Красное колесо. Узел III Март Семнадцатого – 3 - Александр Солженицын

Тот не отрывался от стереотрубы. Спокойное, мужественное, юное, бронзоватое лицо его было гладко, без морщинки. Смотрел, как смотрят на явления природы. С уважением.

И назвал это – чудом.

Чудо и есть.

Двое немцев пролезли между нитками колючки – наружу, к нашим. И с одним из них один из наших схватился бороться. Покачивались, уже сваля каску и шапку, потом и сами покатились по земле – а все остальные руками взмахивали и кричали.

Всплеск хохота и крик донёсся сюда.

Посмотрели с Дубровиным друг на друга. Дубровин тоже улыбался – своею редкой, сдержанной улыбкой.

И что, правда, нам оспаривать эту изрытую землю – разве земли не хватит всем?

И как после этого ещё воевать до конца? – куда ж ещё концеватей?…

Что-то беленькое замелькало в руках у наших.

Бумажки.

Раздавали немцы – какую-то прокламацию?

594

Почти всего лишь за одни сутки сотрясена была революционная столица двумя ошеломляющими сшибающими новостями. Сперва как огонь распространился слух, что сданы Рига и Двинск, и немцы многими дивизиями валят на Петроград! (Этого и надо было ждать! Беспечность последних недель только и могла к этому привести!) Но не только не успели дождаться следующих газет, ни допроситься о новых телеграммах, не успели как следует перезвониться, переполошиться и решить – как же быть с эвакуацией государственных учреждений? – как разразился новый слух: что наши войска широко прорвали Западный фронт и с боями гонят немцев! (Этого и надо было ждать! Освобождённая революцией энергия должна была разрядиться!) Да не слух – а совершенно реальная телеграмма была разослана во много адресов, только нельзя было докопаться, откуда же первично она подана и кем: телеграмма о победе и чтобы отовсюду слали на Западный фронт порожние составы для приёма раненых.

Вот и верь, чему хочешь. Каково попадать на такие качели, сердце не выдержит. Каково – и всякому, но особенно – Первому лицу России, Председателю Государственной Думы!

Нет, он не должен так себя допускать, так ставить себя в оттиснутое положение. Давно ли – незабываемые дни – он был главный голос Петрограда, обращённый к неразумному Государю или к главнокомандующим. Давно ли всё правительство зависело от его ночных телеграфных переговоров – и отчего же он сам сложил с себя эту задачу? Да главнокомандующие рады будут сообщить ему в первые уши. Да особенно Рузский, с которым и были решающие разговоры. Рузский и сейчас, принявши фронтом присягу, не обошёл Председателя своим донесением.

И Михаил Владимирович сегодня с утра взял автомобиль и решительно поехал в Главный штаб. Несколько волновался, боялся унижения: вдруг штабисты не допустят его до прямого провода? в нынешних условиях всё возможно. Но штабисты оказались почтительны, предупредительны – и разговор с Рузским ему быстро устроили.

И в той же самой аппаратной, где 12 дней назад, удерживая крупную голову свою над волнами сна и бессонья, Родзянко вытягивал судьбу России, – теперь в спокойном деловом дне он говорил телеграфисту, что печатать, и опять тянулась лента от того же невидимого главнокомандующего.

Того же, и Родзянко тот же, – а не было прежней взволнованности и передвигания глыб. Ну как дела? На Северном фронте всё благополучно, настроение армии прекрасное. А были какие-нибудь передвижения? Нет, никаких решающих операций, только обычная разведка. Но, может быть, какие-нибудь успехи, по соседству? Нет-нет, все подобные слухи неверны.

О чём бы ещё?… У двух значительных собеседников – значительный разговор, однако, не получался. Рассказывать о Петрограде? Тоже было нечего, да и не к чему. Не было такой живой проблемы, которую бы обсуждать.

И Родзянко вскоре окончил разговор. С горьким осадком. Куда испарились те горы, которыми он так легко двигал недавно? (Он даже хотел бы сейчас нового великого сотрясения.)

Что ему теперь доставалось? Конечно, не прекращался поток приветственных телеграмм со всей России (уже пришло их 14 тысяч, подсчитано, – но он уже успевал их все прочитывать и даже все предыдущие прочёл). Даже от Художественного театра – лестно восторженная. Более значительным приходилось и отвечать. К Родзянко же тянулись и разные надежды, просьбы: просили его, например, отменить смертную казнь также и по воинским преступлениям. (Полагая, что это – в его руках. Впрочем, и по гражданским преступлениям правительство что-то затягивало.) То делегация петроградских коммерческих банков подносила Председателю чек на миллион долларов – на нужды революции, по его усмотрению. Конечно, деньги были, средства были, оставалась у Председателя немалая сила, – но как её применить? Таяли ряды сподвижников и помощников. Например, остались без дела все чины бывшей охраны Таврического дворца (охраняемого теперь нарядами воинских частей), обратились к Родзянко. Жаль их, былая слава Таврического. А приходилось: отправить в войска на общем основании.

Ещё стали – приезжать делегации с фронта. Вначале очень интересные, теперь они уже становились пожалуй и утомительны. Уже не мог их всех принять Председатель, поручал близким членам Думы – Шидловскому, Мансыреву. Но нельзя было те делегации и упустить: в залах Таврического их перехватывали агенты Совета рабочих депутатов и тянули к себе, обрабатывать по-своему.

Как раз и сегодня, не успел Родзянко вернуться из Главного штаба, ему доложили, что приехала с фронта делегация моторно-понтонного батальона. Техническая часть, им нужно внимание, вышел сам. Прапорщик, унтер поляк, да тройка солдат, один говорливый ефрейтор, он и говорит за всех: посланы для выражения наших глубоких чувств Временному Правительству! (Все так понимали, что Временное правительство – это Таврический дворец, только сюда и ехали.) Но приехав в Петроград, слышим тут призывы к заключению преждевременного мира, к сдаче на милость Германии.

Ах, молодцы, вот тебе и моторно-понтонный.

– Да, вот такую мерзость изрекают некоторые…

Слышим призывы к неповиновению Временному Правительству? Какие-то самостоятельные выступления Совета рабочих депутатов? Это приближает Петроград к состоянию анархии.

(Ну, анархии – это преувеличено.)

Мы – полностью поддерживаем Временное Правительство до победоносного конца!

– Молодцы, ребята, так и надо! Вполне разделяю ваши взгляды. Прошу вас и дальше быть верными Временному правительству.

Бескорыстно, без всякой задней мысли и колебания, щедро подкреплял Родзянко Временное правительство, – увы, не получая от него взаимности.

А дальше на сегодня назначено было – совещание членов Думы. Это, пожалуй, было главное в деятельности Председателя: вопреки выветривающим революционным процессам, расползанию, растерянности – любой ценою стягивать, сохранять остатки Государственной Думы. Невозможно было, увы, собрать ни одного пленарного заседания, – но собирать столько членов, сколько возможно (иногда и сам звонил отдельным, уговаривая не неглижировать). И сами заседания делать сколь возможно интересными и важными.

Не удавалось уговорить никого из министров прийти сделать хоть коротенькое сообщение – и так хоть на четверть часа создать впечатление прежней Государственной Думы! Но сегодня очень повезло: Родзянко уговорил двух полуминистров – государственного контролёра Годнева и воротившегося из Финляндии, уже не «министра по делам Финляндии», такой должности не будет, но своего исконного блестящего Родичева.

И в библиотеке, соберя около тридцати пяти депутатов, Родзянко сдержанно сиял от удачи заседания.

Как в былое время, всё тот же нудноватый Годнев, методическим голосом и не опасаясь утечки времени, излагал меры и меры контроля, приводил цифры. Совсем как отчёт в парламенте.

И как в былое время, всё тот же Родичев, который никогда не готовился к речам и никогда же не мог говорить сдержанно, снова со своим остростёклым задором и с риторическими фейерверками, не стесняясь малочисленностью аудитории, волновал членов Думы большими успехами политики нового правительства в Финляндии: русский народ заглаживает свою вину перед финским, и от финских деятелей получены заверения, что если в будущем эта политика не испортится, то мы будем прощены.

Наконец, завершая торжественно-официальную часть, и сам Родзянко мог же доложить – и доложил: о взаимоотношении Временного Комитета Государственной Думы и Временного правительства. Что (глотая обиды и острые углы) между ними полная солидарность. (А иначе и странно бы, почему Председатель не осадит их.) Временное правительство со своей стороны отдаёт себе полный отчёт, что до созыва Учредительного Собрания – выразительницей мнения всей страны является Дума. Вот, они, собравшиеся тут.

Отчасти и Родзянко сам уже перенёсся сердцем от своей любимой, но ослабевшей Думы – ко временам Учредительного Собрания.