Нью-Йорк - Эдвард Резерфорд

– Но там хотя бы хватает воздуха и света, – говорила Анна, – а девчонки приветливые.

Сальваторе догадывался, что она была еще и рада вырваться из дому.

Другим последствием нового расписания стало сближение Сальваторе с братишкой.

Анджело так и остался фантазером. Он учился с переменным успехом, но любил рисовать. Ходил с карандашиком в кармане, используя каждый клочок бумаги, какой попадался под руку. Отправляясь встречать Анну, они с Сальваторе часто меняли маршрут. Анджело почти всегда находил что-нибудь занятное и зарисовывал увиденное, пока Сальваторе не оттаскивал его прочь. То приметит красивый узор над парадным входом, то глянет вверх и увлечется антаблементом и карнизами высотного офисного здания. Домашние в грош не ставили его старания – кроме дяди Луиджи.

– Конечно, ему нравится резьба! – заявил тот. – А кто, по-вашему, ее сделал? Итальянские каменщики! По всему городу. Посмотрите на американские дома – это же копии древнеримских. А теперь они строят высотные здания, огромные клетки из стали, но одевают их в кирпич и камень, а поверху пускают романские карнизы, чтобы было похоже на итальянские palazzi. Нью-Йорк превращается в итальянский город! – пылко воскликнул он. – Наш юный Анджело станет великим архитектором, уважаемым человеком. Вот почему он рисует!

Это честолюбивое пророчество было настолько несбыточным, что его оставили без внимания. Но отец проворчал:

– Может, каменщиком и станет.

Что касалось Анджело, то он продолжал грезить. Однажды Анна призналась Сальваторе:

– Нам придется нянчиться с ним всю жизнь.

Анна проработала на фабрике «Трайангл» год, не зная горя.

Первый день 1910 года пришелся на субботу. В Нью-Йорке шел слабый снег. Но в воскресенье утром, когда Роуз Мастер села в «роллс-ройс» и поехала в центр, небо было безоблачным.

До ланча со старой Хетти оставался целый час, однако она выехала заранее, желая убедиться, что все готово. Садясь в машину, она сказала шоферу, что по пути возьмет пассажиров. Едва они тронулись, она назвала ему адрес. Тут удивленный шофер глянул в зеркало и спросил, нет ли какой ошибки.

– Ни малейшей, – сказала она. – Поезжайте.

Схватка со старой Хетти Мастер была последним, чего хотелось Роуз, последним, о чем она вообще могла помыслить как о мере вынужденной. Она поговорила об этом с Уильямом. Спросила: «Разве я не права?» – «Права, – ответил он, – но ты ее не остановишь». Роуз попыталась вразумить его бабку, деликатно объяснив, почему этот ланч не самая удачная идея, но Хетти уперлась рогом. А слухи, увы, уже разошлись. Имя Хетти звучало всюду, и Роуз не без оснований боялась, что оно угодит в газеты. Нужно было что-то предпринимать.

И Роуз составила план. Она решила действовать тонко и окольным путем, даже прибегла к помощи знакомого журналиста, на которого могла положиться, – пусть его статья принесет желаемый результат. Если повезет, все дело можно обернуть к какой-нибудь пользе, не сильно задев лично Хетти. Но чем бы оно ни кончилось, Роуз твердо решила одно: почтенное имя Мастеров не будет замарано.

Эдмунд Келлер быстро шагал по Пятой авеню. Ему нравилось ходить пешком, лицо приятно обдавало холодом. Он провел первую половину утра с семейством тетушки Гретхен, жившим на Восемьдесят шестой улице. Подобно многим обитателям старой Маленькой Германии, они давно переехали в квартал Йорквилл в Верхнем Ист-Сайде, где Восемьдесят шестая звалась теперь Немецким Бродвеем. Гретхен скончалась два года назад, но он продолжал поддерживать тесные отношения с ее детьми и их семьями.

До Грамерси-парка было всего шестьдесят пять кварталов. В такой погожий холодный денек он мог с удовольствием прогуляться. По дюжине кварталов за десять минут, с севера на юг. Они были длиннее в деловом центре, но надо было только дойти от Пятой до Лексингтон-авеню.

Хетти Мастер пригласила его на ланч. Он прикинул, что старой леди, должно быть, уже за девяносто и не стоит ее огорчать. В последний раз они виделись у его отца неделю назад. Разговор шел о странных делах на фабриках, где шили одежду. Наверное, об этом она и хочет поговорить. Ему было решительно все равно. Сделав приятное старой леди, он заглянет к отцу и останется на обед.

По воскресеньям на Пятой авеню было тихо. Он прошел мимо фасада Метрополитен-музея из красного кирпича и продолжил путь по длинному отрезку, откуда взирали на Центральный парк дворцы миллионеров. Дойдя до Пятидесятых, Эдмунд перешел на западную сторону улицы, чтобы не столкнуться с толпой, выходившей из собора Святого Патрика. На Сорок второй он отметил, что новая библиотека с великолепным античным фасадом почти достроена. Но улыбнулся от удовольствия, только когда добрался до Двадцать третьей, где Пятая авеню пересекалась знаменитой диагональю Бродвея.

Вот оно, Флэтайрон-билдинг – Утюг.

Окраину уже застраивали высотками, но истинное царство небоскребов начиналось только в виду Флэтайрон-билдинг. Впрочем, оно было уникальным. Имея больше двадцати этажей в высоту, вырастая из треугольника на пересечении двух знаменитых бульваров и с видом на Мэдисон-сквер, это здание было одним из самых изящных городских ориентиров. Офисы в узком углу ценились особенно высоко.

Эдмунду Келлеру нравились небоскребы. Он полагал естественным то, что коммерсанты и финансисты с Уолл-стрит максимально использовали свои участки, а это означало рост вверх. За последние двадцать лет развитие строительства с применением стальных балок значительно снизило нагрузку на стены – вся тяжесть приходилась на колоссальные переплетения стали, которые стоили дешево и эффективно выполняли задачу. Средневековые строители крепили высотные здания каменными колоннами и сложными деревянными каркасами, но это обходилось очень дорого. Стальные же конструкции были просты и дешевы.

Но Эдмунд подумал, что был в том и дух эпохи – могущественные титаны американского бизнеса возносятся под облака, чтобы охватывать орлиным взором бескрайний новый континент. И если здания схожи с горными кручами, то улицы – это грандиозные каньоны, в которые смелыми, гигантскими шагами вступает свет белого дня.

От Флэтайрон-билдинг до Грамерси-парка не было и пяти кварталов ходьбы. Когда дворецкий отворил дверь, гул голосов дал Келлеру знать, что собралась большая компания. Он не заметил, как сзади к обочине подкатил серебристый «роллс-ройс».

При виде Эдмунда Келлера Роуз кивнула. До сих пор ей вполне удавалось держать его на расстоянии. В один прекрасный день он было наведался в гости, но она велела дворецкому сказать, что никого нет дома. Это был обычный светский жест, и он поступил, как ему вздумалось. Немного позже он написал короткое письмо, в котором выразил желание зайти, и она послала ему такой же вежливый ответ: не стоит, к сожалению, ребенок подхватил корь. После этого он ее не беспокоил. Сейчас она, глядя, как он входит в дом Хетти, подумала: «Ну что же! Мне тем более нужно вмешаться, раз сюда вхож социалист мистер Келлер. И если он хочет войны, то получит».

– Выходим, – сказала она двум молодым людям, сопровождавшим ее. И через несколько секунд втолкнула их за порог, минуя опешившего дворецкого.

Она ослепительно улыбалась, хотя, рассмотрев гостей, не могла сдержать радость оттого, что дражайшая миссис Астор уже восемнадцать месяцев как скончалась. «Слава богу, – подумала она, – бедняжка не видит, что здесь творится».

Вся эта мерзкая история началась осенью. Работники швейных фабрик, что в центре города, затеяли жаловаться на условия труда. Возможно, не без причины. Роуз этого не знала. Но никто не успел оглянуться, как их уже взбудоражили агитаторы – в основном, как слышала Роуз, социалисты и революционеры из России. Работники пригрозили забастовкой, и хозяева пришли в ярость.

Но только не мистер Бланк и мистер Харрис, владельцы фабрики «Трайангл». Они обеспечили своим работникам внутренний профсоюз, но жестко пообещали уволить каждого, кто примкнет к смутьянам извне.

Вскоре весь швейный район уже бурлил. Работники призывали к всеобщей стачке, а работодатели посмелее с хозяевами «Трайангла» во главе вышвыривали их на улицу и нанимали других. Иные платили бандитам, чтобы расправлялись с вожаками. Таммани-холл, контролировавший полицию, встал на сторону работодателей, и происходили аресты. Но профсоюз выстраивал женщин в пикеты, и когда их сажали и посылали на тяжкие принудительные работы, общественность выказывала им некоторое сочувствие. Заколебалась даже «Нью-Йорк таймс», которая всегда поддерживала фабрикантов.

Роуз не одобряла ни скверного обращения, ни насилия, но во всем нужна мера, события нельзя пускать на самотек. Их бы и не пустили, когда бы не определенный женский коллектив. Тот, что собрался в этой комнате.

Роуз мрачно отдала должное старой Хетти – та созвала целую толпу. Полдюжины девиц из колледжа Вассара – начать с того, что могли бы оказаться и поумнее. Роуз никогда не знала, как относиться к женщинам, учащимся в колледже. Вассар и Барнард в Нью-Йорке, Брин-Мор в Филадельфии и еще четыре колледжа в Массачусетсе – их называли Семь сестер, по образу и подобию Лиги плюща. Все достаточно уважаемые, спору нет, но неужели кому-нибудь нужно, чтобы девицы из старых семей набили себе головы дурацкими идеями? Роуз считала иначе.