2x2=мечта - Халина Снопкевич

Людка три дня сидела на парте одна, а потом несколько дней с Фрончаком, но однажды, видно, у него в башке расхулиганились оловянные солдатики, и он на уроке геометрии уколол Людку в ногу циркулем. Людка заорала благим матом, а математичка, невзирая на объяснения, что это получилось «совершенно случайно», закатила каждому по замечанию в дневник и немедленно рассадила.

— Это было отравленное копье, — прошептал Людке на прощание Фрончак.

Пани Мареш слегка перетасовала учеников и на место Ядзи посадила Кристинку Каминскую, которая Людке даже нравилась, а все-таки это была не Ядзя. Каминская была влюблена в Томалу из одиннадцатого класса и носила с собой пудреницу.

Людка рассказала ей про Того Человека и про четыре большущих свертка, которые Он вытащил однажды из своей «шкоды». Они с Кристинкой решили, что Он, должно быть, коллекционирует произведения искусства — Он так осторожно нес эти свертки, словно в каждом была драгоценная этрусская ваза.

Правда, Кристинка, которая любила детективные романы и не пропускала по телевизору ни одной серии «Кобры»[10], выдвинула предположение, что в свертках лежал разрезанный на части труп, но Людка возразила, что трупы обычно уносят, а не приносят, и этот вариант был отброшен.

Но вот посвятить Кристинку в свой план с макулатурой Людка не решилась. С Ядзей они не успели его осуществить. Правда, Ядзя иногда после школы приезжала к Людке, но Людка постепенно пришла к выводу, что не стоит совать нос в чужие дела. Может, потом когда-нибудь. В общем, там видно будет.

Для Ядзи переход в другую школу только в одном отношении был полезен. Ей не приходилось теперь быть в том же классе, что и Корчиковский, и ничто не напоминало ей, как низко она некогда пала. Хоть и недолго была Ядзя влюблена в Корчиковского, а все-таки, должно быть, чувствуешь себя идиоткой, когда видишь столь неудачный объект своего прежнего чувства. И к тому же чувства безответного. Конечно, взаимность — дело второстепенное. Главное, чтоб было в кого влюбиться, с кем мысленно делиться всеми переживаниями и представлять себе, что будет, если вообще что-нибудь будет… Людка отлично это понимала, но сохнуть по Корчиковскому, которого — весьма сомнительное удовольствие! — видишь по пять, шесть, семь часов в день шесть раз в неделю, ей-богу, совсем не так уж весело. И ведь Корчиковский знал, что Ядзя по нем сохнет. Она не умела сохнуть тайно. С того момента, как Корчиковский сделался для нее центром вселенной, Ядзя смотрела на него неотрывно все уроки подряд и даже во время контрольных работ ухитрялась посвятить этому занятию с четверть часика. На переменках у нее всегда была масса дел к Корчиковскому, и вообще она всячески норовила пристроиться к нему поближе.

Она больше не гуляла под руку с Людкой по коридору, бросила волейбольную команду и перестала ходить в школьный клуб — ну ясное дело, ведь Корчиковский не играет в волейбол (иногда немного в баскет) и не ходит в клуб — времени, говорит, не хватает. Он, видите ли, занят, — подумаешь, министр!

Когда всему классу — а также кое-кому вне класса — все стало совершенно ясно, Корчиковский, по Людкиным расчетам, должен был так обхамить Ядзю, что той навсегда расхотелось бы влюбляться. Ничего подобного. Если Корчиковский встречался с Ядзей глазами — а это было неизбежно, — он улыбался ей, просто улыбался, как нормальный человек, и не гримасничал, как шут гороховый. И Людка вначале подумала было, что дела у Ядзи обстоят не так уж плохо. Когда на переменках Ядзя лезла к нему со своими дурацкими, высосанными из пальца вопросами, Корчиковский был вежлив. Трудно поверить, но факт. И вот эта-то вежливость и показалась Людке подозрительной. Над этим стоило призадуматься. Корчиковский чинил Ядзе карандаши, одалживал ластик, менял стержни в шариковой ручке, объяснял физику, наклеивал заметки в стенгазету, а главное — говорил «пожалуйста». Корчиковский говорил «пожалуйста»! Если бы пан Касперский пригнал в класс откормленного быка и, вооружившись своим черным зонтиком, устроил бы на уроке физики корриду или если бы на землю высадились марсиане — этого Людка, впрочем, ожидала с минуты на минуту, к этому она давно уже была готова, — все, наверно, и то меньше удивлялись бы. Корчиковский, который говорит «пожалуйста», — нет, это невероятно! И единственным человеком, которому это «пожалуйста» адресовалось, была Ядзя. Иногда Корчиковский заходил так далеко, что говорил даже: «Пожалуйста, Ядзя. Мне это совсем не трудно». Нет, это надо было слышать, и Людка слышала, хотя все время опасалась, что слышит «голоса» вроде Жанны д’Арк и что скоро ей придется возглавить какое-нибудь войско.

Однажды Яцек Рахвальский начал было: «Слу-у-ушай, и Ядзька-то-о…» — но докончить не успел. Корчиковский закатил ему такую оплеуху, что Яцек свалился прямо под батарею. Тут раздалось: «Математичка идет!» Яцек с трудом поднялся и, героически превозмогая боль, дотерпел до конца урока. К счастью, это был последний урок. После звонка ребята потребовали, чтобы девочки «немедленно покинули класс», а когда те воспротивились, ушли сами. Они долго стояли на спортплощадке, окружив Рахвольского и Корчиковского, и что-то с жаром обсуждали, но девчонок к себе не подпустили. Людка, правда, уловила: «Завтра в пять у Вислы», — и догадалась, что будут драться, но не знала, утром или днем и где именно. Не станет же она гоняться за ними по всему варшавскому берегу Вислы, тем более что берегов целых два. Видимо, дрались в пять утра, так как Корчиковский и Рахвальский не явились в школу, а Ковальский принес в класс две пары боксерских перчаток и напустил на себя ужасно загадочный вид. Наконец, после четвертого урока он раскололся: было, мол, все как положено, и теперь все о’кей — толку от такого объяснения, конечно, мало. А потрепали они друг друга здорово. Назавтра Яцек пришел в школу с толстой свеклой вместо носа, а у Корчиковского перекосилась вся физиономия, правая щека заметно пополнела, а глаза были прикрыты темными очками — «глазник прописал».

Людка смотрела на Ядзю с уважением и даже с оттенком зависти. Из-за нее дрались… Корчиковский дрался из-за нее… Корчиковский! Ну, положим, из-за чего дрался Корчиковский, — сам черт не разберет, уж, наверно, но из-за Ядзьки, это всем было ясно. Относился он к ней по-прежнему все так же удивительно вежливо, по-прежнему говорил «пожалуйста», а то и «пожалуйста, Ядзя», но только теперь уже никто не осмеливался лезть с намеками ни к Ядзе, ни к Мареку. Кому охота в пять утра выходить на ринг в кустиках у Вислы! Следы жестокой схватки целых две недели держались на лицах обоих бойцов, и желающих что-то больше не было, разве что Артур Ковальский охотно посудил бы еще одну встречу. Он все время суетился, приставал к ребятам, подначивал их. Но к Ядзе и Корчиковскому все это не имело никакого отношения. Вообще оказалось, что темы «Ядзя — Корчиковский» попросту не существует. Все эти приветливые «пожалуйста» — Людка в конце концов заметила, что они говорились всегда и только в ответ. Никогда у Корчиковского не было никаких дел к Ядзе, никогда он не обращался к ней первый. Говорили, что он здоровается с ней не только в школе, но и на улице, но никогда не подходит к ней, даже если она идет одна. И на школьные вечера он перестал ходить, а раньше посещаемость у него была чуть ли не стопроцентная. И если после знаменитой драки Людке еще казалось, что у Ядзи ость кое-какие шансы, то вскоре она убедилась, что дело ее гиблое. Корчиковский Ядзю избегал. Не демонстративно, но чрезвычайно последовательно. В конце концов и до Ядзьки дошло. А ведь она что угодно предполагала и подозревала, но только не это. Это ее совершенно обескуражило. Оно потом уверяла Людку, что, когда ребята пошли драться, ей стало ужасно не по себе, ну просто предчувствие какое-то у нее было. А на самом деле никакого предчувствия у нее не было. Людка все время за ней наблюдала. Но теперь-то Ядзя знала точно. Выход тут был один — разлюбить Корчиковского. Ядзя повздыхала еще немного, жалостно и печально, тем дело благополучно и кончилось. Кондзельский, конечно, в качестве утешителя не годился, но вот тот парень из десятого класса, яхтсмен, с которым Ядзя иногда болтала на лестнице, пришелся очень кстати. Они смотрели имеете отличный ковбойский фильм, причем Ядзя к тому времени уже перешла в другую школу, а это что-нибудь да значит.

И кроме того, Ядзя вообще вряд ли влюбилась бы в такого Корчиковского, который говорит «здравствуй» и «пожалуйста».

Впрочем, едва только Ядзя ушла из их школы, Корчиковский моментально забыл эти слова; можно было подумать, что он на время извлек их из словаря, а потом нечаянно уронил в какую-нибудь урну для мусора. И в тот раз, когда Ядзя, прогуляв уроки, пять часов отсидели у них в уборной, он заговорил с нею уже нормально: