...и Северным океаном - Георгий Кублицкий

Он рассчитывал к концу мая, в разгар арктической распутицы, шагать по суше. Но их ноги все еще скользили по льду, вязли в снежной жиже. Казалось, что потрескался, разом придя в негодность, весь ледяной панцирь океана. Облачное небо всюду темнело отражением появившихся полыней.

Прошел май, начался июнь, а земли по-прежнему не было. Широкая полынья преградила путь, сзади раскрылась еще одна. Чтобы выбраться с ледяного острова, надо было починить каяки, изрезанные, изрядно помятые в дорожных передрягах.

На это ушла неделя чуть не круглосуточного труда. Когда каяки удалось починить, лед при подвижке закрыл полыньи. Нансен с Йохансеном взвалили каяки на сани и зашагали по свежевыпавшему липкому снегу.

Успех настоящему арктическому путешественнику приносит чаще всего не рывок, не минутное сверхчеловеческое напряжение. Тому, кто, ярко вспыхнув, быстро гаснет, трудно добиться многого в туманах Севера.

Непрерывное упорное преодоление повторяющихся в разных сочетаниях тысяч однообразных препятствий — вот, в сущности, из чего обычно слагаются будни победителей Арктики. Неистощимое терпение становится тут одной из главных добродетелей. Терпение и упорство! Упорство, не ослабевающее ни на миг, подчинение одной цели всех мыслей, всех движений, всех желаний…

Запись Нансена в середине июня. «Сегодня ровно три месяца, как мы покинули «Фрам». Четверть года блуждаем мы по этой ледяной пустыне и все еще остаемся в ней. Я не представляю больше, когда придет конец этому; могу лишь надеяться, что он не так далек, пусть кончится чем угодно, открытой водой или сушей… Единственное утешение — сознание, что хуже уже быть не может».

Прошло еще несколько дней. Впервые за месяцы изнурительного пути Нансен, несмотря на страшное утомление, ночами лежал без сна, мучительно думая об одном и том же. Пусть он ошибается в вычислениях долготы из-за злосчастной остановки часов. Но ошибка не может быть особенно грубой. Они должны находиться теперь где-то возле мыса Будапешт, который поднимается над обозначенной на карте Пайера Землей Вильчека. Мыс же словно провалился. На горизонте — только льды.

Происходило что-то странное, непонятное, бессмысленное,

…Если бы Нансен знал истинную причину исчезновения Земли Петермана и мыса Будапешт! Но именно эта-то весьма простая причина и не укладывалась в его голове. Так бывает иногда даже с теми, кто старается предвидеть в пять раз больше, чем может случиться.

В упряжке брели последние три собаки. С жуткой быстротой убывал керосин. Варево из собачьей крови плохо подкрепляло силы. Две подстреленные тощие чайки были единственным охотничьим трофеем. Забросили сеть, но в ней оказалось несколько несъедобных моллюсков. Небольшая рыбка, которую Нансен нашел мертвой на льдине, — вот все, что дало им море.

Земля Франца-Иосифа не появлялась. Шпицберген был недостижимо далек…

Конец июня поправил их дела. Тюлень — и какой жирнющий! — попал под пулю Йохансена. Другого подстрелил Нансен. Но зачем тащить с собой по распутице груды мяса и сала, не лучше ли остаться возле них, пока не растает снежная каша на льду?

И они стали ждать погоду в «лагере томления», потеряв счет тошнотворно похожим друг на друга дням. В путь тронулись лишь в конце июля.

То волоча нарты по льду, то переплывая полыньи на каяках, они пошли к югу. На привале Йохансен влез на торос и пристально, долго присматривался к темному облаку над горизонтом. Он порывался что-то сказать Нансену, но раздумал.

Потом на торос вскарабкался и Нансен. Облако по-прежнему темнело вдали — странное облако, не менявшее формы. Приладив поудобнее подзорную трубу, Нансен вдруг вскрикнул сдавленным голосом,

— Яльмар, посмотрите-ка хорошенько вон туда!

Тот поспешно схватил трубу:

— Великий боже! Мне давно казалось… Земля!

Оба что-то бессвязно кричали, размахивая руками. Восторг, надежда — все было в этом крике. Они смотрели и не могли наглядеться на «свою» землю — небольшой остров с белыми снежными склонами и темной вершиной.-

— Хорошо потрудимся — и завтра вечером будем там! — радовался Нансен.

Но ни вечером следующего дня, ни через пять дней они не дошли до земли — кажется, за весь путь им не попадался еще такой искореженный лед. Нервное напряжение сказалось у Нансена страшными болями в пояснице. Он не мог разуваться и обуваться, но, стиснув зубы, ковылял за нартами, опираясь на палку. Оба понимали: если болезнь надолго свалит его, им никогда не увидеть берегов Норвегии. Но боль прошла так же внезапно, как появилась.

Они достигли настоящей суши чуть не три недели спустя, причем Йохансен едва не погиб при нападении белого медведя.

По дороге Нансен вскарабкался на береговой ледник, пытаясь сличить разбросанные в цепочке архипелага острова с картой Пайера.

И что же?

Никакого сходства. Ни малейшего.

Но тогда, значит, острова, вдоль которых они плывут, еще никем не открыты. При других обстоятельствах это обрадовало бы Нансена, но сейчас он предпочитал увидеть что-либо знакомое, положенное на карту другими.

Лед и снег, покрывавшие острова, натолкнули на мысль назвать весь архипелаг Белой Землей. Оставалось только пробираться дальше в надежде, что тайна когда-нибудь перестанет быть тайной.

К острову, который не был задавлен льдом и снегом, они причалили в середине августа. Первая настоящая земля за два года! Не осточертевший лед, а гранит под ногами. Двое грязных бородачей, словно дети, с наслаждением прыгали с камня на камень, пробуя ногами, прочно ли… Нансен прижимал к лицу влажный зеленый мох, вдыхал запах желтых полярных маков. А какое блаженство, раскинув руки, валяться на шуршащем сухом гравии!

Переночевав на суше, Нансен со спутником перебрались на другой остров, повыше, и с него увидели открытое море. Хотя и беспокойная, опасная, но зато прямая дорога к Шпицбергену, а оттуда, может быть, не ушел еще последний пароход!

Дневниковая запись Нансена за 24 августа. «Никогда, кажется, не кончатся превратности этой жизни… Я был полон бодрости и надежд; и вот уже седьмой день сидим на одном месте. Путь преградили непогода, плотно нагромоздившиеся у берега ледяные глыбы; со всех сторон лежит непроходимый, изломанный и сплоченный лед. Ничего не видно, кроме ледовых нагромождений, торосов и прочих препятствий. Бодрость духа у нас пока сохранилась, но надежда — надежда на скорое возвращение домой — давно уже покинула нас; видимо, предстоит провести в этих местах долгую темную зиму».

И они начали готовиться к зимовке.

На острове не было ничего, пригодного для костра: ни чахлого кустика, ни травы, ни плавника — ничего. Греть тут могло лишь чадное пламя горящего моржового жира.

В наскоро сложенной из камней берлоге — другого названия она не заслуживала! — Йохансен мог сидеть, а Нансен — только лежать, согнув колени и упираясь ногами в стену.

Промучившись ночь, они с рассветом начинали охоту. Подкрадывались к моржам; караулили белых медведей; стреляли расчетливо, берегли патроны. Адски трудно было свежевать огромные моржовые туши. Забравшись в ледяную воду, охотники, перепачканные кровью и салом, кромсали зверя. Буревестники и тучи крикливых снежных чаек мешали им, требуя своей доли.

Когда на берегу выросли прикрытые шкурами кучи мяса и сала, можно было подумать о хижине.

Срывая ногти и кожу, они выламывали камни из замерзшей земли. Заступ смастерили из широкой лопатки моржа, привязанной к обломку лыжной палки, кирку — из моржового клыка и перекладины нарт. Даже пещерный человек с презрением отвернулся бы от таких инструментов!

Главным орудием строителей хижины было неистощимое терпение. Сложив стены, они забили щели мхом, на-тянули вместо кровли замерзшие моржовые шкуры. Ложе устроили из груды камней. Входили, вернее, вползали в хижину по узкой, низкой траншее, но уверяли друг друга, что в новом жилище просторно, уютно и вообще чудесно.

Двое в берлоге

Началась полярная ночь. Догорел последний отблеск последней зари. Завыла пурга.

Люди, надолго отрезанные от мира, иногда становятся злейшими врагами. Их все раздражает друг в друге. Привычки соседа кажутся глупыми, нелепыми, несносными. Малейшая оплошность одного вызывает вспышку ярости у другого.

Йохансен здорово храпел во сне. Нансену это мешало. Они распороли спальный мешок и сделали из него два. Но каждый отчаянно мерз в своем. Опять сшили общий. Когда храп соседа достигал силы иерихонской трубы, Нансен награждал его тумаками. Но Йохансен только поворачивался на другой бок: стоило ли обижаться на какие-то пустяки, придираться к мелочам?

Нансен старался никогда не напоминать, что он — старший. Двое делили пищу, труд, радость и были довольны друг другом.

Когда хижину почти засыпало снегом, у них началось что-то, похожее на зимнюю спячку. Еда и сон. Сон и еда, Утром — кусок вареного медвежьего мяса, вечером — кусок жареного медвежьего мяса. Без хлеба, без приправ. Как. лакомство — кусочки поджарившегося сала из жировых ламп. Одни и те же разговоры: о доме, о «Фраме» и непременно — о том, какой это остров дал им приют и где он находится. Изредка — вылазка наружу: их зимняя одежда превратилась в лохмотья и не грела.