Миллионы Стрэттон-парка - Дик Френсис

«Ма, а ты придешь на свадьбу?»

«А как же».

Я женился на Аманде за ее длинные ноги, белокурые волосы и ее имя, Аманда, которое мне безумно нравилось. У меня ушло целых десять лет, чтобы заметить, как я ни сопротивлялся этому, моя мать оказалась права относительно изменений.

Ни я, ни Аманда в девятнадцать лет не знали, что у нее вдруг разовьется жадность на детей. Ни одному из нас не могло тогда и в голову прийти, что ей будет доставлять эстетическое наслаждение сам процесс рождения ребенка или что она будет планировать очередную беременность сразу же после рождения следующего ребенка.

И Кристофер, и Тоби появились на свет к тому времени, когда я сдавал выпускные экзамены в колледже и кусок хлеба, и крыша над головой для нашей четверки казались мне едва ли не несбыточной мечтой. Тогда-то, через неделю после окончания колледжа, я отправился утопить свои печали в жалкий старый паб, где увидел, как его хозяин роняет в теплое пиво слезы банкрота, оплакивая свои собственные несбывшиеся мечты и надежды. Здание признали непригодным для жилья, он повсюду задолжал, жена ушла, на следующий день истекал срок лицензии на торговлю спиртным.

Мы договорились о самой низкой цене. Я пошел в Совет за отменой решения о сносе. Я упрашивал, умолял, уговаривал, занимал и заложил свою душу, и Аманда с двумя мальчиками и я перебрались в нашу первую развалину.

Я принялся приводить ее в божеский вид и одновременно искал работу. Я нашел себе место в большой архитектурной фирме, место было, можно сказать, никудышное, но я держался за него из-за конвертов с зарплатой, как мне ни было тошно.

В отличие от Дарта, я прекрасно знал, что такое терзаться всю ночь напролет, решая, по какому счету расплачиваться в первую очередь и не рискнуть ли не расплачиваться вовсе ни по одному, что мне в данный момент важнее всего, электричество или телефон, плачу ли сантехнику (ведь я почти овладел его профессией) или я сначала оплачу черепицу для крыши или новые кирпичи.

Я тачками вывозил битый камень, таскал в ведрах раствор и возвращал былую красоту старым камням, построил печь, которая никогда не дымила. Развалина получила вторую жизнь, тогда я ушел из архитектурной фирмы, почувствовав внезапно, что я изменился и вырос.

В девятнадцать лет я не знал, что не сгожусь для работы в команде или что мое настоящее призвание – собственноручное строительство, а не просто чертежная работа. Аманда не знала, что жизнь с архитектором будет связана с пылью, беспорядком в доме и месяцами безденежья, но, поскольку мы так или иначе обоюдно согласились примириться с тем, что ни один из нас не ожидал, она привыкала к развалинам, а я к появлению младенцев. У каждого из нас было то, в чем мы нуждались для проявления своих способностей, даже несмотря на то, что мы неостановимо удалялись друг от друга, до той поры, пока наш взаимный интерес в сексе утратил свежесть непосредственности и стал проявляться чисто спорадически, став скорее усилием, нежели источником радости.

После рождения Нила, в тот отрезок времени, когда, казалось, все шло шиворот-навыворот, мы чуть окончательно не разбежались, но экономические соображения, необходимость кормить выводок взяли верх. Я стал спать один под брезентом, а остальные спали в автобусе. Чтобы забыться, я работал по восемнадцать часов в сутки. После четырех несчастных лет, в течение которых наше благосостояние уверенно росло и укреплялось, но когда мы не встретили никого, кто мог бы заменить нам друг друга, мы решили предпринять попытку «начать все сначала», искренне стараясь добиться успеха. В результате на свет появился Джеми. Он все еще поддерживал в Аманде приподнятое настроение, и, даже невзирая на то, что «новое начало» медленно угасло, мы благодаря ему пришли к взаимовыгодному соглашению, которое меня вполне устраивало на обозримое будущее, по меньшей мере до тех пор, пока не подрастут мальчики.

Так какой же во всем этом был свободный выбор? Я женился, чтобы не походить на других, и держался своего брака из-за неспособности признать неудачу. Я предпочел работать в одиночку, потому что не обладал качествами, нужными для команды. И в том, и в другом случае мой выбор явился результатом воздействия конкретных факторов. И свобода выбора тут ни при чем.

– Я выбрал для себя быть тем, что я есть, – выразился я довольно сложно.

Опешивший Дарт спросил:

– Что, что?

– Ничего. Только теория. Теория о том, что Конрад, Кит, Айвэн и все вы сделали свой выбор относительно будущего ипподрома, подчинившись независимым от вас обстоятельствам.

Он поискал ответ в кружке пива и коротко взглянул на меня.

– Слишком глубоко копаете, – признался Дарт.

– Могли бы вы когда-нибудь допустить, что отец захочет продать ипподром? Или что Кит воспримет все как должное и не будет требовать ничего изменить?

– Или что Ребекка возлюбит мужчин? – ухмыльнулся он. – Нет, не мог бы. В отношении всех троих.

– А вы сами чего бы хотели для ипподрома? – поинтересовался я.

– Вы мне скажите – вы же эксперт.

В нем чувствовалась безмерная усталость. Я был для него, в сущности, посторонним человеком.

– Еще по одной? – предложил я, показав на наши почти опустевшие кружки.

– Нет, не беспокойтесь. А что, если сделать выбор наобум? Вытащить карту, что-нибудь в таком духе. Если поступить рационально? Вроде того, как я беру зонтик, потому что дождит.

– Многие так не поступают.

– Потому что это не в их натуре? Потому что они считают это глупым?

– Более или менее.

– Как же мы дошли до жизни такой? – по-видимому, ему надоела эта тема. – Вернемся к собранию. Когда вы спросили отца, есть ли у него уже подробный проект новых трибун, то сделали это, потому что вы строитель?

– Да, – я кивнул.

– Ага… а если бы вы увидели эти проекты, могли бы вы высказать свое мнение?

– Отчего же, мог бы.

Он задумался.

– Не знаю, где бы вы могли с ними познакомиться, но никто, кроме меня, не захочет, чтобы вы видели эти планы. Если я дам вам взглянуть на них, вы скажете мне, что вы о них думаете? Тогда у меня хотя бы появится какое-то представление, новые трибуны – хорошо это или плохо. Хочу сказать, я просто не знаю, как голосовать по поводу будущего ипподрома, так как не знаю, в чем состоят другие предложения. Так что да, вы правы, если бы мне пришлось голосовать сейчас, я просто ткнул бы пальцем в небо. Я бы выбрал то, что мне подсказывает мой внутренний голос Правильно?

– Да, – согласился я. Он улыбнулся во весь рот.

– А как насчет того, чтобы, в таком случае, полюбоваться планами конрадовского архитектора?

– Согласен, – сказал я. Он снова улыбнулся.

– Эта игра в принятие решения, оказывается, может быть захватывающей. Ну что же, займемся, как там говорят? Взломом и проникновением. – Он решительно встал и повернулся к дверям. – Вы умеете открывать замки?

– Это зависит от замка. Но, если есть достаточно времени и очень нужно, почему бы нет.

– Отлично.

– Сколько понадобится времени? – спросил я. Он подумал, подняв брови.

– Может быть, с полчаса.

– О'кей.

Мы вышли из «Мейфлауера», забрались в его драндулет, и, выпрыгнув на дорогу, он помчал нас в неизвестном мне направлении.

– А что, если я решу не лысеть?

– Тут выбор однозначный.

Мы ехали в восточном направлении, оставив Суиндон за спиной, впереди был Уонтадж, судя по дорожным указателям. До него оставалось еще порядочно, когда Дарт нажал на тормоза и свернул с дороги, въехав в открытые ворота в каменной стене. Миновав короткую аллею, он остановился перед большим зданием, построенным из шлифованного серого кирпича с опояской такого же розового кирпича и узорами из желтоватого, на мой взгляд – полная безвкусица.

– Здесь я вырос, – сказал Дарт, явно ожидая от меня восторгов. – Что вы думаете о нем?

– Эдвардианский стиль.

– Очень близко. Последний год Виктории.

– Во всяком случае, солидный.

Башенка. Огромные подъемные окна. Оранжерея. Бьющая в глаза выставка вкусов разбогатевшего среднего класса.

– Сейчас в нем надувают щеки мои родители, – сказал он очень откровенно. – Кстати, их сейчас нет. Отец хотел встретить мать, она возвращается после бегов. До их возвращения есть несколько часов. – Он вынул связку ключей из замка зажигания и вылез из машины. – Мы можем зайти с заднего входа, – проговорил он, перебирая ключи. – Пошли.

– Так что, никакого взлома и проникновения не будет?

– Чуть позже.

Вблизи стены были такими же неприятными, к тому же скользкими на ощупь. Дорожку вокруг дома к заднему входу обрамлял нагоняющий тоску вечнозеленый кустарник. В задней части дома была сделана пристройка красного кирпича, в которой соорудили ванные комнаты, о чем свидетельствовали зигзагообразные канализационные трубы на внешней стороне стены, где наверняка зимой нависали бороды сосулек. Дарт отпер выкрашенную в коричневый цвет дверь, и мы вошли внутрь.