Ветер перемен - Корделия Биддл

Это уже был удар против правил, и Юджиния от возмущения чуть было не задохнулась. Можно быть замужем, можно думать о муже, что он болван и грубая дубина, поняла она. Можно быть к нему такой же равнодушной и жить с ним, как с совершенно чужим человеком и разговаривать на разных языках. Но факт останется фактом, вы состоите в браке. И знаете друг друга, как свои пять пальцев.

«Нужно говорить, – сказала себе Юджиния, – нужно произнести какую-нибудь нейтральную, ничего не значащую фразу»… Но не могла выдавить из себя ни единого слова.

– Сэр, сколько нам еще идти до Сейшелов? – Браун решил, что пора разрядить обстановку. В общем, книжка есть книжка, что тут особенного. Если у Джорджа дурное настроение, так ему и надо. И Юджиния тут ни при чем.

– Что, что? Сейшелы? – не понял Джордж, совершенно забывший, что здесь стоит Браун.

– Наш переход через Индийский океан, сэр? До следующего захода в порт. Сколько это займет времени?

«Джордж – настоящая медуза, – сказал себе Браун, – а Бекман – дубина. Единственный разумный человек находится за десять тысяч миль отсюда».

– Сколько? – повторил Джордж. Ему хотелось, чтобы Браун немедленно отошел от кресла жены и дал ему наконец перевести дух. Он чувствовал, что его изучают, ждут каких-то действий или что-то в равной степени неприятное. – Шесть-семь дней, полагаю. Так сказал мне капитан Косби. Между Африкой и островами большой участок океана.

«Что дает этому щенку право расспрашивать меня? – разозлился Джордж. – Ему положено чистить медь или… ну, там… чем-нибудь заниматься. – Джордж не мог придумать ничего другого. – Черт бы его побрал», – закончил он свою мысль. И от этого несколько приободрился.

– У вас есть причины задавать этот вопрос, лейтенант?

Юджиния уловила перемену в тоне мужа. От любезности не осталось и следа.

– Никаких, сэр. Абсолютно никаких. Просто поинтересовался, когда будем подходить к Борнео.

Браун не пошевелился и не сдвинулся с места у кресла Юджинии. Скорее, даже стал ближе. И он, и Джордж не сдали позиций.

«Так вот оно в чем дело, теперь ясно! – все внутри у Джорджа перевернулось. – Борнео! Когда мы доберемся до этого проклятого Борнео? Да, Бекман заодно с Брауном. А ну-ка, старина Джордж, покажи ему, этому педику с мозгами обезьяны на веревочке».

– Не думаю, чтобы Борнео уплыл без нас, – ответил Джордж. За шутливым тоном слышалась угрожающая нотка.

– Ну, что вы никак не можете разобраться с этим Борнео? – спросила Юджиния. Она произнесла эти слова ясным жизнерадостным голосом, но ей вдруг захотелось, чтобы оба они, и Джордж и Джеймс, ушли и оставили ее в покое. Борнео, бизнес, течения, пройденные мили и следование расписанию – все это детские игры. Они кричат, как дети: «Это ты! А я больше! Я быстрее! Я выиграю! А ты проиграешь! Ты умер!». Какая это, в сущности, бессмысленная суета.

– Я устала, – сказала, не дожидаясь ответа мужа, Юджиния. – Пойду к себе в каюту. Мое падение в Африке, должно быть, отняло у меня больше сил, чем я думала. А может быть, я уже отвыкла от яркого солнца.

Ни тот, ни другой не разобрали в ее словах иронии.

Юджиния быстро поднялась. Не стала ждать, что муж или Браун предложат ей руку. Она двинулась в ту сторону, где стоял Джеймс, но только потому, что так было ближе к двери. Другого мотива у нее не было.

Браун протянул руку, чтобы поддержать ее, но Юджиния его оттолкнула. Ей не хотелось чувствовать на запястье его пальцы, его руку на локте – ничего теплого. Ей хотелось прохладных простынь, свежих подушек, а потом чего-нибудь непритязательного, вроде воспоминаний.

– Я закажу обед в каюту, – проговорила она, не оборачиваясь. Зная, что за ней пойдут, добавила – Я чувствую себя хорошо. Провожать меня не нужно. Я сама позабочусь о себе. И не посылайте за доктором Дюплесси.

Юджинию душил гнев. Подобно голоду, он глодал внутренности, отбивал разум и чувство благопристойности. «Я ненавижу себя, – сразу подумала Юджиния. – Я ненавижу себя и ненавижу их обоих. Я допустила, чтобы произошла жуткая вещь».

Юджиния проснулась в полной темноте. «Женщина, несмотря на самое себя», – подумала она. Слова эти не были частью сна, но звучали в голове, словно их упорно нашептывал кто-то, прячущийся совсем рядом.

– Женщина, несмотря на самое себя, – громко произнесла Юджиния. Слова начали терять таящуюся в них силу. Юджиния не могла вспомнить, почему вынесла их в свой бодрствующий мир.

Остальная часть сна не содержала сказанных вслух слов. Он состоял из похожих на змей вьющихся растений, которые, извиваясь кольцами поднимались вверх, и звонких стеклянных украшений, развешанных между ними, как миниатюрные птичьи клетки в цветочном магазине. Стеклянные висюльки стукались одна о другую, своим треньканьем напоминая неестественный смех, и отбрасывали разноцветные призмы света, раскидывавшие вокруг яркие радостные блики. Во сне Юджиния без всякого на то повода вскочила во весь рост и с треском пробила головой стеклянную крышу и устилавший ее ковер зелени.

Юджиния проснулась, но в ушах все еще стоял возмущенный звон, а щеки ощущали прикосновение скользящих по ним осколков, как будто все это переселилось из сна в ее подушку. Это чувство завораживало, порождало неосознанные желания, холодило. Юджиния не могла заставить себя повернуть голову.

Она лежала на спине, обратив глаза к потолку, и ждала, пока они привыкнут к отсутствию света. «Как хорошо было бы услышать смех, – подумала она. – Это могли бы смеяться дети, играя в коридоре». От одной этой мысли на душе стало теплее и спокойнее. Это была жизнь, обыденная, повседневная, без страхов, привидений, воспоминаний.

Юджиния включила лампу и посмотрела на часы. Почти час ночи, она поняла, дети крепко спят. Эта мысль потянула за собой другую: «Я не помолилась с ними, не подоткнула им одеял. Они легли спать под присмотром Прю, а я в это время лежала у себя в каюте и не существовала для остального мира. – От осознания этого пришло разочарование от абсолютной бесполезности, как будто она исчезла из собственной жизни. – Я совершенно пуста, как миска без воды, как поле после захода солнца».

Почему-то эти слова не опечалили ее, наоборот, развеселили; она почувствовала себя легкой, как воздух. Юджиния опустила ноги на пол и выпрыгнула из постели. «Я могу делать, что захочу», – решила она. В детстве ей хотелось сделаться невидимкой, полететь, видимой или невидимой, и стремительно проноситься над землей. Но это новое чувство не было связано с детскими воспоминаниями, детским желанием оторваться от земли.

Оно означало желание идти по земле, открыто и у всех на глазах, оно означало желание быть свободной в своем выборе, и, если стоять на месте, то только потому, что она сама решила так поступить.