Наша древняя столица - Наталья Кончаловская

А в народе гнев, тайный гнев растёт.

1606 год

О ЛЖЕДМИТРИИ-РАССТРИГЕ, О МОСКВЕ ПРИ ПОЛЬСКОМ ИГЕ

Жили да были, носили жупаны

Ясновельможные польские паны.

Знатные, важные, как поглядишь,

Только в казне королевской-то — шиш!

Всё-то им, панам, земли не хватало.

Всё-то им плохо, да всё-то им мало.

Смотрит на русских завистливый пан —

Взять бы себе на работу крестьян!

Пану обидно, что рожь и пшеницу,

Лён и гречиху, скотину да птицу

Русские пахари с русской земли

Польскому пану во двор не везли.

Польская шляхта сидит на Волыни,

Паны-хозяева — на Украине.

Заняли паны и запад и юг, —

Русскую землю забрать бы вокруг!

Вот бы войну! Но для этой войны

Польскому пану силёнки нужны.

И как не раз уже ездили, снова

Едут поляки к царю Годунову.

Зарится шляхта на лакомый кус

И предлагает нам вечный союз,

Но при условии, чтобы побольше

Русской земли отходило бы Польше.

С панами царь гостевал, пировал,

Только земли он гостям не давал.

Так вот годами велись разговоры…

В, это же время да в эту же пору

Жил-проживал в монастырских стенах

Рыжий, ничем не приметный монах.

С виду покладистый, скромный, смиренный,

Был одержим он мечтой дерзновенной.

Как-то весною исчез из Москвы,

Где-то бродил на границах Литвы

И перешёл к украинским магнатам,

В замки, на службу к полякам богатым.

И вот тогда со шляхетской земли

Странные, смутные слухи пошли…

«Эй, здорово, сват!» —

«Здорово!» —

«Слышал слово?» —

«Что за слово?» —

«Ныне бают на торгу,

Что конец царю-врагу —

Царь Димитрий объявился!» —

«Да убит он аль убился!» —

«Не убился, не убит,

Слышь, народ-то говорит:

Ляхи малого украли,

Обучили, воспитали.

Круль царёнка увидал,

В баньке парить приказал,

Обрядить во что почище,

Войска дать ему три тыщи,

И царевич наш пошёл

Отвоёвывать престол». —

«А Борис? Он сам при сыне!» —

«Нам Борис не нужен ныне,

Он на царстве год седьмой —

Ходим по миру с сумой.

Что ни день, то царь богаче,

Что ни ночь, мы с горя плачем.

Ни кола и ни двора.,.

Нам бы лучше жить пора». —

«Вот так шту-ука! Эко дело!» —

«Мне беднячить надоело,

Я к царевичу пойду!

Сват, а ты?» —

«Да подожду!»

Так появился, народу на горе,

Беглый монашек Отрепьев Григорий.

Скоро Москва услыхала молву:

Дмитрий с войсками идёт на Москву.

Дмитрия ждут и встречают повсюду.

Были такие, что верили чуду.

Хочет Лжедмитрий занять поскорей

Место на троне московских царей.

Долго ли, скоро ли судьбы решались,

А города самозванцу сдавались.

Чем же была его слава крепка?

Рать у него не была велика —

Паны немного Отрепьеву дали, —

Да на пути беглецы примыкали.

Чем привлекал самозванец-смутьян

Русских людей, горожан и крестьян?

Тем, что не верил народ Годунову,

Ни его разуму, ни его слову,

Шёл к самозванцу, Бориса кляня,

В самое полымя шёл из огня!

Знали бы, ведали прадеды каши,

Что приготовил им рыжий монашек!..

Царь не дождался прихода врагов —

В тяжком недуге Борис Годунов

Умер внезапно, покинутый всеми.

Здесь начинается Смутное время.

Шляхтичи ходят по русской земле.

Гришка Отрепьев — хозяин в Кремле.

В Польшу расстрига за помощь в походе

Шлёт королю Сигизмунду дары —

Много сокровищ из царских угодий:

Золото, утварь, алмазы, ковры.

Опустошились дворцовые клети.

Польские паны — хозяева тут.

Прямо из Польши в стеклянной карете

Шляхтянку в жёны расстриге везут.

Перед Мариной, полячкой надменной,

Русские девушки падают ниц.

А на Маринке — венец драгоценный,

Шапка венчальная русских цариц.

С этой Маринкою царь самозванный

Русской землёю собрался владеть.

Пляшут под музыку польские паны,

Русским красавицам стыдно глядеть.

Сроду такой не видали стыдобы:

Женскому полу плясать во хмелю.

Не приходилось и слыхивать, чтобы

Девки, горланя, прошли по Кремлю.

Шляется шляхта по древней столице,

Озорничает средь ясного дня —

В древнем соборе сидят на гробнице,

Шпорами нагло о плиты звеня.

Нет никакого с поляками сладу:

Бродят они по базарам гурьбой,

Грабят амбары, и лавки, и склады,

Всюду бесчинство творят и разбой.

Где ж ты, былая московская слава?

Иль москвичи позабыли о ней?

Древнюю славу хмельная орава

Топчет копытами панских коней.

Только иссякло в народе терпенье,

Кровь закипела у русских людей.

Ох, надоели им пляски и пенье!

Ох, надоел им расстрига-злодей!

Ох, загудели ночные набаты,

Ох, и вломился народ во дворец!

Прыгнул расстрига в окно из палаты —

Тут и нашёл он свой страшный конец.

Тут топорами его зарубили,

Тело облили смолой и сожгли,

Пеплом оставшимся пушку набили,

Бахнули в сторону польской земли,

Чтоб остальным самозванцам на страх

Ветер развеял Отрепьева прах.

БЫЛЬ О ТОМ, КАК ШУЙСКИЙ СТАЛ ЦАРЁМ

Вольный дух гуляет по Руси,

А бояре молятся в ночи:

«Господи, заступник наш, спаси,

Сохрани от черни, научи!»

Шепчут толстопузые, кряхтят,

Щупают затворы у дверей —

Мнится им, что их убить хотят,

До смерти боятся бунтарей.

А холопы, за день утомясь,

На соломе, под худым рядном,

В жалких избах, там, где смрад и грязь,

Крепко спят угарным, тяжким сном.

Снится им натопленная печь.

На печи лежанка — можно лечь!

Снятся им калачики в печи.

Шепчут толстопузые в ночи:

«Не пришёл бы кто из-за морей —

Короли грозят со всех сторон!

Своего бы выбрать поскорей,

Усадить бы на московский трон,

Посмирнее выбрать — и тогда

Не страшна холопская орда!»

Собрались бояре как-то раз,

За беседой посидели час,

Меж собою тайно говоря, —

Выбрали боярского царя.

И, собрав на площадь москвичей,

Став на Лобном месте, под Кремлём,

Горсточка бояр-бородачей

Объявила Шуйского царём.

Под присягой Шуйский дал зарок

Не казнить бояр — друзей своих.

Обещал, что он не будет строг,

Что он будет милостив и тих.

В Кремль боярин Шуйский водворён

И усажен на московский трон.

Думали бояре, что конец

Самозванству, слухам и молве,

Если царский держится венец

На плешивой хитрой голове.

Но хоть новый государь пришёл

На московский на пустой престол,

Самозванцев в эти все года

Столько стало, сколько никогда.

После Гришки через малый срок

Новый объявляется царёк.

А на Каме, Волге, на Дону

По три самозванца за весну.

Каждый врал: «Царевич Дмитрий я,

Сын Ивана Грозного царя!»

Каждый на столицу путь держал,

Шуйскому сверженьем угрожал.

И боярский царь, боясь угроз,

С самозванцами повёл борьбу:

Он в Москву из Углича привёз

Дмитрия-царевича в гробу.

Гроб открыли перед всей Москвой,

В нём лежал царевич неживой,

В ферязи истлевшей, в кушаке,

С горсточкой орехов в кулаке.

Был царевич погребён в Кремле,

Слух о том прошёл по всей, земле,

Успокоил знатных москвичей

И купцов, московских богачей.

И боярин ночью крепко спал,

Но мужицкий гнев не остывал —

Со дворов боярских много слуг

Убегало к бунтарям на юг,

Потому что проливал народ

На господских пашнях кровь и пот,

Потому что понимал народ,

Что лишь бунтом сбросишь барский гнёт.

1607 год

СКАЗАНЬЕ ПРО НАРОДНОЕ ВОССТАНЬЕ

Так чтоб начать нам сказанье о молодце,

Греческим словом придётся обмолвиться:

Каторга — это корабль многоярусный,

Только он весельный был, а не парусный.

Эта галера, подняв якоря,

Переплывала на вёслах моря.

Сотни гребцов там гремели оковами,

Гирями скованы полупудовыми.

Сотни рабов по команде гребли,

Силой живою галеру вели.

А за живым человечьим товаром

Издавна турки ходили к татарам.

И на турецких галерах, бывало,