Войку, сын Тудора - Анатолий Коган

Приказав свите проводить Гандульфи в замок на даваемый пыркэлабами прощальный пир, Штефан с Хынку и еще двумя воинами спешились у дома Зодчего. Князь вместе с ждавшим его у дверей хозяином быстро проследовал в кабинет, освещенный дремя бронзовыми канделябрами. Мессер Антонио придвинул светильники, расправил чертежи, и оба надолго углубились в планы крепости, в наброски стен и башен, которые мечтали еще построить вокруг старого Югиного гнезда.

— Укрепляй Белгород, друг Антонио! — воскликнул господарь, оторвавшись наконец от пергаментов и бумаг. — Храни с пыркэлабами эту крепость! Нужнее она стране, чем Хотин и Нямц, чем сама Сучава. Ибо Белгородом и Килией дышит Молдова, и Венгрия тоже, чего не понимает наш блистательный сосед Матьяш. Не станет этих двух отдушин — и обе наши страны задохнутся: тогда турок возьмет их голыми руками. Килия, однако, не может сравниться с вашей твердыней, так что храни и укрепляй Белгород!

Архитектор давно знал далеко идущие замыслы Штефана. Господарь мечтал создать новую столицу на встрече больших торговых путей, у синего моря, колыбель будущего могущества и богатства его державы. Здесь, с помощью приглашенных со всего света прославленных ученых, должна быть создана школа для обучения юношей наукам. Здесь предстояло основать центр развития наук и искусства, подобный венецианскому, парижскому и краковскому, построить арсенал, литейные мастерские, разнообразнейшие промыслы, корабельные верфи. Тут должен родиться молдавский морской флот. И здесь же, по планам князя, должен был вырасти центр воинского учения, в котором крестьянские юноши, достигнув возраста войника, проходили бы в течении двух лет науку защиты отчизны, мореплавания и оружейного дела. Такой столицей мог стать только Белгород, хитроумные генуэзцы не напрасно выбрали когда-то это место для своих складов и контор.

Но об этом в ту ночь не было разговора между государем и его зодчим. Об этом князь небогатой земли мог помышлять всерьез, только если будет отражена нависшая над его страной смертельная турецкая опасность.

Выйдя из рабочей комнаты венецианца, воевода оказался вдруг перед двумя черными фигурами, степенно поднявшимися ему навстречу со стульев. Штефан узнал православного епископа Белгорода и аббата — настоятеля местного католического храма. Попы заставили бдительного Хынку отступить до самой двери кабинета, но дальше от все-таки их не пустил.

— С чем пожаловали, святые отцы? — князь без воодушевления поцеловал протянутый ему золотой крест. — Говорите скорее, нас ждут во дворце.

— Ради господня дела, — подняв еще выше распятие, строго сказал православный владыка Филимон, — бражное веселие может подождать, княже. Молим тебя, великий государь! Не отринь слезы наши, склони к стенаниям двух иноков высокий свой слух!

Аббат дон Ринальдо, перебирая четки, кивал после каждого слова своего собрата. Господарь с неудовольствием опустился на стул и пригласил святых отцов присесть.

— Не сядем, государь! Не встанем с колен, — епископ, однако, остался на ногах, — покамест не восстановишь божий мир и благолепие святой веры в своей вотчине, Белом Городе. Снова рыкают, великий князь, на грешной сей земле иаковитские львы. Опять дозволено стало им погубление христианских душ и глумление над пастырями вселенских двух церквей!

— Почему же опять, отцы! — спросил господарь. — Сорок пять лет назад дед мой Александр принял проповедника Иакова богемского с товарищами, дозволив им без притеснений жить на Молдове и молиться по своей вере. Слова деда моего, сколько помнится, никто не отменял.

— Ваше величество, возможно, этого не знает, — монсиньор Ринальдо вынул из под сутаны свиток с большой печатью. — Старые вольности, дарованные некогда приверженцам Яна Гуса господарем Александром Добрым, были отняты другим его венценосным внуком — князем Александром.

— Александрелом, сиречь — Александром Малым, — сурово уточнил воевода. — То был, святые отцы, не муж, но дитя, опекаемое неразумной матерью. А сама его мать воспитана старицей-кармелиткой. Эта грамота не имеет силы ни в Белгороде, ни в иных наших уделах. Слово деда в них по-прежнему будут соблюдать.

Глаза владыки Филимона выкатились из-под нависших бровей.

— Опомнись, государь! Не допусти, княже, развращения верных богу сердец в христолюбивой своей державе! Богомерзкие гуситы отрицают святейшие законы вселенских церквей, восстают на помазанных владык духовного царства Христова. Не блюдут ни святых праздников, ни постов. В противной богу гордыне и дерзости чинят исповедь друг перед другом, глумясь над освященной господом тайной. И даже женами, в соблазн христианам и во срам городу, владеют сообща.[2] Подумай, княже, какой сие греховный, диавольский пример!

Воевода усмехнулся с затаенным лукавством.

— Мы здесь одни, святые отцы. Мастер Антонио, как вы знаете, не чужой мне. Так просветите нас, многогрешных: разве в славном Белгороде добрые христиане не владеют сообща женами, как в иных селищах людских?

Глаза преосвященного Филимона сверкнули ужасом, словно он увидел самого Вельзевула. Но монсиньор Ринальдо мягко выступил вперед.

— Ваше величество, — тонко улыбнулся он, — святая церковь и монаршья власть не в силах навсегда изгнать дьявола с лица земли, ибо этого, по-видимому, не хочет сам всевышний. Но место деяниям Сатаны — в ночи и мраке, а не при свете божьего дня, твориться они должны тайно, а не въявь. Проклятые же церковью приверженцы богемского еретика совершают свои преступления явно, в насмешку христианским святыням. Их ересь заразительна и смущает прихожан. Доколе же доброта вашего величества будет ее терпеть?

— Господь был терпеливее вас, святые отцы, — с притворным смирением ответил князь. — Но трудно упрекать вас в этом, может быть, ваш крест поистине тяжелее Иисусова. Научите же, что нам делать? Как защитить истинных пастырей от ложных?

— Святая церковь милосердна. — Губы доминиканца тронула блаженная улыбка фанатика. — В руках ее, слава господу, много добрых средств вернуть в ее святое лоно заблудших овец. Но, чтобы применить эти средства, церковь нуждается в содействии мирской власти. Содействии полном и безоговорочном.

— Отцы мои, я понял вас. — Господарь встал. — Как верный сын церкви я не слушал речей гуситов. Поэтому не знаю, в какие соблазны может ввести вашу паству пример и даже проповеди иаковитов. Зато я знаю, как губит душу народа страх.

Преосвященный Филимон заморгал глазами, не разумея, куда клонит государь. А дон Ринальдо продолжал улыбаться, хотя понял уже, что сегодняшнее, с такими надеждами задуманное дело не удалось.