Воспоминания.Том 1 - Владимир Джунковский

В заключение прений говорил председатель собрания А. Д. Самарин. Он говорил о школе, об установлении того просветительного принципа, которого, по его мнению, в деле народного образования должно держаться земское собрание, а затем, перейдя к вопросу об устройстве народных библиотек с портретами Толстого, сказал: "Д. Н. Шипов подчеркнул, что земство чествует Толстого как великого художника, как писателя, популярного среди народа, учащего его любви и правде. Но земство, как государственно-общественное учреждение, не может отделять одной стороны деятельности Толстого от другой. Он весь перед нами в одном образе — художника и моралиста, и вся его литературная деятельность как художника заслоняется второй половиной его деятельности как религиозного и политического мыслителя. Земству нельзя чествовать Толстого и потому, что он идет против государства. Становясь на эту точку зрения, земство станет вразрез с самой сущностью своего существования. Если земство не желает стать в противоречие со своей прежней деятельностью и порвать духовную связь с массой крестьянского населения, то оно не может и не должно чествовать Толстого. Губернской управе не следовало посылать приветственной телеграммы по поводу 80-летия рождения Толстого. Нельзя присоединять к чествованию со стороны управы и наше, это значило бы присоединяться к тому чествованию Толстого, в котором он чествуется не только как художник, но и как религиозный и политический деятель последних лет".

Затем председатель пригласил собрание баллотировать предложение губернской управы. Предложение управы об учреждении 13 народных библиотек имени И. С. Тургенева было принято собранием единогласно, а предложение об открытии 13 библиотек имени графа Л. Н. Толстого — большинством против 18, из коих 12 гласных подали отдельное мнение. […]

В собрании 21 января рассматривался вопрос о содействии губернского земства крестьянам, выделившимся из общины на основании закона 9 ноября. Это также вызвало острые прения: гласные Д. Н. Шипов и вся левая половина собрания резко выступили против предложения управы, но все же большинством голосов предложение управы было принято.

В конце сессии вниманию собрания предложено [было] определение комиссии из председателей земских управ по вопросу, поднятому мною еще в прошлогоднюю сессию, о замеченных мною непорядках в школах Московского уезда, когда уездное земское собрание приняло только к сведению мое предложение об устранении этих непорядков. Комиссия, рассмотрев мой протест, предложила собранию возвратить его в Московское уездное земское собрание для нового рассмотрения и определения решения по затронутому мною вопросу.

Из-за этого предложения комиссии в собрании 25 февраля и поднялась целая буря. Ряд прогрессивных ораторов доказывали несправедливое решение комиссии, находя, что мой протест не подлежит рассмотрению губернского земского собрания, так как вопрос, на нем затронутый, не подходил к случаям, указанным в законе, и что принятием предложения комиссии устанавливался нежелательный инцидент {Так в тексте; правильно — прецедент.} в смысле посягательства губернского земского собрания на самостоятельность уездных земств. Д. Н. Шипов горячо доказывал необходимость указать мне мою ошибку в направлении протеста, заметив, что противность решения была бы странной угодливостью перед администрацией.

Это слово "угодливость" задело гласных, участвовавших в решении комиссии, и вызвало с их стороны негодование: "Я не угодлив, — заявил Н. Ф. Рихтер, — это все знают, кто знает мою 40-летнюю земскую службу, но я не фрондер, который готов хулить все, что исходит от администрации". Председатель Верейской земской управы П. А. Тучков, протестуя также [против] слова "угодливость", заявил, что Московский уезд обиделся на губернатора, что тот указал на недостатки в школьном деле, "а что же тут обижаться, я лично, — прибавил он, — очень жалею, что Верейский уезд так далек от Москвы, что губернатор редко в него ездит, и я был бы очень рад, если б он почаще посещал земские учреждения Верейского уезда."

В конце концов, после долгих споров, большинством голосов собрание признало мой протест правильным и постановило утвердить предложение комиссии. 26 февраля сессия закрылась.

17 января в Москве скончалась начальница Александровского института3 М. В. Веселкина, вдова бывшего херсонского губернатора. Это была удивительно умная, уравновешенная женщина, образцовая начальница, с золотым сердцем. Она проявляла большие заботы к бедным воспитанницам института, окончившим курс, которые благодаря ей получали одежду и места; принимала близкое участие во многих благотворительных учреждениях. Скончалась она от порока сердца, отпевали ее в институтской церкви 20 января, хоронили в Донском монастыре. Венков на гроб, по желанию покойной, возложено не было, а деньги на венки переданы были в фонд выдачи пособий нуждавшимся бывшим воспитанницам института. Для института ее кончина была большой потерей, все ее оплакивали, но были несколько утешены, когда на должность начальницы назначена была дочь покойной О. М. Веселкина, деятельность которой стала продолжением деятельности ее матери. Я лично очень хорошо знал покойную Матильду Валериановну и всегда глубоко ее почитал.

19 января в губернской тюрьме в Москве произошел трагический случай. В ней содержался некто Седачев, приговоренный к смертной казни за вооруженное нападение на товарную станцию Московско-Казанской ж. д. Когда надзиратель вошел к нему в камеру, то в этот самый момент Седачев ударил его кирпичом по голове с такой силой, что тот свалился. После этого Седачев потащил потерявшего сознание надзирателя на площадку висячего коридора, пытаясь перебросить его за перила и одновременно стараясь выхватить у него из кобуры револьвер. Но это ему не удалось, так как другой дежурный надзиратель, увидя это, выстрелил и ранил Седачева в ногу. Схваченный Седачев заявил, что единственной целью у него было взять револьвер у надзирателя, чтобы убить своего товарища, выдавшего его. Затем он сделал важное признание, что осужденные за убийство сиделицы казенной винной лавки невиновны, так как убил сиделицу он со своими товарищами. Его предали вторично военно-окружному суду. Надзиратель, к счастью, поправился, проболев довольно долго. Неправильно осужденные были освобождены.

Еще в прошлом, 1907 г. под председательством генерал-губернатора с высочайшего соизволения учрежден был Особый комитет по устройству в Москве военно-исторического музея в память Отечественной войны 1812 г. В состав комитета вошел и я, по приглашению генерал-губернатора Гершельмана. Комитет с первых же дней своего существования очень ретиво принялся за работу, привлек много ценных сотрудников, заинтересовал путем печати широкие круги общества, благодаря чему будущий музей стал постепенно наполняться разными историческими документами и предметами эпохи Отечественной войны, так что уже к началу 1909 г. было столько предметов, что представилась возможность устроить им выставку.