Словарь Ламприера - Лоуренс Норфолк

— Мне понятно, — пробормотал он про себя. Септимус отступил от него на шаг.

— Здесь, — указал Ламприер на карту. — Все началось здесь, в…

Он не успел договорить. Быстрый и точный удар, нанесенный сзади, отключил его сознание. Септимус осторожно опустил обмякшее тело на пол.

— Да, — прошептал он прямо в ухо потерявшему сознание Ламприеру. — Все началось в Рошели.

Рошель

Антициклон, двигавшийся с Азорских островов на восток, к Португалии, тринадцатого июля на рассвете повернул на север. Уравнивая давление атмосферы, новые ветры прокладывали себе дорогу с моря в глубь континента, на север и на восток. Струясь воздушными потоками в высоте, над плоскими равнинами и грядами гор, антициклон достиг Дуная, когда солнечные лучи коснулись его вод, а берега еще прятались в ночных тенях. Солнце поднялось, и сердце антициклона сжалось и окрепло, и ветры подули сильнее. Застывшая над Центральной Европой атмосфера всколыхнулась в ответном движении, порождая новые вихри, которые тоже порождали другие, поменьше. Движение все повторялось и усложнялось, в нем участвовало все больше крупных, и мелких, и совсем маленьких завихрений, вращавшихся по часовой стрелке и против, и границы каждого нового вихря становились все более неопределенными, разветвляясь новыми потоками и усложняя движение. Круговые течения все смещались к северу и востоку, постепенно передвигаясь всей массой. Слабые отголоски мощных движений, происходивших в высоте, шелестели листвой в верхушках деревьев на пути от Золотого Рога до заливов Голландии. Мистраль, сирокко, трамонтана, разные фены и другие местные ветры, встречая мощное дыхание антициклона, дробились, сплетались с попутными и поперечными струями, меняли свое направление, и все это складывалось в непрерывно двигавшуюся и изменяющуюся систему, сложность которой не могли бы постичь самые совершенные инструменты, изобретенные самым изощренным умом смертного человека. Далеко-далеко вверх уходил бездонный колодец, вобравший в себя все тайны земли и воды. Каждый легкий ветерок, пробегавший по крохотным лезвиям трав, игравший с пылинками, уносил их секреты в бесконечные воздушные пространства. И если бы существовал на свете прибор, способный зарегистрировать все влияния этой системы, от мельчайшей пылинки до гигантского вихря, то размеры его превзошли бы весь массив Европейского континента. Стрелки его уже вращались, дверцы были широко распахнуты, схемы и проводки мурлыкали мелодию, настолько запутанную и сложную, что она, казалось, вся звучала на одной ноте. Но только для идеального наблюдателя, для единственного полномочного надсмотрщика за этой системой.

Император Иосиф смотрел с балкона, как прачки в саду развешивают его постельное белье. Большие белые простыни хлопали на ветру; каждую простыню тщательно отстирывали до тех пор, пока не исчезли следы, оставленные императором ночью. Иосиф угрюмо размышлял о крымских татарах: в последних донесениях говорилось, что они, вооружившись русскими мушкетами, засели в нескольких стратегически несущественных горных крепостях, решив, что это лучше, чем голодать в Банате за компанию с регулярными войсками императора. Возможно, они были правы. Возможно, правы были турки, или граф Ивальд фон Герцберг, или интернунций, который, как вспомнил император, несколько месяцев назад советовал прекратить войну.

Теперь интернунций пропал без следа. Высокая Порта заявила, что посланника захватил австрийский капер в море близ Сицилии, где его и держат теперь ради выкупа. И это произошло всего лишь неделю спустя после нашумевшей казни сержанта Виттига, виновного в «карлштадтской резне», — казни, которая должна была бы стать знаком примирения. И вот теперь императору доносили, что его драгуны под турецкими обстрелами кричат: «За Виттига и Австрию!» — а среди передовых отрядов ходят стишки про императора Иосифа и русскую императрицу. По ночам Иосиф оправдывал их насмешки, представая перед Екатериной в своей жалкой наготе, тогда как она возвышалась над ним в сапогах и шпорах и препарировала императора на части стальными ножами, части его тела лежали возле нее на столике, а она брала по очереди то кончик пальца, то мочку уха и, крепко восседая верхом на императоре, отправляла их в рот, точно спелые виноградины. Иосиф просыпался и смотрел на следы кошмарного сна на простыне. Иногда он проводил пальцем вдоль влажных широких струй, замечая их изгибы и необычные траектории, глядя, как один поток внезапно отклоняется в сторону, чтобы слиться с другим или пересечь его, образуя более явственный комок слизи; а иногда император задумывался: если продолжить все эти случайные линии и продлить их в бесконечность, то найдется ли точка, центральный узел, в котором они все сольются? Существует ли точка, с которой можно отчетливо увидеть смысл всего? Император услышал глухой удар, и на мгновение ему почудилось, что это выстрелила гаубица. Внизу под балконом ветер трепал простыни. Иосиф удивленно огляделся по сторонам. Слышалась веселая болтовня прачек. Император искал точку слияния и гадал, куда же ведут все следы. Смех в саду стал громче. Что они хотели сказать ему, эти тайные послания императору от самого императора? Ветер усилился, и простыни громко захлопали. Видимые и невидимые следы пересеклись где-то в воздухе, образуя какую-то невероятную сеть. Куда же ведут все эти блестящие потеки? Прачки снова захихикали, смех был все громче и громче, потом раздались взвизги и вопли, и император Иосиф зажал уши руками, пытаясь не слышать, но безудержный хохот не смолкал. Император продолжал спрашивать себя: в чем тайный смысл этих знаков?

Антициклон надвигался. Сердце его стремилось к северу. Высоко над материком и морским побережьем клубились вихри. Солнце поднялось выше, и томительная жара предыдущих дней сменилась горячим ветром. В идеальных сферах и цилиндрах искусно подстриженных деревьев, в четких очертаниях кустарников блестящие листья отражали солнечные лучи, каждый из них стал зеркалом гелиографа, и они то показывали свою матовую светлую изнанку, то поворачивались блестящей стороной, чередуя сигналы. Зеркало озера подернулось рябью, ветер разорвал натяжение воды, и неровная поверхность тоже передавала какие-то противоречивые коды. Лужайки то и дело вспыхивали сигналами, передавая не подлежавшие расшифровке послания. Травинки и листья поворачивались под ветром в разные стороны, сигнализируя об общем порыве вырваться из правильных прямоугольников и квадратов газонов.

Деревья, кусты, травы сигналили в пространство о стремлении вырваться из прямолинейной логики сада на свободу иного предназначения.

Проводя прием, Его Величество следил взором за скользящими движениями напомаженных и напудренных фигур, стремившихся к нему по паркетному полу. Поклон или реверанс, шелест плотного шелка. Еще один, еще одна, бесконечная череда, замкнутый круг.

— Ах, Ваше Величество! — Подобострастная фигурка подплыла, замерла на мгновение и исчезла, сменившись новой. Все кружатся, кружатся, как Земля вокруг Солнца, как Луна вокруг Земли. Когда король поднялся и пошел к двери, все тоже встали и выстроились живым коридором, сомкнувшимся у него за спиной, как только он вышел. Взять, к примеру, Солнце, думал король. Оно излучает сияние и движет вокруг себя свиту планет. Не будь Солнца, планеты разлетелись бы кто куда по неведомым путям, возможно ведущим к гибели. Таким образом, власть, которой обладает Солнце, — это щедрый дар. Солнце отдает команды и приказы. Планеты и их спутники ведут себя определенным образом, летят по определенным орбитам, с определенной скоростью, возникают то там, то здесь через определенные промежутки времени… В этом заключалась верность вассала сюзерену, и она необходима, заключил король, чтобы Солнце оставалось на своем месте.

Ступив на террасу, Людовик ощутил на своем липе знойные солнечные лучи и горячий ветер. День был прекрасен. Садовников не было видно. Итак, планеты движутся вокруг Солнца, пути их никогда не скрещиваются между собой, и все их силы (центробежная, центростремительная, сила гравитации, тяготения соперничающих масс — короче говоря, сумма всех сил) заключены в Солнце. Иначе говоря, линии, проходящие через диаметры их орбит, пересекаются в Солнце. Да, так проще. Все они пересекаются в Солнце.

Король спустился по ступеням и приблизился к апельсиновым деревьям. У него за спиной, не дойдя нескольких шагов до цветника, остановилась свита. Вдали заманчиво поблескивало озеро. Король махнул на свиту рукой, и придворные отступили назад, на террасу. Все линии встречаются в Солнце, даже расходящиеся между собой. Ряды апельсиновых деревьев придвинулись ближе. Король шел мимо деревянных кадок, любуясь лепными сферами крон, изваянными для него умелыми садовниками. Поднялся ветер, и, хотя внешние очертания деревьев продолжали ровными рядами тянуться куда-то вдаль, сходясь в неведомой точке, листья внутри этих пышных шаров затрепетали, встопорщились и пришли в беспорядок. Людовик нахмурился. Придворные исчезли за углом террасы, последовав за каким-нибудь бледным подобием солнца. Листья громко шелестели. Король пристально вгляделся в убегающую к озеру аллею: ему почудилась какая-то неровность в линии. Он сделал еще несколько шагов и нахмурился. Он уже решил было, что его апельсиновые деревья пережили время невзгод, но оказалось, что их ряды снова перекосились и вид на озеро был совершенно испорчен. Старая история повторялась. Однако если уж он зашел так далеко…