Отдел убийств: год на смертельных улицах - Дэвид Саймон

снова принимает вызов и записывает адрес в Восточном Балтиморе. Это худший вызов, который только может прийти в отдел убийств. Гарви настолько в этом уверен, что, положив трубку, даже спрашивает присутствующих детективов, могут ли они назвать самый неприятный вызов на свете. Макаллистеру и Кинкейду хватает полсекунды, чтобы ответить: «Поджог».

Для детектива убийство при поджоге – особая пытка, потому что департамент полиции, по сути, зависит от того, что назовет поджогом следователь из пожарного департамента. На Дональде Кинкейде до сих пор висит нераскрытое убийство в результате пожара, почти наверняка начавшегося с чего-то не опаснее закоротившей электрики. На месте происшествия Кинкейд видел прожженные следы, идущие вверх по стене дома как раз там, где должна идти проводка, но чудила из бюро расследований пожаров настаивал, что это поджог. Ну и что тогда остается, хренов щиток арестовать? Но это еще ладно: когда детектив доведет настоящее убийство в результате поджога до суда присяжных, их невозможно убедить, что пожар – не случайность, если только не притащишь охапку свидетелей. Даже когда есть след бензина или другого катализатора, хороший адвокат всегда предположит, что его разлили по ошибке и нечаянно уронили сигарету. Присяжным нравятся мертвецы с пулевыми ранениями или торчащими мясницкими ножами; все остальное уже не так убедительно.

Со всем этим в уме Гарви и Макаллистер снова мчат на машине без опознавательных знаков к месту преступления – со страхом и ненавистью в сердцах. Их ждет двухэтажная развалюха на Северной Бонд-стрит, а кто их, естественно, не ждет, так это свидетели – только сожженная мебель и один поджаренный до корочки труп в средней комнате. Какой-то алкоголик, старик под шестьдесят.

Бедолага валяется, как кусочек курицы, который забыли перевернуть, а пожарный следователь показывает Гарви темное пятно на другом конце комнаты и называет это хрестоматийным примером следа бензина. И в самом деле, если счистить сажу, пятно выглядит темнее пола вокруг. Теперь у Гарви есть мертвец, след бензина и какая-то пьяная баба, которая сиганула из окна во двор после начала пожара и теперь дышит кислородом из баллона в больнице Юнион Мемориал. У пожарного следователя детективы узнают, что это, предположительно, сожительница покойника.

Убедившись, что Северная Бонд-стрит – действительно их худший кошмар наяву, Гарви с Макаллистером едут в больницу, понимая, что его удачный год все-таки подошел к концу. Они входят в реанимацию Юнион Мемориал и здороваются с двумя детективами из отдела поджогов, которые торчат у сестринского поста, словно садовые гномы, и заявляют, что история пострадавшей – полная чушь. Мол, она начала пожар случайно, промахнувшись мимо пепельницы, или что-то такое.

Это она успела рассказать мужикам из отдела поджогов еще в реанимации, но теперь допрашивать ее нельзя, потому что она надышалась дымом и ей трудно говорить. Может, у Гарви теперь и есть поджигательница, но доказать это не получится. С учетом этой закавыки обоим детективам все больше по душе мысль попросить помощника медэксперта потянуть с заключением по делу – лет где-нибудь десять. И на вскрытии следующим утром Гарви удается этого добиться, после чего они с Макаллистером возвращаются в офис с искренней надеждой, что если щелкнут каблучками три раза, то дело возьмет и исчезнет.

В свете недавних событий подобные мысли говорят только о нехватке веры у Рича Гарви, о пренебрежительном отношении к судьбе. Потому что две недели спустя подозреваемая скончалась в Юнион Мемориал от отравления дымом и сопутствующих травм; через два дня Гарви наносит новый визит на Пенн-стрит и разрешает врачам признать дело убийством. После чего может тут же это дело и закрыть ввиду весьма своевременной смерти единственной подозреваемой. В конце концов, хорошему детективу гордость не мешает согласиться на бумажную раскрываемость.

Вместе с поджогом у него получается десять из десяти со времен февраля и убийства Лины Лукас. Наркоубийства, бытовые ссоры, уличные ограбления, не подлежащие расследованию смерти в результате поджога – несите все Ричу Гарви, самому везучему сукину сыну из пятнадцати сотрудников в смене Д’Аддарио. Оказывается, Идеальный Год, как и любую стихию, так просто не остановишь.

Суббота, 1 октября

Так и топает вверх-вниз по ступенькам детектив убойного, послушно обходя дома на Северной Дарем-стрит в поисках капельки сотрудничества, капельки гражданской сознательности.

– Не видела, – говорит девушка в доме 1615.

– Слышал грохот, – говорит мужчина в доме 1617.

В 1619-м не отвечают.

– Господи, – говорит женщина в 1621, – ничего об этом не знаю.

Том Пеллегрини задает каждому пару дополнительных вопросов, изо всех сил пытается заинтересовать в деле самого себя, найти хоть что-нибудь представляющее интерес для детектива в том кровавом пятне посреди квартала 1600.

– Вы были дома, когда это произошло? – спрашивает он девушку в дверях дома 1616.

– Не уверена.

Не уверена. Как тут можно быть неуверенной? В Теодора Джонсона выстрелили в упор из дробовика, разнесли его на куски прямо посреди узкой жилой улицы. Грохот должен был докатиться до самой Норт-авеню.

– То есть вы не знаете, были дома или нет?

– Может, и была.

Вот тебе и опрос местных жителей. Конечно, Пеллегрини никого не винит в нежелании добровольно разглашать сведения. Говорят, мертвец разозлил местного дилера из-за наркодолга, а дилер доказал всем в пределах слышимости, что с ним шутки не шутят. Этим людям, стоящим за дверями, и дальше жить на Дарем-стрит; Пеллегрини здесь – не более чем турист.

Без всяких надежд на свидетеля у Пеллегрини есть только тело, отправленное на Пенн-стрит, и пятно крови на грязном асфальте. Есть стреляные гильзы дробовика, выброшенные в подворотне за углом. Есть настолько темная улица, что пришлось вызывать аварийщиков, чтобы осветить место преступления для съемок. Где-то час спустя у Пеллегрини еще будет сестра жертвы в кабинете Джея Лэндсмана со слухами о людях, которые могли иметь отношение к стрельбе, – а могли и не иметь. А еще будет головная боль.

Теодор Джонсон присоединяется на белом прямоугольнике в комнате отдыха к Стиви Брэкстону и Барни Ирли. Брэкстон – парень с длинным списком приводов, зарезанный на Пенсильвания-авеню. Ирли – бездомный, забитый насмерть на Клей-стрит. Рядом с красными именами на доске – буква Пеллегрини: жертвы его годичной кампании по раскрытию убийства Латонии Уоллес. Простейшая сортировка по приоритетности, которая не смущает Пеллегрини. В конце концов, изнасиловали и убили одиннадцатилетнюю девочку, и ни Теодор Джонсон, ни погашенный кровью наркодолг это не перевесят. Отдел убийств чуток потеребит сегодняшнего мертвеца, проведет пару опросов помалкивающих свидетелей. Но потом старший следователь отложит дело в долгий ящик.

Спустя месяцы Пеллегрини почувствует укол совести, тревогу из-за