Монах - последний зиндзя - Роберт Ши

Она позволила воздуху вырваться из неё одним ужасным воплем, долгим криком ярости и агонии, криком, идущим из самой глубины её существа. От силы, вложенной ею в этот вопль, у нее скрутились мышцы живота, запылало горло и заболели связки на шее. Она продолжала кричать, пока последний глоток воздуха не вышел из её груди.

Она открыла глаза и с изумлением увидела, что Ейзен сидит в неглубоком пруду с карпами, глядя на нее с таким же удивлением, как и она на него. Через мгновение он начал смеяться.

Вокруг раздалось клацанье оружия. Самураи, охранявшие Танико, услышали ее вопль и поспешили к ней на помощь. Воины-монахи Дайдодзи увидели Ейзена, упавшего в пруд, и прибежали помочь своему сенсею. Две группы вооружённых людей стояли кольцом вокруг Ейзена и Танико, яростно глядя друг на друга, напряжённые и готовые сражаться. Танико и Ейзен отпустили их, уверив, что всё в порядке и что они никоим образом не хотели причинить вреда друг другу. Прежде чем кто-нибудь успел помочь ей, Ейзен с плеском поднялся из пруда, как бы самой своей ловкостью подтверждая, что все в порядке.

- Сенсей, что случилось? - тихо спросила Танико, когда они снова остались наедине.

- Это явление разработано мастерами чан из Китая; мы, последователи дзен, ввели его здесь в боевые искусства, - сказал Ейзен. - Это называется "киай", крик. Через много лет практики изучающий эти искусства может издать крик, способный оглушить или убить человека. Сейчас, под влиянием ситуации, вы издали такой киай естественным образом.

- Да, но что случилось со мной, сенсей?

Ейзен взглянул в её лицо. Солнце давно село, и сад Дайдодзи освещался многочисленными бронзовыми и каменными фонарями, их свет, мерцая, отражался в пруду. Из-за ограды храма выглядывала почти полная жёлто-оранжевая луна.

- Ах! - сказал Ейзен, внимательно всмотревшись в лицо Танико. Его взгляд и лёгкий вздох подтвердили то, о чем она догадывалась. Поднималась луна, и она чувствовала, что внутри нее тоже поднимается свет. Страдание, которое она испытывала мгновение назад, было вытеснено чистой, безграничной радостью. Её озарило! Её вопль был криком самой жизни, жизни, которая была в её родителях и которую они передали ей, жизни, которая перешла к ним от бесчисленных поколений предков, которая была такой же, как и жизнь, находившаяся в Ейзене, в карпах в пруду, в деревьях вокруг них. Быть живой - значит страдать. Вопль боли и протеста против боли есть первоначальный крик жизни. Первым побуждением каждого рождённого ею ребенка был такой крик. Это был крик ян, творческого начала, самим своим страданием побуждаемого преодолевать свои несчастья и становиться сильнее и мудрее. Она почувствовала неразрывность всего сущего. Это был экстаз, который она раньше ощущала лишь в самые возвышенные моменты с Дзебу.

- Этот крик, сенсей, - сказала она, - выражал тот облик, который я имела, прежде чем родилась.

Ейзен опустился на колени и прижался руками и лицом к земле перед ней, смиренно признавая её озарение. Она была так поглощена своими новыми мыслями и чувствами, что едва замечала, что он делает.

- Я не чувствую, что я сделала открытие, - сказала она, когда он снова поднялся. - Я чувствую, будто я вспомнила что-то, что я всегда знала.

- Одно дело - знать, что огонь обжигает тело, - сказал Ейзен. - Совсем другое - узнать эту истину, положив руку в пламя факела. Теперь мне нужно найти новую кунг-ан, чтобы вы над ней работали.

- Я должна продолжать решать кунг-ан до конца моей жизни?

Ейзен засмеялся.

- Говорит ли когда-нибудь изучающий боевые искусства: "Теперь моя учеба окончена, мне не нужно больше тренироваться"? - Его круглое лицо стало серьёзным и сострадательным. - Иногда воодушевление дает нам кунг-ан для решения. Теперь, когда вы нашли облик, который имели перед рождением, может быть, у вас появится мудрость, чтобы решить, что вы и Дзебу должны делать.

Танико задумалась на мгновение, всматриваясь в себя, чтобы понять, изменились ли её чувства к Дзебу. Ничего не изменилось. Она всё ещё хотела, чтобы он был рядом с ней до конца ее жизни, и она всё ещё негодовала на Орден за попытку разлучить их.

- Ваш Орден не имеет права отсылать Дзебу от меня, - твердо сказала она. - Я заставлю его остаться со мной. Мы заслуживаем того, чтобы быть вместе после всех этих лет, и только попробуйте разлучить нас!

Ейзен кивнул.

- Вы должны делать то, что считаете нужным. В этом самая суть озарения. Что касается Дзебу, ему было дано время подумать о своей поездке. Я не знаю, что он решит. Может быть, он скажет вам. Когда вы увидите его снова?

- Я впервые за месяц увижу его послезавтра - в Хэйан Кё. Он остался в Хакате, содействуя строительству и оказывая помощь жертвам.

- Пожалуйста, передайте ему привет от меня, когда увидите его. И скажите его светлости сегуну Саметомо, что я надеюсь увидеть его, когда ему будет удобно. Я мечтаю узнать, каких успехов он добился с рассказом о том, как Е-шу сказал "нет".

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Сердце Танико взволнованно трепетало - отчасти от счастливого возбуждения, отчасти от страха, - когда она ехала навстречу Дзебу по дороге, поднимавшейся на склон горы Хигаши. Ей удалось ускользнуть от всех своих дам, служанок, слуг и стражников-самураев. Те, кто остался в Рокухаре, думали, что она находится в императорском дворце, нанося визит молодому императору и августейшей семье. Те, кто был во вновь отстроенном императорском дворце, думали, что она в Рокухаре. Она и Дзебу смогут быть вместе наедине, празднуя полнолуние Восьмого месяца в объятиях друг друга в том месте, где много лет назад началась их любовь.

Они привязали лошадей у старинной статуи Дзимму Тенно. Первый император Страны Восходящего Солнца выглядел свирепым, как всегда, но более потрёпанным непогодой. Она на мгновение остановилась перед статуей, молча докладывая основателю государства, что варвары изгнаны из его пределов. Потом они повернулись и пошли рука об руку по тропе, пока не достигли места, где много лет назад они лежали вместе и обменялись обетами любви. Эти перекрученные сосны на склоне холма, может быть, были лишь сеянцами, когда они впервые пришли сюда, подумала она. Помнит ли Дзебу их обеты, и хочет ли он еще сдерживать их? Она же никогда не забывала его слова: "Я твой до конца моей жизни и до конца твоей жизни".

В свете заката Хэйан Кё казался поднимающимся из фиолетовой осенней дымки, в которой речной туман смешивался с дымом костров, на которых готовили пищу. Столица выглядела почти такой же, как и в ту, другую ночь. Вряд ли нашлась бы какая-нибудь ее часть, которую за последние тридцать семь лет не разрушил бы пожар или землетрясение, но её жители были неутомимыми строителями. Танико сняла шляпу из рисовой соломы и вуаль, скрывавшую лицо, и села на травяной коврик, который Дзебу расстелил для нее. Они заговорили о войне.