Суть времени. Том 4 - Сергей Кургинян

Это называлось бы даже не «компромисс». Это называлось бы «идиотское предательство», при котором я теряю все и неизвестно что приобретаю.

Чем это кончилось? Я сказал, что книга «Постперестройка» — это скетч? Я последовательно и на протяжении 20 лет развивал идеи, которые выразил в книге «Постперестройка», углубляя эти идеи, двигая их куда-то дальше… Это путь. И когда идешь этим путем от начала и до конца, то в какой-то момент оказывается, что возникают некие возможности. Неизвестно, как они возникают. Возникают — и все. И нужно для этого, в этом варианте, только одно — идти этим путем.

И если Юрий им пойдет, то у него появятся возможности. И он не пойдет ни на какие компромиссы. И он получит возможности, как это он в статье говорит, «развивать свои взгляды» и пр. Получит. И будет их развивать… Только сможет ли? Окажутся ли они в этот момент?

Если он будет идти подлинным путем, то окажутся.

Подлинность — это и есть путь. Вот ты идешь и не сворачиваешь. И подлинность определяется по пути. Нет никакой особой проблемы в том, чтобы обнаружить неподлинность Охлобыстина. Для этого не надо обладать глубочайшей экзистенциальной интуицией или настоящим метафизическим чувством: там все дышит неподлинностью, там просто путь весь строится из этих неподлинностей. Начинается одно неподлинностью, продолжается другое неподлинностью, поворачивается к третьей неподлинности. Там все криком кричит, что подлинности не должно быть. И если даже говорить тут о религии, то это особая постмодернистская религия. Это адская смесь настоящей религии и весьма далеко идущей метафизической скверны.

Почитайте Пелевина, и все будет понятно. Там ведь тоже есть и метафизический надрыв, и глумление. Надрыв, глумление… Надрыв, глумление… Хотите знать, что такое постмодернизм? Вот это. Хотите знать, что такое реакция человека, сохранившего в себе какую-то человечность на постмодернистский ад? Это Поэгли, прав он или неправ.

А дальше возникает вопрос о подлинности, о том, можно ли ответить на вызов постмодернизма в XXI веке или действительно царство имитации настолько преуспело во всем, что касается имитации, что подлинности быть не может вообще?

Постмодернисты сами говорят, что, может быть, единственная подлинность, которая есть, — это смерть. Является ли она подлинностью? Это глубочайшая проблема XXI века, гораздо более глубокая, чем проблема труда и капитала. И достаточно сильно связанная с этой проблемой.

Принц Гамлет говорил: «Я помешан только в норд-норд-вест. При южном ветре я еще отличу сокола от цапли». Давно уже по этому поводу были у человечества некоторые предвидения. А сейчас ад раскрылся. И имя ему — постмодерн. И все мы стоим на краю бездны. И эта бездна поглотила страну.

В очередной передаче «Исторический процесс», посвященной пакту Молотов — Риббентроп, я обсуждал достаточно сложные проблемы, связанные с тем, что международное право того времени очень сильно отличалось от нашего. И что в этом пакте мы не совершили ни одной ошибки, не нарушили ни одну норму международного права.

Раздел территории, зон влияния — что это означает?

Раздела территории не было. Раздел зон влияния? Раздел зон влияния был между всеми. Секретные дополнения, протоколы были у всех. И т. д., и т. п. Мы спорили о том, являлись ли советские экономические поставки Германии фактом включения CCCР в войну (спорить об этом смешно: Швеция не включалась в войну, при этом поставляла Германии легированную сталь), было ли это оправдано… И так далее.

И постепенно за всеми этими определениями и обнаружениями раскрывался ад. Иногда мне кажется, что люди, которые смотрят передачи, следят за обнаружениями, но не ощущают, какой за ними раскрывается ад. И здесь, в передаче «Суть времени», мне хочется поговорить об этом. Потому что об этом на телевидении, приспособленном для очень массовой аудитории, не поговоришь: слишком серьезная тема… Но мы-то здесь собрались именно для того, чтобы обсуждать самые серьезные, предельно серьезные темы.

В чем состоит ад?

Оставим в стороне вопрос о том, что такое пакт Арита-Крейги, и почему зоны влияния делили японцы с англичанами (и кто только с кем чего ни делил), и как именно Польша сама входила на территорию Чехословакии… Все это оставим в стороне. И подумаем о том, что было очевидно фактически всем 20–22 года назад…

Вот карта. Здесь находится Франция. Здесь находится Германия. Здесь находится Польша. А здесь СССР.

Германия атакует Польшу. Что может сделать СССР?

Говорят: «Атаковать Германию».

Но СССР не может атаковать Германию, войдя на территорию Польши, потому что поляки немедленно повернут оружие против СССР. Поляки запретили нам пройти через территорию Польши, когда мы хотели помочь Чехословакии против Гитлера, и отрапортовали об этом Гитлеру. Поляки нас ненавидят. Они наш смертельный враг. И мы не можем помочь врагу, который нашей помощи не хочет, не приемлет, который считает нас опаснее Гитлера.

Что мы можем делать? К 17 сентября 1939 года польская армия разгромлена, правительство бежит, армия бежит, территория пустая. И нас предупреждают немцы, что там формируются Западная Украина, Западная Белоруссия, которые окажутся нашими смертельными врагами.

Мы входим на территорию. Между прочим, тем самым спасаем часть ее населения от печей Освенцима.

Обвинять нас, врагов Польши, не имеющих с ней никакой договоренности, в том, что мы не ударили по немцам раньше, может только тяжелобольной псих. Безграмотный, тяжелобольной псих. И сейчас, в 2011 году, это все понимают.

А почему Франция, объявившая войну Германии, находившаяся в прочнейших отношениях с Польшей, являвшаяся ее союзником (Польша была влюблена во Францию, Франция — в Польшу), — почему Франция не ударила в тыл Германии, когда все войска были переброшены в Польшу? Почему Францию никто не обвиняет в том, что она является подельником Гитлера? Почему поляки не обижаются на Францию за то, что она с ними сделала? Ведь она обязана была нанести удар в тыл Германии, сдержать войска и пр. Но об этом вообще никто не говорит.

Я уж не говорю об Англии…

А по поводу нас на высшем международном уровне уже поставлен вопрос о том, что 23 августа (день подписания пакта Молотов — Риббентроп) надо признать днем начала войны, а соответственно нас — подельниками Гитлера и вывести нас из числа победителей во Второй мировой войне. Вот ведь о чем идет речь, а не о «делах давно минувших дней, преданьях старины глубокой».

Так кем же нужно было быть в конце 80-х годов, чтобы перед фактом того, что мы подписали абсолютно корректные дополнения (секретные, как и все дополнительные протоколы) к пакту, абсолютно аналогичному тем пактам, которые подписали другие страны мира… подписали после того, как французы, англичане отказались что-либо подписывать с нами, а самолет Геринга стоял под парами, чтобы лететь в Англию, — кем же надо было быть, чтобы в этих условиях признать наши действия «преступными действиями параноика Сталина и сталинистов», этим признанием обречь на ад миллионы наших сограждан (которые теперь живут в аду, потому что их когда-то послали в прибалтийские республики жить и работать, а после этого назвали оккупантами), начать распад страны и все это сделать на абсолютно пустом месте!

Кем надо было быть? Что это были за депутаты? Это была только какая-нибудь будущая «Демократическая Россия»? «Народный фронт»? Это были коммунисты, это были ставленники номенклатуры, и они все вместе это сделали? И они все вместе обрекли на ад ныне живущих и их потомков? А эти ныне живущие и их потомки — они не могли взять голову в руки посмотреть на то, что происходит? Это все тот же вопрос о том, «хавает ли пипл»? Разум исчез? Что исчезло?

Это сегодня 90% поддерживает то, что я говорю. А тогда, когда я говорил в точности то, что говорю сейчас, это поддерживали 5%. А все остальные ненавидели. Любые такие слова — и тебя обвиняли в том, что это «позиция номенклатуры»… Номенклатура сама и подбросила все это дерьмо обществу! А общество орало, что номенклатура — это те, кто говорит: «Ребята, не ешьте эту поганую пищу, это „осуждение пакта Молотов — Риббентроп“».

Можно ли сейчас — по прошествии 20 лет — по-настоящему, экзистенциально, метафизически пережить ад той эпохи? Я не говорю, надо ли это простить. Я спрашиваю, можно ли это понять? И можно ли куда-то выйти из нынешней ситуации, не решив для себя метафизически, экзистенциально, как угодно еще эту проблему — проблему распахнувшегося тогда ада, который является тем же самым адом потери различения между подлинным и неподлинным? Стерты грани. Как говорит герой Шиллера: «Иль меж добром и злом, меж правдою и ложью стерлись грани?»

Кто и как, какой тряпкой стер эти грани у людей? Что случилось с разумом, с гражданственностью, с моральным, политическим чувством? Что произошло тогда?