Детская книга - Антония Байетт

Гедда боялась. Этот страх ее отчасти возбуждал. Он подтверждал, что она жива, что у жизни есть смысл, а раньше Гедда в этом сомневалась. Но страх был осязаем и усиливался по мере того, как Гедда начала понимать и видеть своими глазами, насколько реальна опасность: ее могли ранить, или еще того хуже. Она сама зашивала порванные платья: не хотела, чтобы Виолетта задавала лишние вопросы. Она не говорила родным, куда ходит. Они думали, что она клеит марки на конверты или собирает пожертвования.

Разговоры все кипели. Частые демонстрации и другие выступления вращались вокруг условий жизни женщин и бедняков. В 1907 году в Кембридже студент Тринити-колледжа Бен Килинг, идеалист, воскресил кембриджское отделение юных фабианцев. Примечательно, что оно стало первым обществом при университете, куда допускали и мужчин и женщин. Килинг, социалист, пригласил выступить Кейра Харди – профсоюзного деятеля, феминиста. Килинг ловко отвлек воющую толпу университетских громил – игроков в регби, подсунув им двух поддельных Харди, в окладистых бородах и красных галстуках. В комнате у Килинга висел плакат, на котором пролетарии всех стран наступали, сжав кулаки. Подпись гласила: «Вперед, заре навстречу!» Казначеем общества стала женщина из Ньюнэм-колледжа Кей Кокс; студентки и преподавательницы Ньюнэма не только приходили на собрания послушать, но и сами красноречиво выступали. Амбер Ривз, дочь Уильяма Пембера Ривза, вскоре ставшего директором Лондонской школы экономики, произнесла грозную речь, провозгласив относительность морали и выразив солидарность с российскими бомбистами и экспроприаторами – грабителями банков. Она была уверена в себе, красива и очень умна.

Приезжал выступать и Грэм Уоллес, представитель старой гвардии фабианцев. Он вышел из общества из-за разницы во взглядах на свободную торговлю и поддержал, хотя и с оглядкой, попытки Уэллса перетряхнуть и реформировать общество. Чарльз – Карл учился у Грэма в Лондонской школе экономики, и Грэм взял его с собой в Кембридж. Уоллес говорил об иррациональности человеческой природы в политике – о стадном инстинкте, о бурлении подсознания в толпах и группах. Зигмунд Фрейд, исследователь глубин подсознания, был еще малоизвестен в Кембридже. Книга «Толкование сновидений», в которой утверждалось, что все мальчики мечтают убить отца и жениться на матери, вышла в Германии в 1900 году, но еще не разошелся даже первый тираж – 600 экземпляров. Чарльз – Карл знал об этой книге благодаря знакомству с шальным анархистом-психиатром Отто Гроссом, который проповедовал Пана и Эроса вакханкам из Мюнхена на склонах горы Истины возле Асконы. Общество исследования психики, объединявшее серьезных психологов и ярых спиритуалистов, также обратило внимание на «Traumdeutung»,[79] сочтя работу Фрейда со снами новым способом исследования души – может быть, даже Общей Души, к которой должен быть доступ у всего человечества. Иррациональное бурлило, всплывало наверх и там встречалось с рациональным, которое цеплялось за него – с радостью, с опаской или, как в Кембридже, блистая остроумием.

В летнем семестре юные фабианцы Кембриджа решили пригласить Герберта Метли прочитать им лекцию. Они хотели, чтобы он поговорил об отношениях между полами. Уэллс в это время пытался вернуть себе респектабельность после «Современной утопии» и романа «В дни кометы» и отрицал, что когда-либо защищал «нечто ужасное, называемое свободной любовью… нечто вроде утопической свободы сладострастия… абсолютную противоположность регулируемой рождаемости, к которой стремятся социалисты». Метли писал колонки в журналы под псевдонимом Вудхус – о необходимости нового язычества, «естественного» поведения, «спонтанности» и «надлежащего уважения к жизненной силе». Он писал рассказы о женщинах – жрицах Геи, постигших древнюю богиню Хтон. (Он консультировался в письмах с Джейн Харрисон.)

Метли выступил перед юными кембриджскими фабианцами с докладом «Об условностях литературного романа». Такая тема звучала достаточно невинно, не привлекая внимания цензоров и критиков. Лекция состоялась в аудитории для литературных чтений на Тринити-стрит. Пришел послушать Джулиан Кейн, а с ним и некоторые другие «апостолы», в том числе красавец Руперт Брук из Королевского колледжа, страстный фабианец. В зале Джулиан обнаружил свою сестру в элегантном синем платье и Гризельду Уэллвуд в серебристо-сером, а также других ньюнэмских студенток. Был тут и Чарльз – Карл, который приехал навестить сестру и поработать для нее «дуэньей», – последнее разрешалось ему как старшему брату, уже закончившему университет. После лекции их всех пригласили на ужин к Бруку домой, для неформального обсуждения. Книги Метли уже и раньше страдали от цензуры: ему приходилось вести себя на публике осмотрительно.

Он очень остроумно говорил о том, как условности романа отражают условности отношений в обществе. Роман обязательно должен кончаться свадьбой – и это до сих пор так, хотя великие романисты уже открыли, что жизнь и любовь, особенно любовь, продолжаются и после свадьбы и не ограничиваются узами брака. Метли говорил о том, что умные молодые читатели романов, постепенно набираясь жизненного опыта, начинают понимать: реальный мир не совсем соответствует романным описаниям и устоявшимся в обществе убеждениям. С одной стороны, юные дамы, находящиеся в зале, наверное, не очень верят, что само их существование, их присутствие стало бы нестерпимой провокацией для находящихся в том же зале юных джентльменов, если бы не дуэньи? С другой стороны, эти юные джентльмены, наверное, не совсем склонны превращать этих юных дам в идолов, богинь, видения совершенства? Они пришли побеседовать с ними пристойным и надлежащим образом. Они все – взрослые люди и сами распоряжаются своей жизнью.

А потом он – исподволь, пугающе – сменил курс. «У меня перед вами некоторое преимущество – несколько лишних лет опыта, наблюдений, не более того», – сказал он и заявил: взрослея, слушатели непременно начнут осознавать, воспринимать, наблюдать множество явлений – тончайших оттенков чувств, странных общественных феноменов, зачатков отношений, проблем, – которые вовсе не встречаются в романах. Тут следует упомянуть и о половом влечении, ибо умолчать о нем было бы нечестно. Герои романов вынуждены вкладывать рвущиеся из глубин чувства – которые в романах и, может быть, в жизни тоже они вынуждены подавлять – в почтительные, целомудренные поцелуи. Читатели поневоле учились читать шифры, намеки: если героиня снимала перчатку, а тем более чулок, это означало нечто гораздо большее. Метли признался, что его всегда удивляло прозвище дам-ученых, умных женщин – «синий чулок». Ведь само по себе это выражение прекрасно и загадочно и наводит людей именно на те мысли, от которых призвано отвлечь, – мысли о человеческом теле во всей его силе и красоте.

Он уже упомянул, что не может не говорить о половом влечении. Но нельзя сказать, что это единственное или самое сильное чувство. Это было бы неправдой. Женщины в романах бывают святыми, грешницами, женами, матерями. Иногда – актрисами. Но никогда – политиками, финансистами, врачами или адвокатами, хотя могут быть художницами, из тех, что, по выражению Джордж Элиот, «не пошли дальше расписывания вееров». И все же современные женщины ощущают, что в них живут, тянутся к свету угнетенные врачи и адвокаты, банкиры и профессора, политики и философы. Изобильная подземная жизнь приближается к поверхности, вслепую нашаривая выход через прожилки и туннели, словно корни, движущиеся подобно животным. И даже если эта энергия вырывается на поверхность, пробивая себе путь из-под кожи, на нее тут же набрасываются пожилые мегеры, подобные Герцогине и Червонной Королеве, и молотят по ним молотками, и сковывают железными обручами, по выражению Блейка, или, если воспользоваться другой метафорой, отвечают, как шут королю Лиру, воскликнувшему: «О, к сердцу подкатило! Вниз спускайся!»:

– Крикни ему, дяденька, как кухарка кричала живым угрям, когда клала их в пирог: она стукала их по голове и приговаривала: «Спокойней, негодники, спокойней!»

Затем Метли заявил, что подавление естественных чувств в конечном итоге калечит и тело, и разум. А романисты, подавляя эти чувства и не допуская их в роман, калечат роман, придают ему инфантильность, превращают добрый вымысел в плохое вранье.

Комнаты Руперта Брука, отделанные кожей в продуманно потрепанном стиле, были гораздо шикарней комнатушек ньюнэмских студенток. На ужине присутствовали несколько «апостолов» и несколько фабианцев, в том числе ньюнэмские дамы. Они стоя потягивали херес и робко обсуждали лекцию.

Джулиан думал о том, что Руперт Брук – самый красивый мужчина Кембриджа. Все его черты были дивно соразмерны друг с другом: лоб, подбородок, губы; плечи, талия, длинные ноги. Кожа у Руперта была млечно-белая, а глаза с длинными ресницами – небольшие, серо-голубые. Он носил длинные волосы, разделенные на прямой пробор, и вечно откидывал их назад. Волосы были ярко-золотистые, с оттенком лисьей рыжины. Брук редко смотрел собеседникам в глаза. Голос у него был не такой красивый, как лицо, – слишком высокий, незвучный, чуть писклявый. В Кингз-колледже все, один за другим, влюблялись в Руперта, а он как будто не замечал. Джулиан подумал, что Брука выбрали в «апостолы» из-за его сходства с греческой статуей, – «апостолы» просто его вожделели; в общество порой принимали людей, интересных смазливой внешностью, но отнюдь не интеллектом. Джулиана не влекло к Руперту. Руперт как будто чересчур старался, был слишком дружелюбен со всеми подряд.