало понятно — кто именно.

— Пососите-ка, сударь, — весело сказала очередному зеленоглазая.

— О, сударыня, редкий случай — вам тоже положено. Нет, широко открывать не надо.

Фонтаны с шампанским.

И скоро появились редкой тонкости деликатесы.

Но многих интересовало не только это.

Слух, что наследница великих капиталов Смирнова вступила в «Эх, Россию», с утра бродил по Москве.

Искали глазами Козулинского, а когда находили, улучив момент, приближались и произносили тихо несколько слов.