Тишина - Василий Проходцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Самые-то главные и ушли, Матвей Сергеич! У них так, у казаков – рассуждал Котов.
– Да иди ты к растакой-то матери вместе с ними! – прокричал Матвей, и тут же устыдился напрасной ругани – подьячий был прав.
Вскоре вся деревня, уже без большого сопротивления, была занята, и Матвей, в самом мрачном и мстительном настроении, въехал вслед за войсками на ее главную улицу.
Глава 6
Чур Михайла и Матвей смотрели друг на друга с ужасом и недоумением, которые, пожалуй, были сильнее у казака, который ожесточенно тер глаза, словно это могло помочь ему или понять, откуда и почему на него прямо с потолка свалился трехлетний мальчик, либо сделать так, чтобы наваждение исчезло. Матвей серьезно и внимательно смотрел на чуру.
– Маля, звідки ти? Та чи справжній?
Казак осторожно протянул руку и потрогал Матвея за плечо.
– Дяденька, я настоящий! Мы с Авдеем и Мироном на чердаке живем.
– Авдей із Мироном? А це хто? – с недоверием отпрянул Михайла, вновь испугавшийся, теперь уже предстоящей встречи с загадочными Авдеем и Мироном.
– Братья мои. Мы – хозяйские дети. Барчуки – прибавил Матвей, который слышал это слово раньше от крестьян и дворовых, и решивший, что казаку оно может быть понятнее.
– Слава тобі, Господи! Я вже думав, нечиста сила в нас на горищі оселилася, по наших гріхах! Все на горищі хтось порається, пихкає, а зайдеш – нікого нема. Де ж твої брати?
– Они за едой пошли, а куда – не знаю.
– А-а! Так от і їжа кудись пропадає, а я все на Богдана грішив… Тебе як звати, хлопче?
– Матвей Сергеев сын Артемонов.
– Ах ти, Матвію Сергєєву сину, що ж мені з тобою робити?
– Дядя Михайла, отпусти меня назад, к братьям!
– Ану, Матвіє Сергійовичу, лізь назад на горище, поки хлопці не повернулися. Та братам передавай, щоб стрибали по стелі тихіше, бо спіймає вас Петро – бути вам у Криму на ринку.
Михайла подсадил мальчика, который быстро вскарабкался через широкую щель на чердак, а сам стал поспешно прилаживать доску на место.
– Спасибо тебе, дядя Михайла!
– Давай-давай, біжи швидше. А їди я вам під сходами покладу, де на гульбищі вихід. Тільки ви вже вночі приходьте, та тихіше.
Слушая топот ножек Матвея по потолку, Михайла перекрестился, вздохнул и покачал головой.
– От і вміють же сумські прибиратись: вранці куди як чистіше було – удивленно произнес вошедший в комнату Богдан, парень лет на десять помладше Михайлы, но уже заслуживший право носить оселедец, – А ти що, старий, плачеш? Ось і залишай тебе одного з горілкою! Говорив я Петро: І прибратися не прибереться, і без горілки залишить нас. Та ти не плач, старий, а то й я зараз з тобою сплакаю!
– Та з такими товаришами, як ти та Петро, тільки й плакати – не веселитися ж! – раздраженно отмахнулся Михайла, и ушел во двор.
***
Первое, что увидел въехавший в деревню Матвей был большой двор, огороженный не сплошным тыном, а только прибитыми к столбам слегами, где находились несколько дюжин местных мужиков, баб и детишек, связанных и прикрученных к жердям кожаными ремнями, по самым лучшим крымским обычаям. Многие уже были освобождены, и сидели или стояли, потирая затекшие запястья и разговаривая с рейтарами.
– Разобрали мужичков-то черкасы, Матвей Сергеич! – сообщил один из ротмистров, занимавшийся пленными.
– Вижу! Всех развязать, и чтобы с нашей стороны без обид.
Прямой царский указ запрещал не только любые притеснения православных жителей Великого княжества, но и даже покупку у них еды и фуража по низким ценам. Соборное же уложение, следуя правилам апостолов и святых отец, не менее строго запрещало продавать и покупать православных людей, даже и недавно крестившихся. Все это было словно невдомек казакам, которые обошлись с белорусскими мужиками как с жителями завоеванной враждебной страны.
Затем Матвею пришлось проехать мимо большой избы, возле которой собрались раненные в бою московиты, стонавшие, кричавшие, державшиеся за простреленные и порубленные конечности. Несколько человек лежало без сознания, возможно уже и умерших. Это зрелище окончательно лишило Артемонова всякого благодушия, и на деревенскую площадь, где, окруженные рейтарами, стояли захваченные запорожцы, он въехал с самыми недобрыми чувствами.
– По какому праву вы решили бунтовать, царских подданных грабить и в полон брать, а на нас царских слуг, руку поднимать? – прокричал он, не спускаясь с коня и не глядя прямо на казаков, – Чьего вы отряда, и кто ваши начальные люди? Выдайте главных заводчиков мятежа и воров, и, может быть, его царское величество вас помилует.
Матвей понимал, что "начальные люди" как раз и ускользнули, прорвав строй стрельцов, а оставшаяся сиромашня будет все валить на удравшую старшину, а себя изображать лишь невольными и почти невинными исполнителями атаманских приказов. Поэтому Артемонов не хотел смотреть на казаков, чтобы сохранить воинственный настрой и не разжалобиться их покорным видом. Впереди толпы стояли три запорожца: один высокий, с кудрявыми светлыми волосами и в почти московском наряде, другой среднего роста и плечистый, очень молодой и коротко стриженный, а третий – лет сорока с чем-то, худощавый, с необычной для казака окладистой, хотя и редкой, бородой и неуловимо потрепанным видом. Трое тихо перекинулись между собой несколькими словами на мове, после чего старший из них вышел вперед. Двое рейтар бросились к нему, сбили с него шапку и хотели поставить казака на колени, но Артемонов пресек это излишнее усердие. Тогда запорожец негромким, вкрадчивым голосом, почти без малороссийского говора, обратился к Матвею:
– Твоя милость, пане полковник! Мы сечевые казаки войска атамана Иван Дмитриевича Чорного, а полков Каневского, Черкасского и других. А здесь мы, твоя милость, по прямому царскому и гетманскому указу, ведь поветы здешние шляхту укрывали, а потом и вовсе взбунтовались: ни еды, ни конских кормов не давали, а когда приехали драгуны князя Шереметьева за фуражом, то их мужички здешние поголовно перебили – более тридцати человек, боярин. Вот и
