Обнимай и властвуй - Дженнифер Блейк

Затем генерал-губернатор прочитал указ его католического величества, предписывающий совершить действия, о которых он только что объявил, после чего добавил от себя:

— Господа, к сожалению, вы обвиняетесь в организации недавнего восстания. Именем короля я заключаю вас под стражу.

Во время чтения указа в зале появилось несколько испанских офицеров. Как только О'Райли закончил и объявил, что в соответствии с испанским законом о государственных преступниках их имущество будет описано и конфисковано, французов окружил целый отряд гренадеров с ружьями с примкнутыми штыками. Если их признают виновными, имущество будет продано, а вырученные деньги после уплаты долгов кредиторам и отчисления сумм в пользу жен и детей перейдут в собственность государства.

— Ты хочешь сказать, что наш дом конфискуют? — ужаснулась Фелиситэ.

— И вдобавок всю мебель, все украшения, каждую тряпку и туфли, которые ты носишь, каждую безделушку, застежку от башмаков и все кружева до последнего дюйма.

— Они не посмеют этого сделать!

— Посмеют, еще как посмеют. — Валькур допил шоколад и поставил на блюдце фарфоровую чашку, расписанную розами и фиалками.

— Я не могу в это поверить, — прошептала Фелиситэ. Беда обрушилась слишком внезапно, когда казалось, что все неприятности уже позади, поэтому трудно было представить себе ее масштабы.

— Я тоже не могу, — с мрачным видом согласился Валькур. — Когда человека просят, точнее, ему приказывают отдать шпагу и направляют на него тупые, но от этого не менее опасные штыки… Мне бы не хотелось испытать это снова.

— Еще бы. Скажи, Валькур, в казармах с вами обращались жестоко?

— Нет, рукоприкладством они не занимались, если ты это имеешь в виду, — ответил он, — но испанская стража смотрела на нас как на обреченных.

— О'Райли, кажется, сказал, что вас будут судить.

— Девочка моя, испанское правосудие — это просто издевательство. Король Карлос потребовал удовлетворения за оскорбление, нанесенное ему и его королевству, решив наказать людей, осмелившихся бросить вызов могуществу его католического величества, в назидание жителям остальных заморских провинций Испании. Вот в чем все дело. Такой чести удостоились двенадцать человек: двое офицеров французской армии, двое адвокатов, четверо плантаторов и четверо торговцев.

Фелиситэ удивленно посмотрела на брата.

— О чем ты говоришь?

— Так к нам обращалась испанская охрана. Они называли нас не по именам, а по роду наших занятий. Мы для них не более чем представители населения колонии. Кто мы такие и какую роль сыграли в восстании против их короля, не имеет ни малейшего значения.

— Это ужасно. Значит, суд над ними будет простым фарсом и О'Райли уже заранее признал всех арестованных виновными?

— Совершенно верно. А так как я не принадлежу ни к одной из перечисленных категорий и не похож на пламенного революционера, меня решили пощадить.

— Но отец…

Валькур стиснул руку девушки так крепко, что его пальцы побелели.

— Твой отец, Лафарг — торговец, известный человек и вольнодумец, вдобавок он один из самых богатых людей в городе. Поэтому испанцы считают, что он виноват больше остальных.

Глаза Фелиситэ наполнились слезами. Высвободив руку, она поднесла дрожащие пальцы к губам. Слова Валькура обнажили ее страхи настолько, что в душе у нее все затрепетало.

— Фелиситэ, — проговорил Валькур с потемневшим от волнения лицом, — прости, если я был слишком резок и заставил тебя переживать, но следует смотреть правде в глаза.

Девушка глубоко вздохнула, стараясь взять себя в руки.

— По-моему… По-моему, ты уже успел свыкнуться с этой мыслью. А я — еще нет.

— Мне не следовало заявлять об этом так открыто. Однако у меня много дел и наверняка слишком мало времени, чтобы успеть их сделать.

Фелиситэ почти не обратила внимания на напыщенный тон его последней фразы.

— Мы обязательно должны что-нибудь придумать, чтобы спасти отца. Я не могу отделаться от мысли, что его арестовали из-за меня, из-за того, что я невежливо обошлась с полковником. Может, если бы я пошла к О'Райли и все ему объяснила или хотя бы поговорила с самим полковником…

— Нет! Это бесполезно. О'Райли уже и так осаждают женщины, умоляющие пощадить их мужей.

— Этот Мак-Кормак, наверное, очень влиятельный человек. Если найти к нему правильный подход, его можно убедить воспользоваться своим влиянием.

Валькур пристально посмотрел на нее сузившимися глазами.

— И что же, дорогая сестра, по-твоему, представляет собою этот правильный подход?

— Почему ты на меня так смотришь? Я сама еще не знаю. Я могу извиниться перед ним за свое поведение, попробовать уговорить его еще раз подумать насчет наказания отца за мои проступки. — Фелиситэ говорила несвязно, вытянув вперед руку, что выражало у нее крайнее отчаяние. — Я буду умолять, плакать, обещать сделать что угодно ради того, чтобы отца освободили.

— Что угодно? — тихо переспросил Валькур. Встретив тяжелый взгляд брата, Фелиситэ поняла, что он имел в виду. Щеки девушки залила краска.

— Я сказала это не в буквальном смысле. Такая мысль даже не приходила мне в голову.

— Но это не значит, что она не придет в голову Мак— Кормаку.

— Не думаю. Он не способен на это.

— Не способен? Он — завоеватель, хотя пока ему еще не доводилось обнажать шпагу. — В словах Валькура чувствовалась горечь, в уголках рта залегли жесткие складки. Камзол из ворсистой бумажной ткани красновато-коричневого оттенка, в который он только что переоделся, плохо гармонировал с болезненной бледностью его кожи и с темными тенями вокруг глаз, появившимися в результате бессонных ночей. Такое невнимание к собственному туалету свидетельствовало о том, что он сильно переживал из-за сложившегося положения.

— Нет, это невозможно, такое не должно случиться, — прошептала Фелиситэ.

— Захватывать женщин у побежденных всегда считалось честной игрой.

— Возможно, так было принято у варваров, но Испания и Франция — цивилизованные страны. Наши правители доводятся друг другу кузенами, наши языки произошли от одного латинского корня.

— Но О'Райли и Мак-Кормак, если ты помнишь, ирландцы.

— Это не делает их дикарями.

Наклонившись вперед, Валькур с силой ударил кулаком по столу.

— Забудь об этих безнадежных выдумках! Поверь, это просто сумасшествие. Сейчас нужно заниматься только одним — готовиться к бегству.

— К бегству? Что ты имеешь в виду? — Брови Фелиситэ сошлись на переносице от охватившего ее недоумения, смешанного с ужасом.

— Что я могу иметь в виду? — процедил Валькур. — Бежать отсюда, уехать, сесть на корабль! Мы должны собрать все ценности, которые сможем захватить с собой, прежде чем они успеют описать имущество твоего отца и конфисковать все, что тебе принадлежит, выставив при этом тебя на улицу как нищенку.