ГОРСТЬ СВЕТА. Роман-хроника Части первая, вторая - РОБЕРТ ШТИЛЬМАРК

На другой день он из автомата позвонил по старому телефону. Женский голос сказал, что Юлия после Баку остановилась в гостинице, но этой ночью улетает в Стокгольм.

Он решил увидеть и проводить ее.

Авиапассажиры с ночи собирались тогда у главного входа в ресторан «Метрополь». Автобус из аэропорта приходил за ними в четыре часа утра.

С самой полуночи Рональд, сойдя с трамвая, слонялся у входа в «Метрополь». Денег у него было маловато, букет хризантем наполовину опустошил его финансовый запас, пассажиры самолета на Стокгольм и с других рейсов являлись поодиночке, с малой кладью и стандартными остротами: «От хорошей жизни не полетишь», «где кончается порядок, там начинается авиация» и т. п. Никогда еще время не тянулось для Рональда столь мучительно и медленно. Но прибыл и автобус с надписью «Аэропорт», люди уселись в кресла, ждали опаздывающих... Юлии все не было и не было. Автобус побежал по Тверской улице, миновал Белорусский вокзал и ресторан «Яр» с вывеской Межрабпомфильма, село Всесвятское, летние Ронины лагеря... Серое здание аэровокзала было почти пустынным. Где-то на летнем поле жужжал авиационный мотор. Может, она приехала прямо сюда?

Пассажиров, отлетающих самолетом на Стокгольм, пригласили на посадку. Нет, Юлии не было и в этом зале. У Рональда сердце стучало тревожнее и тяжелее. Пассажиров повели.

В окошке у диспетчера он осведомился, числится ли среди пассажиров Юлия Вестерн.

— Вестерн, Вестерн, — стал вспоминать диспетчер. — Вроде, помню такую. Была ведь такая фамилия. Вот она!.. Вестерн Юлия... Улетела вчерашним рейсом... Вчера она улетела, товарищ!

Кате он сказал, что надеялся увидеть и проводить Юлию. Поэтому ночевал у входа в «Метрополь», ездил в аэропорт и в Учреждении чувствовал себя как сонная муха.

— Когда Бог хочет наказать человека, Ронни, — сказала Катя, — он отнимает у человека разум. Это с тобой и случилось! Думаю, что тебя нужно как-то спасти... Отправить тебя, что ли, на Дальний Восток, года на три? Я попробую!

— Что ж, я не против, — сказал он вяло. — Мне даже как-то... все равно! Но я очень люблю и очень жалею тебя, Катя!

— Интересно, как же это у тебя получается? Сердце-то одно, его же не разделишь?

— Знаешь, Катя, а мне кажется, что оно, вроде морского корабля, разделено на отсеки. В сердце ведь тоже есть какие-то доли — предсердия, желудочки... Наверное, у меня в одном предсердии живешь ты, а в соседнем...

— Я тебя ненавижу! Полюбила святого, гордого, чистого! Ты бы мне тогда про свои отсеки популярно разъяснил! Горе ты мое! И до чего же ты ничего не смыслишь в женщинах. А вот если бы ты в ту писательницу втюрился, я бы могла и простить, и понять! А тут! Дешевая авантюристка, ты же ей и меня, и Маську под ноги бросил! Спасибо, сама смылась вовремя, на грех не навела. Но это уж — точно Бог тебя уберег!

* * *

Через несколько дней товарища Вальдека спешно вызвали в кабинет главы правления. Рядом, в судейских позах восседали прочие руководящие товарищи Учреждения. Выдержав значительную паузу, председатель начал произносить нечто вроде обвинительного заключения.

В преамбуле он говорил очень веские слова, сколь высоким должен быть моральный уровень тех советских людей, кто имеет дело с иностранцами.

— А вы, товарищ Вальдек, уронили свое советское звание тем, что совершили неэтичный поступок!

— Какой же?

— Не спешите! Ответьте, каковы были ваши отношения с писательницей, госпожой N?

— Отношения были дружественными. Узнав ее ближе как человека, я преисполнился к ней еще большего уважения, чем прежде, когда знал лишь ее литературные заслуги.

— Это к делу не относится! На какой почве возникли ваши отношения с нею? В качестве кого вы перед нею выступали? В качестве лица частного или служебного? Я прошу прямого ответа.

— Разумеется, в качестве лица служебного. Так что же?

— Имели вы право, будучи лицом служебным, принимать от нее ценные подарки?

— Подарков ценных я не принимал ни от нее, ни от других иностранцев. Бриллиантовых перстней, собольих шуб или золотых часов, словом, никаких ценностей от иностранцев ни я, ни другие наши сотрудники никогда бы не приняли. А простой обмен сувенирами или какими-нибудь мелочами естественен, когда люди долго общаются и дружески расстаются. Впрочем, я не знаю, что именно сейчас имеется в виду.

— Какие подарки вы все же от г-жи N приняли?

— Вот эту самопишущую ручку. Как видите, она недорога и подержана. Это было подарено символически, как благословение писать сюжетные вещи!

— А еще какие были сделаны вам подарки госпожой N?

— Мы попали к ней в гостиницу с женой под дождем и промокли. Писательница сама надела на жену мою легкий дождевичок на обратную дорогу. Мы тоже ей подарили какой-то пустячок — коробку с парфюмерией и русские матрешки, помнится...

— А вот мы, руководители Учреждения, считаем этот ваш поступок неэтичным и влекущим за собою ваше увольнение.

— Знаете, если бы я даже предвидел это, то не поступил бы иначе. Мне упрекать себя в данном случае не в чем!

Кто-то вмешался:

— Не думайте, товарищи, что это единичный случай в практике Вальдека. Он систематически получал подарки от иностранцев. Вы это подтверждаете, Вальдек?

— Напротив, категорически отрицаю. Таких дружеских и сердечных отношений, как с писательницей N у меня ни с кем не возникало. Соответственно, не бывало и обмена сувенирами.

— А это что же такое? Товарищи, обратите внимание на надпись!

На свет божий была извлечена книга — голландско-немецкий словарь, присланный Вальдеку из Амстердама. Надпись действительно гласила:

«Дорогому товарищу Вальдеку за его верную помощь нашему обществу Советско-Голландской дружбы». 21 марта 1933 года.

— Значит, получили в подарок эту книгу?

— Получил. И был ей очень рад. И, кабы можно было вернуть прожитое вспять, снова принял бы эту книгу, и снова радовался, гордился бы таким отношением зарубежных друзей и дальше служил бы делу дружбы!

— Товарищи! Вы все это слышали? — обратился председатель к ареопагу.

Все молча кивнули, смущен был лишь генеральный секретарь А. Он был явно на стороне обвиняемого, но помалкивал!

— Итак, товарищ Вальдек, можете считать себя уволенным. Дела сдайте до вечера товарищу Ласло, документы получите сегодня же. Все свободны!

За три часа передача дел была окончена. Множество начатых и многообещающих мероприятий обрекалось на провал, оставалось незавершенным, безнадежно брошенным на равнодушных чиновников, застревало в инстанциях, чужих ведомствах... Товарищ Ласло был поражен:

— Никогда не думал, что у вас такой размах работы. Слушайте, не обжаловать ли повыше всю эту дикую несправедливость? Жаль дела... и вас!