СМЕРШ. Один в поле воин - Николай Лузан
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С учетом изложенного выше полагаю целесообразным задействовать Гальченко в операции «ЗЮД» по агентурному проникновению в немецко-фашистский разведорган вергруппу 102.
Начальник Особого отдела НКВД СССР
6-й армии Юго-Западного фронта
капитан П. Рязанцев
№ 167/ОА от 5.01.42 г.
Глава четвертая
Внедрение в абвер
Совершено секретно
Лично
Начальнику Особого отдела НКВД СССР
6-й армии Юго-Западного фронта
капитану тов. П. Рязанцеву
На № 167/ОА от 5.01.42 г.
Ваше предложение об участии зафронтового агента Гальченко в операции «ЗЮД» поддерживаю. После внедрения в состав абвергруппы 102 основное его внимание сосредоточить на получении и оперативной передаче сведений о составе и содержании заданий забрасываемых в расположение частей Красной армии разведывательно-диверсионных групп противника.
Дополнительно доложите легенду прикрытия, под которой Гальченко будет внедрен, а также способы связи с ним.
Начальник Особого отдела НКВД СССР
Юго-Западного фронта
комиссар госбезопасности 3-го ранга
Н. Селивановский
№ 4/2/123 от 7.01.42 г.
Прочитав шифровку, Рязанцев бросил взгляд на дверь: несколько минут назад она захлопнулась за спиной Прядко, но не стал его возвращать. Накануне Петр, приняв предложение внедриться в абвергрупу 102, спустя сутки усомнился в том, что сможет выполнить задание. Причиной тому являлся вовсе не страх. За прошедшие полтора месяца Рязанцев имел возможность убедиться в том, что это чувство Петру было неведомо.
Все оказалось гораздо сложнее и глубже. Коммунисту, вступившему в партию во время финской войны, человеку честному и бескомпромиссному — Прядко было поперек души обратиться в отъявленного мерзавца и предателя. Рязанцев это видел, понимал и потому не пытался любой ценой склонить Петра к участию в операции. Он посчитал: в сложившейся ситуации будет разумнее, если на время предоставить Прядко самому себе.
Пока же в душе Петра царило смятение. Он все еще не мог принять произошедший несколько дней назад этот невероятный и немыслимый поворот в своей судьбе и службе. Он — боевой командир, познавший на себе жестокость фашистов и мерзость предательства, пылавший лютой ненавистью к ним, готовый рвать их зубами, должен остаться в прошлом и превратиться в такую же мразь, как Струк. Но и этого было недостаточно, чтобы выполнить задание Рязанцева. Ему предстояло доказать прожженным, не верящим на слово вербовщикам абвера, что он, Петр Прядко, из всех предателей и мерзавцев — самый подходящий.
«Все! К чертовой матери фашистскую псарню! Завтра так и скажу Рязанцеву. Скажешь? Ты же согласился? В конце концов, ты мужик или нет? Ну, не могу я! Не могу!» — терзался Петр.
— Эй, в сторону! Жить надоело! — сердитый окрик заставил его встрепенуться и отпрыгнуть в сторону.
Обдав снегом с головы до ног, рядом пронеслась полуторка. Выбравшись из сугроба, Петр перешел на натоптанную тропку, ведущую к дому Зинаиды. Она к этому времени управилась со своим хлопотным хозяйством и теперь колдовала над плитой. Там, в чугунных казанках, доваривались картошка и каша из тыквы, а на столе в миске матово поблескивали бочками ядреные соленые огурцы. Петр, отряхнув от снега валенки, вошел в сени. В воздухе аппетитно пахло испеченным хлебом.
— Петро Иваныч, цэ ты? — окликнула Зинаида.
— Я, — обронил он и, повесив тулуп на гвоздь, направился к в комнату.
— А обидать? У мэни уси готово! — встала на его пути Зинаида.
— Спасибо, Зина, я не голодный.
— Ничего нэ знаю, сидай! — потребовала она и, подхватив под руку, усадила к столу.
Петр отсутствующим взглядом смотрел на то, как она сняла с плиты казанок с картошкой, слила воду и принялась раскладывать по мискам.
— Та шо з тобой, Петро Иваныч? Так смотришь, шо кусок в горло не лэзе. Може, сто грамив? — пыталась растормошить его Зинаида и, достав бутыль с самогонкой, разлила по кружкам.
Он мотнул головой, достал из миски картошку, повертел, но не стал есть, извинился и прошел в свою комнату. Там, свалившись на кровать, уставился в потолок и, продолжая разговор с Рязанцевым, старался найти достаточные аргументы, которые бы убедили того искать другого кандидата для выполнения задания.
Появление в доме Кулагина оживило атмосферу. Богатырская фигура лейтенанта, казалось, заполнила собой все свободное пространство. Перебросившись парочкой шуточек с Зинаидой, он прошел в комнату к Петру и, пробежавшись взглядом по его хмурому лицу, спросил:
— Скучаешь, разведчик?
— Не то слово, — буркнул тот.
— Счастливый. А я как белка в колесе.
— Какое тут, к черту, счастье — одна маета!
— Значит, я вовремя! — бодро заявил Кулагин и положил на стол папку.
— Что это? — вяло отреагировал Петр.
— Материалы по абвергруппе 102.
— Думаю, они уже не к чему.
— Это ж почему? — удивился Кулагин.
— Понимаешь… — и Петр замялся.
— Понимаю, не густо, но если надо, организуем встречу со Струком, чтобы, как говориться, лицом к лицу…
— Чего-о-о?! С этой сволочью?
— Да ладно тебе! Я их подлые рожи вижу каждый день, и ничего.
— Одно — видеть, а другое — жить.
— Согласен. Однако человек ко всему привыкает.
— Легко сказать. А если сорвусь, то задание насмарку.
— Перестань! Лучше тебя его никто не выполнит!
— И все-таки как представлю, что с гадами жить и из одной миски хлебать, так колотить начинает, — продолжал терзаться Петр.
— Зря себя накручиваешь, смотри на это проще.
— Стараюсь, ни черта не получается. Башка скоро расколется.
— Ты вот что, — Кулагин понизил голос, — лучше подумай о Зинаиде, ведь мается бедная баба.
— Что-о-о?
— А чего такого сказал? Все при ней. А попка? Как орех, так и проситься на грех.
— Да иди ты! — вспыхнул Петр.
— Все-все, ухожу, а ты присмотрись, глядишь, голове легче станет, — хмыкнул Кулагин и вышел в горницу.
В сенях еще какое-то время звучали их голоса, затем скрипнула петлями входная дверь, и в доме воцарилась тишина. Петр проводил взглядом мелькнувшую за окном внушительную фигуру Кулагина и посмотрел на папку. В нем проснулось любопытство, рука потянулась к ней, и под пальцами зашелестели протоколы допросов гитлеровских агентов, захваченных особистами, схемы расположения зданий и сооружений абвергруппы 102 в городе Славянске. На глаза попались листы со знакомым почерком — Струка, и кровь прихлынула к лицу Петра. Перед ним как наяву возникла с поразительной точностью картина боя у моста.
Отряд, зажатый между дорогой и рекой, пытался вырваться из кольца. Но гитлеровцы, подтянув минометную батарею, принялись бить прямой наводкой и отсекли все отходы к лесу. Спасение было за рекой, и те, кто уцелел, решились на отчаянный шаг — прорываться к мосту. Петр поднял бойцов в атаку. Смяв первую цепь гитлеровцев, они вырвались на мост: впереди, в десятке метров, начинался спасительный берег, и тут с обеих сторон на них обрушился кинжальный огонь пулеметов. Западня, устроенная Струком, захлопнулась. После этого гитлеровцы бросили в бой полицаев.
Пьяная орава в черных бушлатах, сотрясая воздух отборным матом, высыпала из перелеска и устроила безжалостную охоту на измотанных боем и голодом красноармейцев. Они, израсходовав все патроны и гранаты, не собирались сдаваться и бросились в рукопашную. Клубок человеческих тел, изрыгающий проклятия и стоны, скатился в болото. Зловонная жижа отбирала последние силы у раненых и слабых, на другой берег вместе с Петром выбралось всего девять человек.
Все это и истязания, которым подверглись попавшие в плен красноармейцы, излагал Струк в своих показаниях. У Петра уже не оставалось сил читать дальше. Он швырнул на стол эти, казалось, сочащиеся кровью его бойцов листки и заметался по комнате. В нем все клокотало от ненависти к предателю. Отбросив штору в сторону, он закричал:
— Зина, самогону!
Голос, а больше вид Петра напугал ее. Всплеснув руками, она воскликнула:
— Божечка, та шо ж случилось? Петро, на тебе лица нэма!
— Самогон! Самогон давай! — твердил он и молотил кружкой по столу.
— Щас, щас! — запинаясь, повторяла она, трясущимися руками достала из кладовки бутыль и плеснула в кружку.
— Себе тоже! — потребовал Петр.
— Лью! Лью! Только успокойся, милок.
Бутыль в руках Зинаиды ходила ходуном. Струя самогона лилась мимо рюмки, падала на стол и руку Петра. Он не замечал и не чувствовал этого. Боль о погибших, растерзанных в застенках гитлеровцев товарищах, и лютая ненависть к предателю Струку терзали ему душу. После второй кружки самогона стены, мебель и Зинаида поплыли перед глазами: калейдоскоп лиц живых и мертвых стремительно набирал скорость и закручивался в огромную бездонную воронку — он провалился в нее.
