Взгляд на жизнь с другой стороны. Ближе к вечеру - Дан Борисов

Машина пару раз перевернулась на склоне и остановилась на левом боку уже в поле.

Я, как когда-то на улице Орджоникидзе, выбрался через отверстие, где уже не было лобового стекла, через заднее такое же пустое отверстие вытащил сына. Он плакал, рука его была в крови. Я его держал на руках.

- Где болит? Скажи, где болит!

- У'У'У, нигде не болит, у-у-у.

- А что орешь?

- Машину жалко, у-у-у.

Он вообще был тогда большой шутник. Через пару недель он остановился возле Мерседеса на стоянке и говорит:

- На такой машине переворачиваться было бы гораздо хуже.

- Почему? - не понял я.

- Дорогая очень.

Или за год до этого выходим из автобуса у его детского сада. Перед нами в дверях толстая дама. Он видит снизу только её зад и, глядя вверх, вряд ли ассоциируя это зрелище с реальной женщиной, громко спрашивает:

- Попа, ты выходишь? - да громко так, что весь автобус вздрогнул от хохота.

Во время аварии он только лишь чуть-чуть порезал палец обо что-то. Крови было всего несколько капель, это мой страх за него расширил глаза. Я это быстро понял и успокоился. Однако, художник Стар, что-то не давал о себе знать. Я его нашел на его законном месте, он продолжал спокойно сидеть до тех пор, пока я ему не предложил покинуть машину. То, что он сидел, лёжа на боку, его нисколько не волновало. А? что? уже пора? Пожалуйста.

Когда он, наконец, вышел, на его левой щеке я увидел грязный отпечаток своего ботинка.

Мы набрали в тот день много опят, пока ждали ГАИ. Машина пришла в негодность из-за единственного во всей округе булыжника, пришедшегося точно на середину крыши. Он помял крышу, стойки и деформировал весь кузов, даже с двигателем стало что-то не то. Стекла, правда, выпали без повреждений и аккуратно лежали на травке. Я их кое-как приклеил на место скотчем и так доехал до дому.

Машину я продал дороже, чем купил. Это может показаться трёпом, но так оно и было. Дело в том, что регистрация автомобилей в ГАИ тогда была гораздо проще, чем сейчас. Женщина-регистраторша в Тушинском ГАИ сидела одна и скучала. Пока она заполняла мои документы, я её развлекал всякими небылицами. В результате моей трепотни в документы вкралась «очепятка» и мой Запорожец стал по техпаспорту не 1973, а 1983 года выпуска. Совсем новую, хоть и битую машину я моментально продал за 1500 и 700 рублей получил страховой премии, что в сумме на двести рублей больше, чем было затрачено вначале. Пустячок, а приятно.

Нелюбимая мной директриса наконец-то ушла на пенсию. На её место назначили Кузю, начальницу планового отдела. Та взяла себе в главные помощницы Надю, хорошую женщину, нашу, цеховую. Они начали формировать свою команду и пригласили меня на должность замдиректора, но тут опять вмешалась судьба - из главка им навязали на это место обормотика со странной фамилией Князьман. Что оставалось делать?

К тому времени в моем семействе произошли коренные изменения. Во-первых, у нас родилась дочь; во-вторых, после долгих совместных раздумий мы с женой отдали тушинскую квартиру моей сестре, а сами перебрались обратно к родителям, в Бескудниково. Ездить на фабрику стало далеко.

Как-то очень быстро, на одном эмоциональном порыве, я уволился с трикотажки и устроился работать на Тонкосуконную фабрику, тоже крупнейшее предприятие в своей отрасли. Я здесь фактически выполнял обязанности начальника ОТК фабрики, потому что мой непосредственный начальник Саша был замдиректора по качеству, и не царское ему было дело в цехах ковыряться, но формально я числился старшим мастером, что было существенным понижением по карьере.

7. Опять новая жизнь

В первый же рабочий день на ТСФ я получил сильное дэжавю. Это был своеобразный знак, которого я тогда не понял, но впечатление осталось надолго. Саша привел меня знакомить с подчиненными. Мы зашли с ним в маленькую испытательную лабораторию прядильного производства и сразу меня как током ударило.

Я несколько секунд не мог даже пошевелиться - я это уже видел! я был уже здесь и видел этих женщин в этих же позах и на этих местах.

Ощущение было таким, будто я шел по лестнице, открыл дверь, вошел и вдруг физически со скрипом совместился с другим собой, который стоял тут, в лаборатории и ждал меня. Это была неудобная комната с нелогичной расстановкой приборов, странная лаборатория и ни на что не похожая. Потом мы прошли с Сашей по всей фабрике, сходили в ткацкое производство, в отделочное. Я же инженер текстильщик я всё это видел сотни раз, такие же цеха и такие же машины, здесь не могло быть дэжавю или наоборот, всё было сплошным дэжавю, а перед глазами всё стояла лаборатория, которую я нигде на других фабриках видеть не мог. Но где я её мог видеть? в тот раз я так и не вспомнил.

Я бы не сказал, что был в большом восторге от новой работы, хотя интересно было вникать в суть производства, узнавать новых людей. Но главное, что я получил здесь, это чувство свободы. На трикотажке была обстановка суетной напряженности, всё время казалось, что ты кому-то что-то должен, а кому и что непонятно. Здесь всё было гораздо проще и спокойней. Кроме непосредственного контроля за производством в мои обязанности входили разборки с потребителями наших тканей. Я постоянно ездил в командировки в Торжок, Воронеж, Иваново и т. д.

К примеру, из Торжка приходит телеграмма, что забраковано 1000 м ткани. Я еду туда, селюсь в гостинице, где Пожарский угощал царя котлетами, полдня сижу на фабрике, расположенной в бывшем женском монастыре на берегу Тверцы. В результате моего сидения за контрольным станком в акт отбраковки попадает не 1000 метров, а 500 или даже триста. Я герой и молодец.

Однажды меня вызвали в Тулу. Я поехал с большим удовольствием, хотя особенной надобности не было. Просто мне очень хотелось побывать в местах, где прошли лучшие дни детства. Я переписал в записную книжку расположение могил на кладбище, адреса и телефоны оставшихся родственников и, с утра пораньше, отправился на Каланчевку.

На прямую тульскую электричку я опоздал и решил добираться перекладными через Серпухов. В Серпухове, выйдя из электрички, я почувствовал, что у меня чего-то не хватает. И точно, не хватало барсетки с документами. Эти барсетки только начали входить в моду. У меня в руках была сумка побольше, а барсетку я оставил в вагоне. Я тут же вернулся обратно, но ей уже приделали ноги. Деньги я всегда держу в кармане, и корысти вору от моей барсетки было немного, но я остался без документов и без записной книжки. После этого я никогда больше не пользовался барсетками.

На кладбище я не нашел ни одной могилы. Кладбище разрослось и стало неузнаваемым. Я просто посидел на скамеечке, поел очень крупной, спелой земляники, произраставшей здесь в большом количестве, и пошел пешком в город, через Рогоженский поселок.

Я постоял на дороге возле нашего бывшего дома. Дом выглядел совсем чужим. Сзади ко мне подошел с каким то вопросом мужик в стоптанных домашних тапочках. Я узнал его сразу. Это был Хомяк средний, уже здорово состарившийся и, очевидно, спившийся.

- Дядя Вань, - говорю, - Ты, что ли?

- Не признаю, чтой-то .

Я ему объяснил, кто я и что, и тут же пожалел об этом. Он прицепился ко мне как банный лист, повел меня показывать соседям. Он явно пользовался случаем, чтобы показать им: «Ну что? Вы думаете, я алкаш несчастный, а ко мне вона какие люди из Москвы ездиють». Я от него еле избавился.

В ОТК я проработал недолго - перешел в производство, начальником прядильного цеха. Соглашаясь на эту должность, я выставил перед директором ряд условий. Я же знал, за что ругали Божка, прежнего начальника (сам же и ругал частенько). Самым узким местом у него были патроны, такие картонные трубочки, на что наматывается пряжа. Когда их не хватало, производство останавливалось, но когда их было много, они загромождали всё свободное пространство, всем мешая и ухудшая производительность и качество. Вот тут и раздавался клич: ату его! Подать сюда начальника прядильного цеха. Тем более что и замдиректора по качеству Саша, и главный инженер Муля попали в общефабричное начальство с должности начальника именно этого цеха.

У Божка были еще и личные недостатки: во-первых, маленький шарик, действительно чем-то похожий на китайского божка, он резко проигрывал в женском мнении высокому, вальяжному Муле, которого он непосредственно сменил; во-вторых, он ругал или хвалил рабочих не в нужный момент и не за то, за что надо было бы. А самое главное, он не умел обращаться с женщинами.

Начальник в женском коллективе должен иметь вид Казановы, но, ни в коем случае, не переходить границ игры. Проходя утром первый раз по цеху нужно улыбнуться всем по отдельности, чтобы у всех поднялось настроение и производительность труда. Если заметишь у кого-то непорядок, нужно подойти, хлопнуть слегка по попе или, лучше, приобнять за плечики и подвести к тому месту, где непорядок. Говорить при этом ничего не нужно - в цехе шумно, придется кричать, а это ни к чему.