Я дрался на Т-34. Обе книги одним томом - Артем Драбкин

Откровенно говоря, думаю, что это фамилия меня так подвела… С моей фамилией особо рассчитывать было не на что. Меня считали за еврея, хоть я и белорус, в лицо мне никогда ничего такого не говорили, но какое-то холодное отношение и антисемитизм чувствовались. Думаю, что больше награждали тех, кто был поближе к начальству… Героев вроде давали справедливо, хотя что я из танка мог видеть и знать? Да и не интересовался я этим. На войне это меня вообще не задевало, вот после, да…

– Как Вы можете оценить Т-34?

– Считаю, что с 85-мм пушкой он был значительно лучше, чем с 76-мм. Конечно, в лоб «Тигра» он не брал, поэтому старались подобраться сбоку. Самое главное, что он быстрый и маневренный. Закон выживания у нас был один – не останавливаться, постоянно маневрировать и укрываться. Недостатки? Вроде все было надежное, единственное, что процедура, в случае если дизель засасывал воздух, была достаточно трудоемкая. И то, что топливные баки находились по бокам боевого отделения, это тоже был минус. При мне у нас уже были тяжелые танки «ИС», но я, например, не хотел на него переходить, он не такой маневренный, правда, мне и не предлагал никто. Что еще? У сталинградских танков были сварные башни, а у нижнетагильских – литые, но нам это было все равно, какие дадут – на таких и будем воевать, нашего желания никто никогда и не спрашивал.

– Зимой перекрашивали танки?

– Просто белили обычным мелом. Никаких специальных обозначений на танках вроде не было, только номер, но какой у меня был номер, хоть убейте, не помню.

– Когда можно было покинуть танк?

– Если просто подбили, а не подожгли, то мы не выскакивали, сидели в танке, вот если он загорелся, то да. У нас проводились специальные тренировки по посадке и высадке из танка. Если повреждения незначительные, то действовали в зависимости от обстоятельств. К танкам мы относились бережно, чтобы в бою не подвели.

– Приходилось бывать внутри немецких танков?

– Не доходя до Коломыи, в одном месте видел вертикально стоящий «Тигр». Он пытался переехать через небольшой мостик, но тот не выдержал, провалился, «Тигр» встал «на попа», и немцы его там и бросили. Мы его потом вытащили, и я в него лазил посмотреть. Ничего, хорошая машина, но недостаток, что он работал на бензине. Потом я слышал, что вроде из него наши ребята пробовали по немцам стрелять, но подробностей я не знаю.

– Какие отношения были внутри экипажа?

– У нас было четыре лопаты, и работали мы все вместе, не смотрели, кто какого звания. Все делали вместе, но, например, по именам называли только офицеров, а с экипажем только по званию. На отдыхе у офицеров была своя отдельная землянка, но это от экипажа не отдаляло.

Как-то особо сдружиться не успевали. У меня хоть из экипажа никто и не погиб, но три или четыре экипажа я поменял. Почему? По разным причинам. Один, например, пошел к девчатам, рядом с нами в лесу стояли регулировщицы, что ли, попал там под сильную бомбежку, и его ранило в руку. Как ранило Быстрякова, я уже рассказывал. Один механик-водитель у меня сошел с ума… В одном месте нам в лобовую броню попала мина, причем, наверное, тяжелая. Броню она не пробила, но оглушила нас здорово, а механик даже помутился рассудком, и его от нас забрали, естественно. А двое отравились насмерть.

Вначале у нас на танках была спирто-водо-глицериновая незамерзающая смесь. Ее можно было пить, что ребята и делали, но с 1943 года уже была этилено-гликолевая смесь, а это чистейший яд. Под Курском стрелок-радист и заряжающий из моего экипажа очень крепко насели на меня: «Лейтенант, оставь смесь, выпьем». – «Да вы что, – говорю, – это же яд!» – «Да нет, мы же сколько раз уже пили, знаем уже как». Утром смотрю, что-то с кухни долго еду не несут, иду в окопчик, где должен сидеть наблюдатель, а там никого. Подбегаю к танку, а под опорным катком один лежит скрючившись… Я его хватаю, пытаюсь вытащить, а он уже окоченевший… Ночью они этот проклятый антифриз все-таки выпили, и оба отравились насмерть…

Тут сразу «особый отдел», меня начали допрашивать, откуда они могли взять его, ведь дело летом было, а мы эту смесь получали и сдавали под расписку, все очень строго было, и я простодушно так и отвечаю: «Да они меня очень попросили оставить им немного, я им и уступил». Тут меня сзади кто-то кулаком толкает, то ли особист наш, то ли политработник, не помню уже. Я оборачиваюсь, в чем, мол, дело? Потом продолжаю, опять удар… Только тут я уже догадался, что надо сказать, что они его сами где-то достали…

Отправили меня в штрафбат, но когда вели туда, то возле штаба встретил знакомого капитана: «Костя, ты чего здесь?» Мы с ним и не друзья были вовсе, так, знали друг друга, как офицеры из одной части, но когда он узнал, в чем дело, побежал в штаб, и не знаю, как он это организовал, но меня вызвали к самому командующему нашей 1-й танковой армии генералу Катукову. Тот меня выслушал и прямо говорит: «Ты что ж, сопляк, разве можно такие глупости делать? Разве можно поддаваться на уговоры и людям антифриз оставлять?.. В штрафную роту захотел?..» Дело прошлое, я расплакался даже… Но меня не судили, я пообещал исправиться, воевать хорошо, и по личному распоряжению Катукова меня вернули обратно… Ни фамилии, ни даже имени того капитана я не помню, хотя он мне, наверное, жизнь спас… А ту свою вину я и тогда чувствовал, и до сих пор чувствую… Этот грех до сих пор со мной…

– Героические поступки, или наоборот, проявления трусости приходилось видеть?

– Да что там из танка увидишь? За собой лучше смотреть. Трусость? В одном бою мне запомнилось, что когда мы только вошли в какое-то село, то новобранцев с Украины долго не могли поднять в бой. Лейтенант в фуражке с малиновым околышем шел позади них и стрелял в воздух, но они все равно вперед не шли… Потом один из наших командиров выскочил из танка, обложил их матюгами, в общем, как-то заставили их подняться в атаку…

Или, например, был у меня памятный случай, где-то в районе Ахтырки на Украине, то ли в селе Константиновка, то ли в Константиновском районе. Немцы нас в том бою потеснили, мы сдавали задом и свалились в овраг, встали почти вертикально и сами выбраться не могли. Из наших вокруг никого, и мы уже слышали, как немцы нам кричали: «Рус, сдавайся!» Даже видел, что они пытаются сдирать солому с окрестных хат, но разве там сорвешь просто так? Наш экипаж тогда временно передали вначале в 17-й, потом в 16-й танковый полк, и механиком-водителем мне дали кого-то из бывших заключенных. Он был такой матерый дядька, ему уже было за тридцать, а заряжающим дали парнишку из гэсээмщиков. В нашем положении мы даже отстреливаться не могли, и я подумал, что сейчас этот урка пойдет сдаваться в плен. Тихонько достал свой наган и приготовился его осадить, но, к моему удивлению, начал канючить молодой заряжающий: «Товарищ лейтенант, немцы нас сейчас сожгут, давайте сдаваться…» И я только слышу, как механик ему по морде треснул: «Молчи, сопляк, выкрутимся…» Вот так бывает: надеешься на одного, а получается все наоборот… Где-то часа два мы там провели, пока не подошли наши танки и нас из этого оврага не вытащили.