ПЕРЕСТРОЙКА В ЦЕРКОВЬ - Андрей Кураев

И пространство миссии сегодня не далекие пустыни и джунгли. Патриарх Алексий говорит о «миссии в крупных городах и промышленно-рабочих центрах»[959].

Сегодня эта миссия называется «внутренней», и ее задача видится в том, чтобы «пробудить веру, спящую в душах номинальных христиан». Проще говоря — христианизация христиан, т. е. людей, которые православны по крещению и (порой) по своим ритуальным действиям, но не в силу внутреннего и осознанного выбора[960].

Важно знать, что плоды миссии могут стираться. В духовной жизни однажды достигнутый успех может быть утрачен. Так и во внутренней жизни отдельного человека, так и в жизни народа и народов. Если и в самом деле апостол Андрей ходил по Днепру и поднимался до Валаама — то придется признать, что его семена тут не взошли. От якобы основанных им местных христианских общин не осталось и следа. И через тысячу лет, когда пришло время крещения Руси, пришлось священников везти издалека, с Балкан, а не созывать из лесов хоронившихся там апостольских учеников… Вся центральная и западная Европа, Северная Африка и Ближний Восток говорят о том, что целые народы могут утрачивать некогда принятое ими православие. Где церкви, управлявшиеся святителями Василием Великим[961] и Григорием Богословом, блаженным Августином и Киприаном Карфагенским?

Так что православный миссионер в отличие от идеолога православизации должен исходить из не-обреченности русского народа на возвращение к православию. Это — не очевидность и не неизбежность, а очень трудный путь, который может и оборваться…

— Миссионерский застой?

— Да, и причем уже давний. Еще в четвертом веке святитель Григорий Богослов сказал о постыдности нашего молчания: «Мне стыдно сказать, как обстоят дела, но я все же скажу. Хотя мы поставлены быть учителями блага, мы являемся мастерской всех зол, и наше молчание кричит»[962].

— Есть ли устав и канон миссионерства?

— Нет.

— Ну, а если бы был «миссионерский типикон», вы бы точно его исполняли?

— Это смотря, когда и кем такой «миссионерский типикон» был бы составлен.

Апостольский — стал бы исполнять. Точнее — если бы он был написан апостолом Павлом. А вот к миссионерским заветам апостола Петра по причинам, известным любому историку миссии (см. Галл 2:14), отнесся бы уже более вдумчиво и осторожно[963].

Если этот типикон был бы написан святителем Николаем Японским — стал бы[964]. А вот миссионерский устав, написанный святителем Димитрием Ростовским, боюсь, был бы слишком ориентирован на задействование «административного ресурса».

«Наставления священнику, назначаемому для обращения иноверных и руководствования обращенных в христианскую веру», написанные святителем Иннокентием Московским в 1840 году[965], очень хороши, но мало подробны. Некоторые же его советы полагаю совсем неочевидными. Например, он советует начинать беседу с Ветхого Завета, закона Моисеова и затем переходить к Евангелию. Мне ближе метод преподобного Maкария Алтайского, который советовал прямо с Евангелия и начинать. Будь моя воля — я бы вообще запретил издавать книги Ветхого и Нового Заветов под одной обложкой. Слишком много людей, честно читая Библию с первых страниц, погрязали в подробностях древнееврейских войн и теряли интерес к Библии вообще… В конце концов, даже Евангелие древние миссионеры переводили поначалу не полностью, а лишь наиболее значимые «воскресные чтения» (Апракос). И каждая отдельная книга Писания (или группа книг) издавалась на отдельном свитке. При нынешней же манере издания Писаний главное — Евангелие — теряется где-то между сложностями Ветхого Завета и неудобопонятностью Апокалипсиса.

Много доброго я нахожу в «Мыслях о способах к успешному распространению христианской веры» преподобного Макария Алтайского[966]. Но ряд страниц этой его книги помечены утопическим азартом. Печать аракчеевской эпохи очень видна. Только вместо солдатских поселений — миссионерские…

«Стены миссионерских монастырей имели бы самую правильную фигуру великого четвероугольника, и в самом центре его, с крайнею точностью изысканном, был бы поставлен соборный храм, окруженный широкою аллеею, а над вратами передними — колокольня с часами, которые возвещали бы звоном о непрерывном течении неудержимого, невозвратного, непрестанно в неизвестную вечность нас увлекающего потока времени, означая не только крупные, но и малые доли его — минуты.

От соборного храма аллеи шли бы в разные стороны прямыми и соразмерными линиями к разным корпусам, составляющим чистый двор и отделяющим чистый от черного. Но и на черном дворе надлежало бы содержать все строения в правильности и стройности. Всю же стену монастыря опушили бы тройными аллеями, двумя узкими и одною между ними широкою. Между тем, в храме не принимали бы тех украшений, которые ничего не говорят ни уму ни сердцу. Представим в воображении деревянный, но зато безопасно и дешево сделанный свод внутри церкви, который был бы покрыт светло-лазоревою краскою и на котором были бы многие из созвездий небесных, сияющие в меди позолоченной. Из средоточия же сего свода на позолоченной также цепи спускалась бы люстра с семью светильниками горящими, под нею висело бы изображение земного шара, на котором видимы были бы все океаны, моря, великие реки и все системы гор в расположениях, сообразных действительности, но без названий, а над шаром земным — белый голубь с распущенными крылами, изображающий Духа Святого животворящего. Не правда ли, что, взирая на такой свод во время ночного праздничного Богослужения, мыслящий человек исполнился бы умиления…

Епископы вместе с начальниками семинарий и низших училищ каждый год из числа сирот и вообще из числа казенных воспитанников от десяти до двенадцати лет, избравши предназначенное количество отроков и снабдивши бельем и всем одеянием, отправляли бы их в миссионерский образовательный монастырь. Таким образом институт Миссионерской общины получил бы детей, уже умеющих читать и писать по-русски, по-гречески и по-латыни, знающих Катихизис, Священную историю вкратце, первые правила арифметики и обучившихся нотному пению…

Воображаю также, что в составе Миссионерского общества будут многие благочестивые особы из сословия господ-помещиков: тогда не будет ли приятно доброму господину, не охотно ли согласится всякая человеколюбивая госпожа поискать между вверенными им на добро земледельцами душ, отрешенных от мира, и хотя в мире живущих, но уже распятых для мира?

Частные попечители представляли бы ангелов-хранителей между воспитанниками, они сидели бы между ними за трапезою, они стояли бы между ними в церковном Богослужении. Эти частные попечители историю каждого дня своего рассказывали бы общему инспектору, а сей ежедневно вечером приходил бы к начальнику общины сказывать о состоянии воспитанников…

Частные попечители, благочинный в монастыре, инспектор института и все старшие братия вкупе с настоятелем общины строго поддерживали бы правило, которым по внутренним аллеям позволялась бы только спокойная прогулка и разговоры самые тихие. Все же отроческие и юношеские увеселения и гимнастические упражнения происходили бы под легким присмотром частных попечителей в аллеях, окружающих стены обители. Вообще старались бы соблюдать в монастыре спокойствие и безмолвие. Ни один воспитанник не имел бы права идти прогуливаться, не получив благословения от частного попечителя.

Женщинам, не исключая самих матерей, сестер и других ближайших сродниц, был бы совершенно воспрещен вход во всякие келлии и трапезу монастыря, а поставили бы гостиницу за стеною монастыря. Туда могли бы воспитанники приходить днем для свидания с посетителями, однако не без присмотра.

Воспитанники ходили бы в церковь и возвращались бы из церкви в келии вкупе все, ровным шагом, рядами, вместе с частными попечителями; входили бы в храм как можно благочиннее, не стуча в пол, но тихо, безмолвно становились бы отделениями, предварительно соразмеренными, в местах назначенных, без всякого замешательства, и стояли бы рядами, которые были бы разделены промежутками, достаточными для того, чтоб или начальнику обители, или инспектору института, или дневальному попечителю было удобно пройти с фимиамом между рядами.

Все вообще братия Миссионерского Образовательного монастыря согласились бы не харкать и не сморкать в церкви без крайней необходимости и с необузданною гласностию, но укрощать, сколько возможно, и в этом природу силою воли, руководствуемой благоговением и христианскою учтивостию. В сем уважении как воспитанникам, так и всем братиям Образовательного Миссионерского монастыря было бы воспрещено плевать на пол в церкви, а если кому нельзя не плевать, тот плевал бы в платок свой, но сколько можно скромнее и приличнее. Чтобы воспитанники могли, как и все братия, во время бдений сидеть в продолжение чтений и пения седальных, для того поделали бы круглые, отнюдь не широкие стулья деревянные без ручек и спинок, подобные простым отрубкам от бревен.