Легенды Мира Реки. Тайны Мира Реки: Рассказы - Филип Фармер

— Да, — ответил я, и мысленно увидел это: белые и темные, все работают вместе, строя величайшую деревню, какую когда-либо видели духи. Это может случиться. И это случится.

Вы все будущее.

Все мы. Я знал, что речь шла и о белых. Я оперся о плечо Зоны и поведал ему о своем видении, поведал обо всем, что открыл мне Кокоти. Он согласился с моим толкованием.

— Но что если белокожие к нам не присоединятся? — спросил он. — Они никогда еще не жилил среди нас, как мы.

— У тебя есть копье, — заметил я. — И у меня тоже. Если они не станут людьми, нам придется поступить с ними, как с опасными зверями, и убить их. Когда их души возродятся, они постигнут истину.

— Истину, — отозвался он. — Это хороший замысел. Кокоти прав. Когда мы начнем?

— Немедленно, — ответил я. — Разбуди остальных мужчин. И Нону. Пусть говорит от нашего имени с белокожими. Еще рано, белокожие будут сонными и беспомощными. Некоторые, возможно, до сих пор одержимы злыми духами.

— Да, вождь.

Впервые он так назвал меня. Он признал меня окончательно. Вот и еще одно испытание позади, как подумал я. Ты никогда не остановишься, Кокоти?

Пока Зона будил остальных, я глядел на травяное поле и мечтал. Я думал, что все мы вместе войдем в этот мир, каждый мужчина и каждая женщина, служа Кокоти и другим духам. Белые мы или темнокожие, хоть зеленые, хоть пурпурные, неважно, какого цвета у нас кожа. Наше возрождение в этом мире было только началом.

Вы будущее. Вы все будущее.

Я постараюсь, чтобы так и вышло.

Дэвид Бишоф. Дин Уэсли Смит

Не вернуть[42]

1

Расколот кубок золотой, — рыдать колоколам!

Летит с тоской душа святой к стигийским берегам.

Солнце било ему в глаза. Он опустил капюшон и поправил грубую ткань, чтобы лучше бросала тень. Он сощурился, глядя на дальний берег мутной и темной Реки, разлившейся здесь на милю в ширину. Да, привычная травянистая равнина и привычный величественный хребет, покрытый нетающими снегами, вроде того, что обрамляет и эту безумную Долину Не Умерших. Между ними — скалы, низкие деревца, рощи железного дерева. Клочья дыма над ними парят, точно души, бежавшие из гробниц, закрепленных за поселениями. Ничего сколько-нибудь непривычного. Однако на самом краю этого однообразного леса перед этими однообразными горами, вздымающимися над однообразной Рекой, стоит здание, и у этого крупного одинокого двухэтажного здания имеются трубы и щипцы. Щипцов, похоже, около семи, но он не мог сосчитать их отсюда. И все-таки за пятнадцать лет, что он странствует в Послежизни, он еще не видывал такой архитектуры.

Семь щипцов. Готорн гордился бы.

И опять-таки: возможно, Готорн здесь.

Эдгар Аллан По вскинул ранец, содержавший все, чем он обладал в этой новой жизни: его грааль, кое-что из запасной одежды, письменные принадлежности, пачка листов, покрытых каракулями, бутылки, жвачка, и то, особое, что Привело его сюда, и перебросил через плечо. Глаза его все еще были затуманены, и Демонический Напиток все еще гремел цепями в его голове. Возникло искушение сделать глоточек из бутылки, чтобы грохот поутих, но поэт решил не поддаваться. Если его пребывание на Земле не научило его ничему другому, то научило хотя бы, что от того, кто ищет себе занятие, не должно разить алкоголем. Нынче ночью он получил свою порцию: рацион эля и вина, брошенный в его грааль вместе с обедом, а затем — слишком много пойла из лишайника, которым снабдили его немцы пятнадцатого века с той стороны Реки. Волоча свое двадцатипятилетнее тело к берегу в сторону пирса, он чувствовал себя почти таким же старым и больным, как, когда в сорок лет умирал в Балтиморе. «Упокой, Господи, мою бедную душу», — прошептал он в больнице Медицинского Колледжа Вашингтона и умер.

Но вовсе не это было у него на уме.

Знакомые речные запахи достигли предела и, как всегда, ему от них сделалось дурно. Они напоминали ему, как пахло в районе Феллз Пойнт, когда виски и болезнь мозга доконали его среди шума и вони портовых таверн. Тем не менее, он успокоил свой больной дух, пообещав ему снова, что мир ждет в конце путешествия, мир в объятиях его дорогой утраченной Сисси.

По добрался до пирса, где всегда причаливало множество лодок. На одной из причальных свай сидел человек. Пристань качнулась, как только Эдгар ступил на нее, и у него ухнуло в желудке. Но он удержался на ногах и справился с приступом голода и зашагал к тому человеку вдалеке.

На скверном немецком он спросил незнакомца, не принадлежит ли тому одна из лодок.

— Йа, — ответил незнакомец и указал в сторону крепкой на вид гребной шлюпки, построенной из дерева, значительно превосходившей, по мнению Эдгара, лодки из кожи Рыбы-Дракона, с которыми ему слишком часто приходилось мириться в его странствиях. Затем По спросил, говорит ли незнакомец по-английски, и ощутил большое облегчение, когда тот ответил: «Да». За эти годы он выучился объясняться на многих наречиях, включая и дурацкое эсперанто, которое, похоже, становится все более популярным. Однако, он до сих пор чувствовал себя куда уютнее с английским, несмотря даже на то, что был вполне привязан к французскому, на котором, ведомом критиками и авторами, подобным Бодлеру, сохранились и живут на Земле, как слышал По, его сочинения.

— Мой добрый друг… дом там, за Рекой… Это, случайно, не Дом с Семью Щипцами?

— Да.

До сих пор — поистине примечательный словарь.

— Великолепно! В таком случае, человек с твоей осведомленностью в литературе, несомненно, вспомнит, кто я, если я скажу, что я — мистер Эдгар Аллан По! — Он сказал это, напыщенно взмахнув рукой, желая, чтобы вместо поношенного капюшона на голове у него была превосходная касторовая шляпа, которую он снял бы. Как ему не хватает костюма его времени! О, фрак, о, сапоги, о, галстук… Творческому человеку надлежит выглядеть определенным образом. В здешней удобной, но непримечательной одежонке никогда не угадаешь, кто перед тобой. Сплошная неразбериха. Славно было бы опять отрастить усы и бакенбарды, равно как и пышные вьющиеся черные волосы вокруг этой луковицы, называемой головой. Только и осталось от его выразительной наружности, что горестные темные глаза, надутые насмешливые губы и аристократический нос — все унаследовано от матери-актрисы.

Незнакомец-толстяк, и как только он ходит, — поглядел на него с безразличием и недоумевающе пожал плечами.

— Гм… Ну, разумеется, мои рассказы дошли до тебя, хотя бы у лесного костра однажды мрачной ночью. Мне дали понять, что сами рассказы уцелели, если не точный порядок слов и не мое имя… «Падение дома Эшеров»… Может быть, «Черная кошка»… Разумеется, «Маска Красной Смерти»… — при каждом названии собеседник качал головой. По выпрямился во все свои пять футов восемь дюймов и одернул свой костюм с видом уязвленного достоинства. — Что же, полагаю, ты еще однажды удостоишься чести их услышать. Не могу вообразить, чтобы они добрались до здешних краев, о таком и подумать странно. И все же, блистательному автору приятно представить себе, что его творения распространяются со скоростью света! — он прочистил горло. — В любом случае, мне надо переправиться через Реку.