Черный поток. Сборник - Йен Уотсон

Кайяпи, например, совершенно убежден в этом.

— Вода поднимается каждый день. Почему ты не уходишь отсюда?

Он пожимает плечами. Сплевывает на затопленную землю с показной бравадой — или равнодушием?

— Видишь, я намочил ее еще больше. Я прибавил воды к мокрому. Может, мне еще пописать на нее? Ты думаешь, меня волнует эта вода?

— Но почему ты так уверен?

— Я слышал слова Брухо — разве ты не слышал их? Ты держишь их в этой говорящей коробке. Но разве ты не храпишь их в своей голове?

— Я не присоединялся к Наркотическому Танцу. Может, поэтому я и не думаю о них. А могу я танцевать с вами? Могу я принимать наркотики вместе со всеми?

— Не знаю. Ты должен разговаривать на языке шемахоя и быть шемахоя. Иначе полет птиц выжжет твои мозги, и они разлетятся на все четыре стороны, заблудятся и никогда не найдут дороги обратно.

Мы с Кайяпи по-прежнему общались на португальском. (Единственному из шемахоя — вследствие своего незаконного рождения — Кайяпи пришлось постранствовать по свету и научиться общаться на чужом языке.) И, тем не менее, все больше слов из лексикона шемахоя проскальзывало в наших беседах.

…Таким образом, «мака-и» — как называл этот наркотик Брухо — является разновидностью плесени, растущей на подстилке джунглей, у корней некоего дерева. Кайяпи не говорит (или просто не знает), у какого именно. Брухо вместе со своим помощником собирают его раз в год, соблюдая определенный ритуал, сушат и растирают в пыль.

Местные индейцы принимают его, как и другой наркотик растительного происхождения, распространенный среди индейцев к северу от Манауса. Этот наркотик носит название «абана». После приема «абаны» тело ощущается, словно некий механизм — вроде подвижных рыцарских доспехов. Однако при этом сохраняется острота зрения и ясность рассудка, а память о прошедших событиях предстает в виде мультфильмов. Подобно «абане» или кокаину, «мака-и» тоже нюхают. Брухо всыпает крошечную дозу этой высушенной плесени в камышовый стебель и затем «вдувает» в соплеменника.

Женщины, похоже, этот наркотик не принимают. Однако мне казалось, что женщина в табуированой хижине является исключением — вероятно, я ошибался.

— Кайяпи, а почему женщины не принимают мака-и?

— Потому что женщины неправильно смеются, Пи-эр.

— Что значит — неправильно?

— Я говорил тебе о том, что есть два смеха.

При этом он смотрел на меня как на идиота, как будто для здорового человека подобная забывчивость была непростительной. По моему глубокому убеждению, все социальные антропологи — профессиональные идиоты. Они постоянно задают вопросы, ответить на которые может даже ребенок. Проблема только в том, что очень часто эти вопросы являются жизненно важными.

— Значит, ты хочешь сказать — женщины не смеются Смехом Души?

— Подумай сам, Пи-эр, что есть женщина и что — мужчина. Когда мужчина открывает рот, чтобы засмеяться, то, если у него не хватит сил для Душевного Смеха, это может обернуться плохо для него. Злое может прорваться за его язык, пока он будет занят смехом, а не словами. А что раскрывает женщину, спрошу я тебя? Кроме рта? Ее ноги. Вот где она хранит слово души, хранит так, чтобы никакое несчастье не ворвалось туда. Во рту она хранить не может. Поэтому она позволяет себе хихикать.

Я задумался. Может, плесень мака-и уродует плод? Или действует как контрацептив? Или вызывает выкидыши? Но при их-то постоянном сокращении численности — к чему им противозачаточные средства, к чему им прерывание беременности?!

— Ты хочешь сказать, что мака-и делает плохих детей?

Он отрицательно покачал головой.

— Это дитя, ребенок мака-и — он не нужен.

— Не нужен? Ты хочешь сказать: мака-и остановит ребенка, когда он будет выходить в мир?

— Говорю тебе — этот ребенок не нужен! А придет то, что будет нужно. Тогда женщина засмеется и даст рождение.

Я все равно ничего не понял. Кайяпи покачал головой, дивясь моей редкостной тупости, и побрел прочь, оставив меня в прежнем недоумении. Ногами он загребал воду. Я промотал на диктофоне немного шемахойской речи — А и Б вариантов — местный бытовой диалект и запутанный имбеддинг наркотинеского транса с его мифами, в которые они свято верили, как верил всегда исторический Человек в своей вечной попытке примириться с непримиримой действительностью.

— Кайяпи, а где оно растет — это дерево с плесенью?

Он все больше тяготел к местной речи, удаляясь от языка матери и всего внешнего. Португальский он почти забыл, и мне волей-неволей приходилось приспосабливаться к общению на шемахоя.

Возможность общения с соплеменниками, возраставшая по мере того, как вода поднималась, все сильнее вовлекала его в заботы и мысли племени. Да и самому Кайяпи, по-видимому, опостылело положение шакала, подбирающего объедки в стороне от Большой Еды.

По счастью, я уже успел овладеть достаточным запасом слов бытового лексикона шемахоя, чтобы поддерживать общение с Кайяпи на его родном языке.

Больше всего я боялся отпугнуть своего единственного товарища.

Даже людей из племени маконде, что в Мозамбике, мне было легче понять, чем здешний народ. Ведь там наши мозговые передатчики были настроены на одну волну. Другое дело — здесь, где мне пришлось столкнуться с совершенно иным взглядом на мир, с иной вселенной, включающей в себя совершенно непривычные понятия. Впечатление такое, будто попал в другое измерение. Самое настоящее политическое преступление совершил по отношению к этому племени американский капитализм в сговоре с бразильским шовинизмом. И даже АК-47 с гранатометами здесь слабое подспорье. В отличие от Мозамбика, вероятность того, что здешние события когда-нибудь получат огласку, равна нулю. И все же моя бессильная ярость стихает при мысли об удивительной проницательности людей этого племени. Разумеется, настаивает мой рассудок-рационалист, все это — лишь иллюзия. Не более!

— Что это за дерево, Кайяпи? — спросил я, стараясь придерживаться бытового диалекта шемахоя.

Он пожал плечами, отводя глаза в сторону.

— Вода убьет мака-и?

— Мака-и живет в маленьком месте. Вот такая ширина…

Он развел руки, демонстрируя «ширину».

— Здесь — и здесь — так много мест…

Он поднял ладонь в жесте, обозначающем у соплеменников его матери «много» — пять растопыренных пальцев. Однако с шемахоя дело обстоит иначе — вот почему жест Кайяпи меня несколько озадачил.

Язык шемахоя, уникальный даже среди племенных языков, имеет богатый словарь для выражения чисел. Эти слова обозначают носителей количества: так, например, крыло попугая макао содержит определенное число перьев. Получается, что каждая птица может символизировать собой определенное число.

Они охотятся на этих птиц, употребляя их мясо в пищу, а перьями украшают себя во время Наркотического Танца. Так что перьевая система исчисления проходит красной нитью через всю их жизнь. Чего, увы, не могу сказать о своей. Кайяпи с явным отвращением взглянул на свои пальцы, изображающие «много», и, сердито хлопнув ими по бедру, произнес заветное числительное на шемахоя.

Я не слышал о такой птице. А если б и слышал, понятия не имел бы о том, сколько у нее перьев в хвостовом оперении и откуда следовало начинать отсчет, окажись она у меня в руках. Я попытался обратиться к нему за разъяснениями, но безрезультатно.

— Значит, думаешь, мака-и погибнет?

— Потоп приходит, потоп уходит, мака-и спит.

— Этот потоп не уйдет. Это — навсегда.

— Может быть.

— А если Брухо возьмет нож и выкопает мака-и, и отнесет его в другое место, и там посадит снова?

— Выкопает дерево? Выкопает джунгли? Вот что я скажу тебе: с мака-и надо быть очень-очень осторожным. Или он уйдет совсем. Он сам себе выбирает, где жить, — много мест.

Он снова взмахнул рукой и снова, поколебавшись, назвал птичье числительное. Однако откуда мне знать: может, у этой птицы всего пять примечательных перьев, а остальные ни на что не годятся и поэтому в расчет не принимаются? Может быть, эта плесень нашла себе в дебрях джунглей всего пять мест, пригодных для обитания? Откуда мне знать?!

— Покажи мне… — я выговорил название птицы. — Покажи мне это число где-нибудь в деревне. Покажи мне по хижинам — сколько их, таких мест?

Я надеялся, что поселение шемахоя не подразделяется на тотемные участки и что сама эта птица не является одним из тотемов. В противном случае Кайяпи мог лишь указать мне на хижины этого тотема, представляющего собой птицу, вместо того чтобы указать мне число, соответствующее числу птичьих перьев.

Однако он с неопределенным жестом махнул в сторону деревни и потряс головой.

— Где живет шемахоя, мака-и всегда живет рядом, — произнес Кайяпи после некоторого размышления. — Мы едим ту же почву, что и мака-и. Он ест также нашу почву.