Повесть о Борисе Годунове и Димитрии Самозванце - Пантелеймон Кулиш

Дьякон Григорий, прежний Юрий Отрепьев, не долго мог играть роль патриаршего книжника: мысль о царственности не давала ему покою. Всеобщая тревога по случаю голода, смущение правительства, грозное накопление голодного и нищего народу, заметная повсюду шаткость общественных основ — все это действовало чудно на душу мечтательного инока. Разгоряченный привычною думою ум его видел во всем этом действия промысла небесного, который спас его от ножа убийц, провел невредимо через падавшие под грозою хищника дома вельмож, сохранил от кровавых рук нового Ирода, бодрствовал над ним всюду — и в кельях монастырских, полных доносчиками, и в дремучих лесах, посреди безумно накликаемых им на себя опасностей. Когда вся Русь была в унынии и страхе от голоду, от увеличивающейся нищеты, от повсеместных злодейств, один Отрепьев торжествовал: жаркие молитвы его, казалось, были наконец услышаны Небом: хищник престола и самое царство, непознавшее своего царя, карались бедствиями, равными Египетским. Он видел уже колебание власти Борисовой, предчувствовал свое величие и, в обаянии юношеской мечтательности, высказывал даже перед братиею свои надежды.... Монахи слушали его бред со смехом и негодованием; иные, просто считали его дьявольским сосудом, погибшею душою, человеком, в которого вселился бес; и, как в те времена доносов всякое неосторожное слово замечалось и разносилось в тысячу мест, то слух о странных речах дьякона Григория скоро достиг до ростовского митрополита Ионы. Митрополит передал их патриарху Иову, но Иов принял эти речи, как не стоящую внимания болтовню молодого человека. Тогда Иона счел нужным донести самому царю, что Отрепьев «готовит себя в сосуд дьяволу.» Как ни дика была мысль, забравшаяся в голову чернеца, однакож осторожный Борис не оставил его без преследования. Отрепьева велено схватить и заточить в Белозерский монастырь, на вечное покаяние. Дело это возложено было царем на дьяка Смирнова-Васильева. Но Смирнов, видно, был тайный приверженец Шуйского: он замедлил исполнением царского указа и дал Отрепьеву время бежать из монастыря.

Очнувшись от своей мечтательности, легкомысленный чернец не знал сперва, что с собой делать и где укрыться от беды, бросился в один, потом в другой монастырь, но, чувствуя везде опасность своего положения, опять возвратился в Москву, где жили дознанные его благоприятели. Надежда его не обманула: Шуйский назирал каждый шаг его и приготовил ему здесь двух спутников, опытных в бродяжнической жизни, чернецов Мисаила и Варлаама. Не известно, знавал ли Отрепьев прежде Варлаама, но Мисаил был давний его знакомец. В миру он звался Михаилом Повадиным и служил у князя Ивана Ивановича Шуйского. Есть основание думать, что это был один из тех клевретов, посредством которых знатные люди покровительствовали самозванцу и направляли шаги его: он вместе с Отрепьевым подпал подозрению и преследованию Борисову во время падения Черкаских и других именитых бояр [42], так же как и Отрепьев, укрылся от беды в монастыре и теперь снова избран был путеводителем старому знакомому. Каждый из трех товарищей имел причину искать убежища вдали от столицы. Отрепьев объявил, что его преследуют за его дарования в сочинении канонов святым; Варлаам и Мисаил, как люди питающиеся щедротами благочестивых людей, желали найти страну не столько потерпевшую от голоду, как примосковские области. Не трудно было Мисаилу уверить Отрепьева, что в северской земле города Путивль, Чернигов и другие «кипят обилием всех благ земных», он сам одну Северию с её дремучими лесами, безладьем народонаселения и разбойничьими притонами, опасными для царских сыщиков, считал надежным для себя убежищем. Все три путника поклялись, на паперти Троицкой церкви на рву, быть верными друг другу и с образом Богоматери, для удобнейшего сбору подаяний, отправились в путь. [43] Это было в феврале 1602 года.

Шуйский был уверен, что Отрепьев не замедлит открыться в царственном своем происхождении толпам отважных казаков и бурлак в Северии; но Мисаил не знал, какое возложено на него дело. Он был беззаботный весельчак, не простиравший своих мыслей далее кружки вина: таким он почитал и Отрепьева. Но Отрепьев много переменился с того времени, как он знавал его в миру: сделался воздержен, скрытен и задумчив; только врожденная пылкость характера и раздражительность, от противоречий жизни, изменяли иногда его обыкновенному поведению. Мисаилу и Варлааму не нравилось его, как они понимали, святошество [44], и они не раз на него восставали; впрочем это не мешало им странствовать вместе. Они прошли города: Брянск, Путивль, Новгород Северский, и, между тем как Мисаил с Варлаамом пресыщался гостеприимством в монастырях и собирал «подаяние на церковь» в городах и селах, Отрепьев узнавал положение страны и характер её народонаселения. В его уме уже роилась мысль — поднять своим именем на Бориса толпу недовольных. Северская земля, с обширными незаселенными пустынями, с дремучими лесами и непроходимыми болотами, показалась ему очень удобною для борьбы с сильным врагом; но он не знал еще здесь ни одного казацкого притона; нужно было время, чтобы, перерядясь из рясы монашеской в одежду наездника, вызнать между товарищами надежных сподручников, готовых на все для царевича. Между тем разнесся слух, что по границам ищут каких-то беглецов московских. [45] Не найдя еще орудий для своего замысла и не зная, как совершить его, Отрепьев боялся попасть в руки царским сыщикам посреди шатких еще своих соображений, и воспользовался первым случаем перейти за рубеж, в Литву. Товарищи его, испуганные также вестью о преследовании беглецов, решились перейти вместе с ним за границу и обождать в Киеве, пока откроется, кого именно нужно правительству [46].

В Киеве чернецы нашли гостеприимство в Печерском и Никольском монастырях и прожили три недели. В это время Отрепьев успел познакомиться с людьми различных религий и званий; от  каждого старался приобресть нужные ему сведения, каждого испытывал, не может ли кто ему пригодиться. Всего более сошелся с запорожскими казаками [47], которые обыкновенно приходили в Киев толпами на поклонение святыням. Он сообщил им, в виде молвы, историю спасения Угличского царевича и узнал от них, что донские и низовые днепровские степи полны выходцев русских, готовых постоять за сына Иоаннова против Бориса. Мысль соединить эти буйные сборища с северскою вольницею под свое предводительство образовалась тогда в уме искателя престола. Он обещал запорожцам привести царевича в самую Сечь [48] и советовал распускать об этом молву по всем куреням на Запорожье и на Дону.

Между тем Отрепьев успел приобресть благосклонность воеводы Киевского, князя Василия Константиновича Острожского, которому полюбилась его начитанность церковных книг и красноречие в религиозных беседах. Князь Острожский, известный ревнитель православия, пригласил его с товарищами в свой замок, Острог, на Волыни. Отрепьеву это было нужно: не переставая распускать за тайну слух о спасении Дмитрия, он наблюдал, каково принимается эта новость литовскими дворянами. Отзывы панов благоприятствовали его цели: каждый принимал участие в чудной судьбе царевича, каждый, по-видимому, рад был поддержать права его. Многочисленный класс шляхты, пренебрегающей земледельческими работами и ремеслами, бедной, праздной, драчливой и своевольной, готов был также служить его замыслам. Одна уже надежда на поживу в соседнем государстве могла привлечь это воинственное сословие под его знамя. Отрепьев, однакож, чувствовал, что ему не достает некоторых знаний для предводительства иноземным ополчением; и вот он уходит тайно из Острога, забивается в глубину Волыни, в городок Гощу, и, переменя монашескую рясу на светское платье, учится в тамошней школе по-польски и по-латыни. А чтобы скрыть себя от всяких преследований, которых мог опасаться, убедил еще прежде странствующего монаха Леонида называться везде Григорием Отрепьевым.

Проведя осень и зиму в Гоще, весною 1603 года пускается он в новую школу, на Запорожье. Дальний путь по стране неизвестной, через пустынные степи, на которых нередко мелькают татарские разъезды, не устрашает его. Он привык быть одиноким с своею тайною думою, посреди дикой природы; он терпеливо переносит голод и жажду, смело пускается вброд через болотные затоны и вплавь через глубокие реки, подобно дикой птице угадывает инстинктом путь к желанному месту и наконец достигает пристанища вольной ватаги запорожцев.

ГЛАВА ПЯТАЯ.

Происхождение запорожских казаков и история их до самозванца. — Описание их страны и селитьбы. — Самозванец на Дону. — Происхождение донских казаков и отношения их к Московскому государству. — Самозванец вступает в службу к князю Вишневецкому. — Быт польских и литовских панов. — Самозванец открывает мнимое свое имя. — Паны принимают в нем участие. — Юрий Мнишек сносится с Рангони. — Самозванец в Кракове. — Перемена веры. — Аудиенция у короля. — Панна Марина. — Сватовство. — Меры, принятые Годуновым. — Знамения. — Ополчение самозванца. — Поход в Россию.