Сочинения. Том 2 - Евгений Тарле

Таково это постановление. Вглядываясь в него, мы видим, что оно лишь ярко развивает мысль Комитета общественного спасения.

Рабочие делали все от себя зависящее, чтобы уклониться от этой отдачи в работники тому или иному землевладельцу. Трудно сказать, насколько им это удавалось. Но есть одно свидетельство, показывающее, что сам Комитет общественного спасения не счел возможным ограничиться одними репрессиями.

По-видимому, в области таксации заработной платы отчасти повторилось то же самое, что мы видели, когда речь шла о таксации бумаги и мыла: там, где Комитет общественного спасения должен был во что бы то ни стало добиться положительных результатов немедленно, он отступал от своих принципов и сам нарушал изданный им закон. Земледельческие рабочие, особенно молотильщики, прятались, уклонялись всячески от работы по максимуму, а между тем откладывать уборку и молотьбу было решительно невозможно. И вот в августе 1794 г. Комитет издает постановление, в котором молотильщики объявляются изъятыми из действия закона о максимуме: отныне они, не в пример прочим, должны получать не в 1½, а в 1 3/4 раза больше, чем получали в 1790 г. «La présente fixation n’aura lieu que pour les grains et la récolte de l’année présente», прибавляет Комитет, явно подчеркивая этим всю вынужденность подобной меры [270].

От реквизиций в пользу сельских хозяев рабочие не избавились и при Директории, но это уже выходит из рамок настоящей главы.

Подводя итог тому, что было сказано во всех шести параграфах этой главы о влиянии максимума на положение рабочего класса, приходится прийти к таким заключениям:

1. Максимум как регулятор цен на предметы потребления оказался мерой совершенно неудачной и не улучшил, а ухудшил положение потребителя.

2. Максимальная таксация нанесла тяжкий удар всей обрабатывающей промышленности вследствие естественно ускорившегося оскудения рынков сырья.

3. Закон о максимуме (которого горячо желала и добивалась рабочая масса с конца 1792 г.), не улучшив положения рабочих как потребителей, значительно ухудшил их положение как представителей наемного труда. Реквизиции оказались оружием, направленным против рабочих, со стороны Комитета общественного спасения и подчиненных ему властей во имя хозяйственных интересов государства. При этом под интересами государства понимались как непосредственное обеспечение правительства нужным для его хозяйственных нужд количеством рабочих рук, так и поддержание частных промышленных предприятий, необходимых, по мнению Комитета общественного спасения, для экономической независимости страны.

4. В подобных же видах представители правительственной власти желали насильственным образом заставить рабочих работать у сельских хозяев за плату, установленную таксой.

5. Комитет общественного спасения и подчиненные ему власти еще до падения Робеспьера начали мириться с некоторыми отступлениями от принципа закона от 29 сентября 1793 г. ввиду полной невозможности силой побороть общее пассивное сопротивление этому закону; отступления от принципа, которые проявились в области распоряжений, касающихся полотняного, бумажного, мыловаренного производства, обусловливались прежде всего неслыханным падением качества фабрикации.

Конец террора стал естественной предпосылкой к отмене закона о максимуме. Как уже сказано, 24 декабря 1794 г. закон о максимуме был отменен.

Изнуренным безработицей и голодом, отчаявшимся в средстве, которое еще 15 месяцев тому назад он считал панацеей от всех зол, вступал рабочий класс в начинавшийся новый период. 1795–1799 годы оказались для рабочих продолжением бедствий. Максимум ухудшил положение рабочих, и они без тени протеста смотрели на казнь Робеспьера; отмена максимума не спасла их от голода, и они стали ждать человека, который бы их избавил от новых владык, низвергших Робеспьера и севших на его место. Но и в том, и в другом случае они были уже не актерами, а только зрителями.

Глава VI

РАБОЧИЙ КЛАСС ПОСЛЕ ОТМЕНЫ ЗАКОНА О МАКСИМУМЕ (Конец Конвента и Директория, 1795–1799 гг.)

1. Общее состояние обрабатывающей промышленности в 1795–1799 и. Ассигнационный кризис. Недостаток сырья. Влияние контрабанды на сокращение сбыта. 2. Экономическое состояние рабочего класса с конце эпохи Конвента и при Директории. Безработица. Эмиграция рабочих при Директории. Понижение заработной платы хозяевами. Попытки рабочих бороться с этим явлением. Брожение в Париже. Брожение в Бордо. 3. Постановления Директории относительно рабочих стачек. Циркуляр Фуше. Реквизиция рабочей силы при Директории. 4. Продовольственный вопрос и столичные рабочие при Директории. 5. Данные, касающиеся политическою настроения рабочих в конце Конвента и при Директории. Подозрительность властей. Апатия и покорность со стороны рабочих. Жалобы на дороговизну хлеба и на безработицу. Толки о временах Робеспьера в рабочих кругах. 6. Дело 1796 г. Специальная точка зрения, с которой оно может интересовать историка французскою рабочего класса при революции. Документы этою дела. Что они дают для характеристики рабочих. 7. Рабочие в последние годы Директории. Толки о необходимости «военного правительства»

1

Закон о максимуме и реквизиции страшно расшатали все устои экономической жизни, которая, как мы знаем, и до сентября 1793 г. переживала в высшей степени тяжелые времена. В декабре 1794 г. максимум был отменен. Но остались налицо условия, которые решительно не позволяли французской обрабатывающей промышленности оправиться. Сбыт по-прежнему был возможен почти исключительно лишь внутри страны, но и тут французской промышленности приходилось считаться с могущественно развитой контрабандой; сырье не было так недоступно, как при максимуме, но все же его не хватало очень много, так как неслыханное обесценение ассигнаций препятствовало торговым сделкам; разгром некоторых промышленных городов иностранными армиями (Амьена, Валансьена, Лилля) или усмирительными отрядами (Лиона, Шоле) довершил дело.

Безработица поэтому в 1795–1799 гг. была ничуть не менее жестокая, нежели в 1793–1794 гг. Чудовищное вздорожание всех предметов первой необходимости, бывшее прямым следствием или, вернее, лицевой стороной жестокого финансового кризиса, делало положение людей, живущих своим трудом, поистине отчаянным. Таков общий характер экономической действительности в последние годы интересующей нас эпохи. Документальные показания, относящиеся к концу Конвента и к эпохе Директории, в высшей степени скудны. Обратимся к ним и рассмотрим: 1) что говорят о падении производства, о безработице и дороговизне припасов промышленники, рабочие, правительство; 2) как реагировала на эти бедственные явления рабочая среда в провинции и столице; 3) как боролась правительственная власть с немногими проявлениями рабочего движения; 4) и наконец каково было отношение рабочих к существовавшему политическому строю.

Современникам последовательность событий представлялась в таком виде: сначала максимум, потом реквизиции и наконец обесценение ассигнаций разорили промышленность и оставили рабочих без куска хлеба. Для нас все три причины представляются действовавшими одновременно, но переживавшие революцию иной раз разделяли эти три момента [1].

Во всяком случае, быть может, именно отчасти потому, что максимум был попыткой (весьма неудачной) нейтрализовать гибельные последствия общего экономического и финансового кризиса, как только эта мера перестала привлекать к себе внимание обесценение ассигнаций выступило ярко на первый план. Сырье недоступно, владельцы его не хотят продавать за бумажки, не имеющие никакой цены; рабочие предпочитают не работать и голодать, ибо, работая и получая за труд бумажки, они все равно голодают. Вот повторяющийся мотив этой эпохи.

Следует заметить, что отсутствие сырья, обусловливаемое тем, что и после отмены максимума сырье продолжало «прятаться» ввиду полного недоверия к ассигнациям, а также уже констатированная нами выше техническая отсталость французского производства были двумя главными, коренными причинами страшного кризиса 1795–1799 гг. Они порождали дороговизну и малую продуктивность французской промышленности, логическим последствием чего являлось сокращение сбыта или точнее, переход части внутреннего рынка в руки иностранцев.

Сбыт мог сократиться и даже почти уничтожиться в области шелковой промышленности, но, например, относительно шерстяного, полотняного и особенно бумагопрядильного производства был предел сокращению потребностей населения, был минимум, ниже которого не могли пасть требования внутреннего рынка, несмотря ни на что. И вот тут-то и обнаруживалась полная невозможность для французской промышленности конкурировать с английской, швейцарской, голландской, западногерманской. Все запреты ни к чему не приводили: контрабанда приобрела поистине фантастические размеры, и потребности внутреннего рынка удовлетворялись в 1795–1799 гг. в значительной мере иностранными провенансами, более дешевыми, нежели французские.