Шелест Да не судимы будете - Неизвестно

Я собрал весь аппарат ЦК КПУ. С ним сердечно, тепло, искренне простился. И со стороны аппарата чувствовал я тепло­ту, уважение, но вместе с этим какое-то замешательство, сму­щение и недоумение: что же случилось? Поблагодарил всех за совместную работу, попросил прощения за то, что, может быть, кого когда чем обидел. Сказал, что работали мы хорошо, дружно, пожелал успехов и слаженной работы, здоровья и бла­гополучия каждому из них. Высказал сожаление, что уезжаю до Пленума ЦК КПУ, но так складываются обстойтельства. Мно­гие просто прослезились, пожелали мне успехов, здоровья, просили не забывать их совместной работы. А разве это воз­можно забыть? На встрече с аппаратом присутствовали и те, которые будут радоваться случившемуся.

Вечер 23 мая. Надо было решать судьбу своих помощников, близких людей. Они все тяжело переживают мой уход. Он затрагивает большой круг людей. Все это воспринимается с большой болезненностью, очень жалко всего. Но будем наде­яться, что все обустроится: ведь нет у человека безвыходного положения, если он этого хочет.

24 мая. Члены Политбюро ЦК КПУ хотят мне устроить прощальный обед, а он мне хуже горькой редьки. Знаю, что среди этих «деятелей» немало подлецов, и смотреть мне на них противно. Обед все же состоялся, но разговора откровенного не было. Все замкнуто, натянуто. Хотя и поднимали тосты за здоровье мое и успехи в «новой работе», и большинство это делало искренне, а кое-кто и лицемерил.

Сегодня вечером поездом с Ириной выезжаю в Москву. Со мной едет помощник Пахаренко, обслуживающий персонал, «личная» охрана. На душе неимоверная тоска, грусть, обида. Чем все это может кончиться, трудно даже сейчас предполо­жить. На вокзал приехали проводить меня все члены Политбю­ро ЦК КПУ и, как обычно, «официальные» лица. В прощаль­ных речах была какая-то скованность. Простились холодно. Не успел поезд, который меня везет в Москву, выйти за стрелки и семафор, как последовал звонок в Москву, что я уехал. От Суслова последовало указание: «Завтра, 25 мая, утром провести Пленум ЦК КПУ. Первым секретарем избрать Щербицкого. От ЦК КПСС никого на Пленуме не будет». Всю ночь был ав­рал — звонили, разыскивали членов ЦК КПУ, свозили их самолетами, автомашинами. Очевидцы и участники говорили, что все это походило на «мобилизацию военного времени», причем не на планомерную, организованную, а на растерянную и перепуганную. В 10 часов утра провели Пленум, я еще, по существу, не успел оглядеться в Москве.

25 мая. Итак, я прибыл в Москву. (Ровно 30 лет тому назад, в мае 1942 года, я из Челябинска прибыл в Москву для работы в аппарате ЦК ВКП/б/). В Москве квартиры нет, определили на дачу, а дача — это захолустье, какая-то времянка: «поднимают» настроение.

В этот же день был в ЦК КПСС. С Брежневым не встретил­ся: он готовится к предстоящей встрече с Никсоном. Была встреча с Кириленко и Сусловым, но разговора не получилось, так, общеизвестные, ничего не значащие «изречения». Чув­ствуется какая-то неловкость и неуверенность у них обоих. Я с ними заговорил, что, мол, получилось нехорошо: сегодня состоялся Пленум ЦК КПУ, можно было бы побыть мне на нем, проститься с товарищами. Все же в общей сложности в ЦК проработал более 10 лет. Но пусть то, что я не был на Плену­ме, будет на совести некоторых. Суслов как-то иезуитски, лицемерно, но все же смущенно и в некотором замешательстве сказал, что-де он ничего не знает о Пленуме. Но тут же спохватился и «пожалел» меня: «Может быть, и лучше, Петр Ефимович, что вас не было на Пленуме, меньше травм».

Но, конечно же, не этим руководствовались Брежнев и Сус­лов, когда меня, по существу, устранили от участия в работе Пленума — был страх. От этого разговора у меня остался неприятный осадок.

Того же дня был в Совмине. Управделами Смиртюков и на­чальник хозу Леонтьев показали мне мой кабинет, приемную, секретариат — все обставлено неплохо. Разговаривал с Мазуро­вым К. Т. В общих чертах он ознакомил меня с объемом работы, условиями и спецификой. Тут же откровенно сказал: «Петр Ефимович, тебе трудно будет привыкнуть, я вот уже здесь четвертый год, а привыкнуть никак не могу». Называется, «поддержал».

Переговорил с Косыгиным по телефону. Условились, что завтра, 26 мая, я должен быть у него — будем определяться с моим объемам работы. Разговор был добродушным, посмот­рим, что будет дальше.

26 мая Косыгин не позвонил мне, второй день нахожусь в Москве без дела. Знакомлюсь с документами Совмина и жду, а чего жду, сам не знаю. Привычка — большая сила. Как трудно от нее отвыкать.

Сегодня в центральной печати есть сообщение о прошедшем Пленуме ЦК КПУ, нелегко было это мне читать. Додумались- таки сообщить в печати, в связи с чем я освобожден от обязан­ностей Первого секретаря ЦК КПУ и члена Политбюро ЦК КПУ.

За обедом я встретился с Косыгиным. Он сказал, что еще не определился с моими обязанностями. Но тут же повел разговор, чтобы я взялся курировать топливо и энергетику — самое тяжелое в народном хозяйстве. Я от этого «предложения» отказался, мотивируя тем, что с этими отраслями хозяйства я знаком плохо. На этом и закончился с Косыгиным разговор. Он добавил: «Еще посоветуемся».

Позвонил в Киев Лутаку и спросил его, как же это случи­лось, что я не успел доехать до Москвы, а вы поспешно, воровским способом провели Пленум. Л у так мне ответил, что они ни при чем: им позвонил Суслов и «дал команду». Я все же спросил Лутака, как прошел Пленум. Он ответил, что было некоторое волнение и напряжение, но «все прошло хорошо».

26 мая. Позвонил мне Брежнев уже после моей встречи с Косыгиным. Поприветствовал меня с приездом в Москву, перебросились ничего не значащими словами и репликами. Непонятна осталась для меня его фраза: «Ничего, разберемся в этом лабиринте». Им я был приглашен на подписание совет- ско-американских соглашений и документов и на прием в по­сольство США. Брежнев ходит просто «победителем», как-то он в узком кругу сказал: «Я прижал Никсона по всем вопросам так, что ему деваться некуда было». Бахвальство и самонадеян­ность, он говорится — «вершина власти далеко не всегда есть вершина мудрости и ума».

На дачу приехал поздно. Страшно устал, тоска невыноси­мая, надо бы отделываться от этого состояния побыстрее, если это в моем состоянии вообще возможно сделать.

Все же не выдержал — ночью написал заявление в Полит- броро ЦК КПСС. Вот его содержание, вернее, копия:

В Политбюро ЦК КПСС

Заявление

В связи с резким ухудшением здоровья и крайне угнетенным морально-физическим состоянием, вызванными всеми обстоя­тельствами, прошу Политбюро ЦК КПСС освободить меня от обязанностей члена Политбюро и навязанной мне должности заместителя Предсовмина. В 65 лет нет смысла начинать жизнь снова. Может быть, она хотя бы немного и сохранится такой, какой сложилась. Если заслужил, установите мне соответствую- ш,ую пенсию и определенные льготы. Мой партийный и трудо­вой стаж известен. Возвратите меня, хотя и «искалеченного» морально, к семье, сыновьям и внукам. Многим товарищам спасибо за совместную работу и искреннее сочувствие о случив­шемся. Прошу Вас поверить искренности высказанных слов и моего состояния, морального и физического. Не усугубляйте мою тяжесть, не доводите до печальных нежелательных послед­ствий. В своей работе я всегда за все платил сам. Прошу удовлетворить мою просьбу.

26 мая 1978 года П. Шелест»

О содержании моего заявления в Политбюро кое-кто из членов Политбюро знал. Я сам поделился с ними. Некоторые отговаривают, советуют не спешить с таким заявлением, в том числе Подгорный и Полянский. Говорят, что это будет воспри­нято как протест. Это правильно, что в этом изложении про­тест, обида, возмущение несправедливостью и вероломством. Мне очень тяжело, и все же, очевидно, надо выдержать это напряжение, иначе может быть очень неприятный резонанс среди партийного актива.

28 мая. Был на работе, смотрел некоторую почту, газеты, журналы. От такого безделья просто деваться некуда. Скорее бы уж решался вопрос об обязанностях и объеме работы, чтобы как-то постепенно вводить себя в рабочую колею. Хотел выехать на предприятия в города, области, республики для ознакомления, но «порядок» такой, что без Брежнева никто никуда выехать не имеет права, хотя это и диктуется интереса­ми дела. А Брежневу сейчас не до этого: он «творит мировую политику».

Вечером с Иринкой смотрели у Образцова «Божественную комедию».

29 мая. В 9 часов утра срочное заседание Политбюро, во­прос о ходе переговоров с американцами и подписании дополни­тельных соглашений в 14.00, а в 15.00 прием в Колонном зале Дома союзов в честь Никсона и его проводы. Он улетает в Киев. На приеме были с Ириной — формальность, спектакль на большой сцене с плохой игрой.

Я не верю ни одному слову американскому, наверное, и у них такое же чувство к нам. При проводах Никсона из Москвы в Киев произошла «заминка» у самолета Ил-62: более 45 минут не могли завести один мотор. Пришлось менять само­лет и пересаживать всех пассажиров. Думаю, что американцы из этого инцидента сделают свои выводы. У нас же все сошло гладко, хотя это просто ЧП и скандал. Но глава Аэрофлота Бугаев находится под «крышей и особой опекой» Брежнева, а за что? Известно за что!!