Полдетства. Как сейчас помню… - Олег Михайлович Жаденов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Почему я тут про свиней решил писать, возможно, поинтересуетесь вы? Все очень просто: в части был собственный свинарник, и для нас это было что-то вроде зоопарка. Следил за этим хозяйством какой-то солдатик, скорее всего, родом из деревни. Потому-то начальство и сочло его опытным животноводом. Ни имени его, ни тем более лица в моей памяти не сохранилось. Солдатик и солдатик. Но ощущение доброты, исходившей от него по отношению к нам, детям, помнится до сих пор.
Лет тридцать спустя, беседуя об армейских временах (армия у каждого была своя – кто-то служил, а кто-то, как я, жил в ней), я услышал рассказ одного человека, которого все именовали Индеец. Был он жутко близорук, но военкомат, озабоченный скудостью весеннего набора, старательно закрыл на это глаза. Однако при распределении эту особенность все-таки учли, и Индеец попал в единственное для него пригодное место в десантной части – свинарник.
Парень до армии был неформалом. И художником. В свинарнике, который находился далеко от части, Индеец был избавлен от зарядок, поверок, марш-бросков и вообще постоянного внимания командиров и политруков, жизнь его текла тихо и размеренно. То есть скучно. И вот этот самый солдатик во время очередной сдачи свинины в столовую части (путешествие по серпантину только в одну сторону занимало часа два) зашел похихикать к знакомой медсестре. Увидев, как та, не прекращая строить глазки Индейцу, ставила укол какому-то служивому, он вдруг вспомнил о творчестве! Выпросил несколько шприцев с иглами у своей (или не своей) подружки, которая попыталась было его отговорить от пагубного пристрастия к наркотикам (как она подумала), брови хмурила, рисовала картины падения. Наш герой сначала не понял, о чем это она, потом, когда осознал, посмеялся, но не стал разубеждать девушку – переживает, значит, податливее будет. Когда время придет. Но пообещал подумать и вообще быть аккуратнее.
Спрашивается, если ты, женщина, переживаешь за молодого красивого парня, зачем выдаешь ему иглы и шприцы? Где логика?! Хотя, может, он и приврал насчет медсестры, а шприц просто стащил из санчасти. Лично я не доверял бы каждому первому встречному индейцу.
Но вот он возвращается к себе на ферму, выбирает жертву среди свинок, ловит ее, но не режет, как собратьев, а жестко фиксирует в незамысловатой конструкции из пары табуреток и веревок. Затем бреет поросеныша и… отпускает свою фантазию и свою руку, как проводника этой самой фантазии. Орудием руке творца служит кустарно собранная из добытых накануне шприцев машинка для татуировок.
Далее в течение нескольких недель парень оттачивал свои навыки тату-мастера на братьях и сестрах того первого несчастного свиненыша. Он работал в разных техниках, не забывал экспериментировать с цветом, глубиной проникновения иглы, пробовал графику и каллиграфию, вспоминал стихи (иногда не полностью), мстил врагам своего прошлого, оставляя им послания на поросячьей коже. О, он священнодействовал и парил! Он работал без отдыха, иногда забывая о работе и кормлении своих подопечных/подопытных, он мало спал и почти не прикладывался к бутыли с брагой, которую тоже научился делать, работая в свинарнике на выселках. Он почти не мылся, поэтому через какое-то время свиньи стали принимать его за своего – только более злого, сильного и умеющего причинять боль. Он вымотался и похудел за те недели непрерывного творческого полета, пока длился этот счастливейший период его жизни.
Но в какой-то момент чудесным образом совпало аж три события: сломалась последняя игла, в свинарнике кончились нетатуированные свиньи, а в накачанном теле Индейца – энергия. Он рухнул и уснул прямо в хлеву, прикрыв натруженные близорукие глаза рукой. Наступил символический «день седьмой», когда он, если бы не вырубился, сполна насладился бы зрелищем, про которое кто-то мог сказать: «И понял он, что это хорошо». Но говорить и смотреть было некому. Творец спал мертвым сном.
Как это часто бывает – хотя в книгах почему-то упорно пишут: «Случайно произошло то-то и то-то», – сон не продлился долго. Черт же дернул одного генерала посетить часть, к которой был приписан наш художник. И, осмотрев значки на груди бойцов, турники, ровно заправленные койки в казармах, нужники и ангар с бэтээрами, генерал недостаточно сильно утомился и задал Тот Самый Вопрос: «И что, это все? Или еще что-нибудь есть?» Кто-то из младших чинов не очень сориентировался и проблеял: мол, да, это все, хотя есть еще свинарник, но до него ехать аж два часа и смотреть там не на что. Ему бы заткнуться или вообще на свет не родиться, но нате вам, уже выступил. Старшие товарищи из-под фуражек и краповых беретов бросали на него взгляды-молнии, да что толку, слово не воробей, помните же… А генерал оказался подтянутый и идейный. Ему сказали – все проинспектировать, а без свинарника «все» не складывалось. И он приказал – едем!
И вот кавалькада газиков тронулась в горы. Добрались до точки, оценили виды, надо бы входить «считать овец», а дверь-то закрыта! Долбили в нее коваными сапогами, били пудовыми кулаками – нет ответа. Спит парень. Неделями не спал, творил, так что вы тут хоть лимонки взрывайте приснопамятные, не поднимете птицу феникс-индеикс. Комиссия это поняла, к тому же генерал брови начал сдвигать. Так что поднатужились, уперлись могучими десантными плечами в двери да и сорвали засовы. С той стороны их как долгожданных освободителей радостно приветствовали истосковавшиеся по прогулкам и белому свету свинские животные. И вот – момент истины и кульминация рассказа! Двери распахиваются, а им навстречу…
Даже попав в окружение на танке без одной гусеницы против дивизии фашистов, наш генерал не менялся в лице так, как в тот момент. Представляете: несколько десятков свиней, бока и спины которых раскрашены черепами, голыми девицами, свастикой, православными крестами, лентами, профилем Ленина, розами, финками, стихотворными строками, виньетками «Катя – супер» (не знакомая ли медсестра?) и прочими подобными, – вся эта бесконечная кавалькада чудовищ, этот поросячий живой бестиарий ринулся под ноги командирам Красной армии и смял их непобедимые ряды.
Что там было после, представить не получится. Оказывается, генерал умел не только громко отдавать приказания, красиво смотреться в кадре и свято исполнять долг перед Родиной. Он ругался так… Покойники в радиусе ста тридцати километров переворачивались в гробах, а те, кто уже истлел, просто клубились пылью над местами своих захоронений. Генерал обещал смерть всему живому, кроме свиней. Индейца нашли, вздернули на ноги и держали так с двух сторон полковник и майор, пока генерал ненавидел его словесно и грудно-тычково. Из редко встречавшихся в речи знакомых русских слов было понятно, что Индейца завтра же на рассвете расстреляют и повесят (причем над костром). А его начальство тоже расстреляют и понизят в должности до штрафбата. И всю дивизию сожгут, всех расстреляют, понизят до штрафбата, знамя заберут, и у их матерей тоже у всех будут проблемы, и детей своих они не опознают по останкам, «даже по родинке на жопе» (это единственная печатная цитата из той речи, приводится без сокращений, подлинник). В общем, излагал он цветисто, доходчиво, долго, потом охрип и только все размахивал руками, и показывал на свиней, и как бы крестил их. Может, демонов изгонял так.
Генерал бы, наверное, умер там же от ненависти и праведного гнева или правда расстрелял Индейца из табельного оружия (именного, не самим ли Жуковым подаренного). Но опытные полковники отвели его в сторону, уговорили отложить расстрел до утра, а потом всю ночь – баня, водка, песни, а может, и еще кого найти где-то умудрились… В общем, отпустило генерала.
Индейца должны были за садизм и неуважение к братьям нашим вкусным сослать в Нижний Тагил до конца жизни, но спасло чудо. В своих художественных поисках он скопировал какой-то политический плакат,
