Суккуб - Дарья Еремина

Марк был дома. Он открыл после предварительного приветствия: кто? — Лида. Рука так же болталась на перевязи, но синяки начали сходить. Опухоль на кисти спала. Он что-то дожевывал. Неужели в нашем безумном мире существовал хоть один регулярно-питающийся человек?

— Привет. Я забыла у тебя словари.

— Ищи. — Махнул он рукой, пропуская.

Я развязывала шнурки на кроссовках, парень пошел на кухню. А я сегодня не ела…

Словари лежали там, где я их оставила: чуть за монитором слева.

— Нашла! — Крикнула я, укладывая два пухлых томика в способную вместить слона дамскую сумочку. — Извини за беспокойство.

— Никакого беспокойства. — Сказал он за спиной, и я вздрогнула, оборачиваясь. Села на лавку. Наблюдая за тем, как я натягиваю и завязываю кроссовки, он ждал, чтобы закрыть за мной дверь. — Останься.

Я замерла, не веря ушам. Подняла лицо, недоуменно хмурясь и качая головой.

— Что?!

— Останься.

Распрямившись, я растерялась. Вместо вопросов: «Урод предложил мне остаться у себя? Не рехнулся ли он?» — в мыслях образовалась изумленная пустота.

— В смысле?

— В прямом. Просто, останься. На эту ночь. На эту неделю. На месяц, на год. На всю жизнь. Как хочешь.

— Ты в своем уме? Ты в зеркало когда последний раз смотрел? — Потихоньку приходя в себя, я наклонилась обратно к кроссовке.

— Сейчас смотрю. — Он кивнул на отражение в высоком узком зеркале на стенном шкафу рядом с лавкой. — Хотя, ночью все кошки серы…

Брови сами поползли вверх: презрительно и насмешливо. Я подняла голову.

— Достойная обложки физиономия — это единственное, чем обделили меня родители и природа. И обидеть меня крайне сложно. Даже таким выражением лица.

Поднявшись, я подхватила сумку. Открыла дверь и вышла. Не глядя на него, пошла к выходу из тамбура, к лифту, на улицу, в общагу… «домой».

Было гадко. Было душно. Было очень жаль себя. Было страшно и обидно. Но более всего — было удивительно.

Выйдя из подъезда, я села на лавку и согнулась дугой, облокотившись на колени. Уже давно стемнело. Народ гулял с собаками, собачищами и собачонками. Выгуливал подруг и банки с пивом. Выгуливал свои легкие и тазобедренные суставы. Народ наслаждался тишиной и свежим никотиновым воздухом с примесями тяжелых металлов и смол, с примесями цветущей черемухи и вишни, с примесями всех ароматов Франции из помойки у соседнего подъезда.

Как когда-то давно я мысленно повторяла список из восемнадцати пунктов, я прокручивала причины: за.

1. Прописанное маммологом лекарство от «маленькой» мастопатии.

2. Оказавшийся на мне этой ночью Макс.

3. Нормальные условия жизни, что исключает не только трахающихся в двух метрах от меня Аньки с Максом, но и все остальное.

4. Дикое одиночество, с проявлениями которого я не могу и не хочу справляться. Взять хотя бы неисчислимые литры этанола, поглощенного Лешкой за прошедшую неделю. Пункт можно приподнять.

5. Я никогда не привыкну к нему и никогда не полюблю. Об этом никто не узнает. Я смогу легко уйти и не будет сожалений и жалости даже после близости.

6. У меня будет доступ к компу. Причина ничтожная, но все же она меня подъела за последние недели.

7. На носу лето. Общежитие закроют. Анька смоется в свой Питер. А я совсем не хочу возвращаться… Совсем. И мне будет где жить. Этот пункт можно поднять повыше.

Усмехнувшись, я повторила причины и загнула седьмой палец. Сотворение собственного мира за семь дней с полной расшифровкой собственных смертных грехов. Болезнь, страх, комфорт, одиночество, не полюблю, воспользуюсь, дважды…

Он открыл так скоро, будто сидел на своей лавке и ждал моего возвращения. Отошел от двери, пропуская. Я выбирала из всех особенностей, болячек и способностей своего организма и натуры то, что могло бы угрожать живущему рядом со мной человеку.

— Я лунатик.

— Ну, если Анька это пережила, значит, и я справлюсь…

Усмехнувшись, я вошла. Села к кроссовкам.

— Ты ужинала?

— Нет. — Снова усмехнулась я.

Иногда, еда и секс — это все, что связывает людей. Даже расписанных и имеющих детей. Хотя, нет — зачастую это единственное, что связывает людей.

15

Я ответила «нет» на вопрос об ужине еще не предполагая, что мне кусок в горло не полезет. Только медленно пережевывая рыбу, тоскливо обгладывая во рту незамеченные косточки, я в полной мере осознавала что:… черт. Это и был весь мой мыслительный процесс за ужином: Черт, черт, черт, черт… После такого количества «черт» хотелось перекреститься и попросить прощения.

Зайдя в комнату, в которой не раз и не два работала за компом, я замерла. Наверно, у меня было такое же выражение лица, как при возвращении в его квартиру. Тогда я, стоя в дверях, сказала: Я лунатик.

Я стояла в проеме и хотела сказать, что я девственница. Что я — боюсь. Его боюсь. Он обернулся. Кстати, мышка у него за компом лежит с левой стороны. Будто он предполагал, что правую ему когда-нибудь повредят… Работая за его компом я постоянно перекладывала ее под правую руку. Благо, кнопки менять не приходилось.

Так вот, он обернулся, не отпуская мышь, и удивленно вскинул рыжие брови. Что? Глядя на его физиономию, я решила, что если катание на велосипеде и лошадях в деревне у бабушки, по статистике, нередко лишавшие девушек девственной плевы, сделали свое дело, то и хорошо. Слишком много чести. Для такого как он…

Я искренне надеялась, что с одной рукой все его попытки оседлать неопытное бревно в моем лице с треском провалятся. Еще я сомневалась, что у него самого были девушки. Наверно, вследствие всего этого мыслительного процесса выражение моего лица стремительно сменилось с растерянно-напуганного к насмешливо-ожидающему. Марк, просто, вернул взгляд к монитору.

Я подошла посмотреть, чем можно заниматься за рабочим местом (коим по моим представлениям являлся компьютер) с одной рукой вечером. Он играл в карты. В преферанс. Я засмеялась. Громко и заливисто, прямо за его спиной. Марк просто расписывал пульку с такими же, как и он — сидящими вечером за компом. Обернувшись ко мне, он улыбнулся, непонимающе вскидывая брови. Не получив комментария, вернулся к игре.

Я продолжала стоять за спиной, сжимая и разжимая правый кулак, будто собиралась его придушить. Я надеюсь, это единственный видимый признак моего волнения. В этой ладони концентрируется весь страх, вся нервозность, дрожь, какие могли бы залить краской лицо или перейти в голос. Я собиралась работать перед камерой, которая меня искренне и безумно пугала. Ничто не должно выдавать ненужных эмоций, даже, при старте. Я надеялась избавиться и от этого злого сжимания правого кулака. Позже…