10 вождей. От Ленина до Путина - Леонид Млечин

Разговор был долгий, сумбурный, тяжелый. В ходе его Хрущев назвал покойного Игнатова «дурачком», требовал для себя «смертной казни», возмущался, что ставят памятники «врагам народа»: Постышеву, Блюхеру, Косиору, заявлял, что «не американцы начали войну в Корее, а Ким Ир Сен…».

Но после эмоциональных тирад Хрущев возвращался к прежнему тезису: «все, что я диктовал, является истиной. Никаких выдумок, никаких усилений нет, наоборот, есть смягчения. Я рассчитывал, что мне предложат написать. Опубликовали же воспоминания Жукова… Я читать не могу то, что написано Жуковым о Сталине. Жуков честный человек, военный, но сумасброд…» Далее Хрущев все пытался сказать, что маршал неправильно описал гибель генерала армии Ватутина.

Хрущева перебивали, путали, забрасывали вопросами, без конца угрожали особой ответственностью.

В конце концов члены комитета составили заявление и вынудили, чтобы его подписал Хрущев. Текст его таков.

«Как видно из сообщений печати Соединенных Штатов Америки и некоторых других капиталистических стран, в настоящее время готовятся к публикации так называемые мемуары или воспоминания Н.С. Хрущева. Это – фабрикация, и я возмущен ею. Никаких мемуаров или материалов мемуарного характера я никогда никому не передавал – ни «Тайму», ни другим заграничным издательствам. Не передавал таких материалов я и советским издательствам. Поэтому я заявляю, что все это является фальшивкой. В такой лжи уже неоднократно уличалась продажная буржуазная печать».

Расстроенный пенсионер размашисто и неразборчиво поставил подпись: «Н. Хрущев. 10/XI-1970 г.»{695}.

От Пельше Хрущев вышел, держась за сердце. «Беседа» также завершилась инфарктом. Хрущев больше не диктовал. Когда ему становилось лучше, он находил в треске волн передачи «Голоса Америки» и слушал, слушал… Книга его вышла. Но как туда, на Запад, она попала, Хрущев так и не смог никогда понять.

Сама по себе книга, содержащая около полутысячи страниц, подверглась сильной правке различных лиц: машинистки, литературного обработчика, многочисленных редакторов, стремившихся, естественно, придать ей вполне определенную политическую направленность. Слабость текста связана прежде всего с отсутствием документов. В то время человек, бывший первым лицом в партии и государстве, не мог держать дома даже «безобидных» государственных и личных документов. Названия глав, видимо, сделаны не Хрущевым, пояснения и комментарии – тоже. И тем не менее книга «Хрущев вспоминает» – очень интересное историческое свидетельство человека, пережившего много бурь и потрясений, видевшего и трагедии, и триумфы. В книге виден облик Хрущева: смелого и импульсивного политика, ортодоксального марксиста и еретика… При всех литературных слабостях воспоминаний (особенно вызванных внешними вторжениями в диктовки) книга Хрущева заняла свое заметное место в литературе о навсегда ушедшем суровом и сложном времени.

Будь документы под рукой, Хрущев наверняка использовал бы свою переписку фронтовых и послевоенных лет со Сталиным. Например, представляет интерес донесение Хрущева «О танковом сражении 12 июля 1943 года в районе Прохоровки, Курской области». Член Военного совета фронта больше «нажимает» в донесении на потери немцев и трофеи{696}.

Известно, что в докладе на XX съезде партии и в своих мемуарах Хрущев обвинил Сталина в харьковской катастрофе в мае 1942 года. Но он, видимо, запамятовал, что еще 17 мая 1942 года докладывал Верховному Главнокомандующему о том, что «наступление на Харьков успешно продолжается», захвачены огромные трофеи, освобождено свыше 300 населенных пунктов, уничтожено до 400 танков, сбито 147 самолетов…{697}

Хрущев в донесении не ставит вопрос о приостановке наступления, в котором погибло и попало в плен около 240 тысяч советских солдат и офицеров… Эти донесения в «Воспоминания» не попали… Их у Хрущева просто не было.

Хрущев уделил всего несколько строк гибели своего сына от первого брака, летчика, старшего лейтенанта Леонида.

Командир полка майор Голубов в своем донесении о бое 11 марта 1943 года писал, что старший лейтенант храбро вел воздушный бой, но полагал, что «сбитым он не может быть, так как снаряды рвались далеко в хвосте, а летчик перетянул ручку и сорвался в штопор»{698}. Память о сыне Хрущев перенес на его дочь Юлию, к которой относился всегда с большой нежностью.

Интересно донесение Хрущева 21 ноября 1943 года о «Положении в городе Киеве», недавно до этого освобожденном от немецких оккупантов. Хрущев впервые докладывает в Москву о массовых расстрелах захватчиками советских людей в Бабьем Яру. Донесение Хрущев подписывает уже опять как «Секретарь ЦК КП(б)У»{699}. Обстоятельна просьба Хрущева, направленная Сталину 16 февраля 1946 года, об оставлении гарнизонов советских войск в Западной Украине для «окончательного завершения разгрома оуновского подполья и бандгрупп»{700}.

Конечно, в своих мемуарах Хрущев не вспоминал факты такого, например, характера. Первый секретарь Компартии Украины обращается 17 января 1948 года к Сталину с докладом, в котором жалуется, что многие колхозники «не желают приобщаться к общественно-полезному труду», занимаются воровством, самогоноварением, работают только на своем подсобном хозяйстве. Хрущев сообщает, что «в 1946 году на Украине не выработали ни одного трудодня 86 676 колхозников». Секретарь ЦК КП(б)У приводит в письме даже фамилии злостных уклонистов от колхозной (дармовой. – Д.В.) работы: Иваницкого И., Гривко С, Диденко В., других «нерадивых».

Партийный лидер предлагает Сталину радикальное решение: «Издать закон, предоставляющий право общим собранием выносить приговоры о выселении за пределы республики наиболее опасных антиобщественных и преступных элементов»{701}. Опять выселять…

Но Сталин, то ли посчитав, что и так сосланы миллионы людей, целые народы, то ли возложив «воспитание трудолюбия» у колхозников на партийные и карательные органы, предложения Хрущева не одобрил.

Цензорское рвение политбюро ускорило кончину Хрущева. После всего случившегося «пенсионер союзного значения» как-то сник, забросил фотографию, которой на пенсии увлекался, оставил помидоры, меньше стал читать. Он мог сидеть часами на солнышке в кресле, предаваясь невеселым воспоминаниям. Ведь воспоминания, возможно, единственное сокровище, которое отнять у человека никто не в силах. Даже политбюро или КГБ…

Хрущев никогда не читал Шекспира, иначе он мог бы прошептать:

…баловень побед,В бою последнем терпит пораженье,И всех его заслуг потерян след.Его удел опала и забвенье{702}.

Казалось, забвение украло прошлое и саму жизнь Хрущева. Но это казалось только тем, кто требовал старательно замалчивать первого советского реформатора.