Красное колесо. Узел III Март Семнадцатого – 3 - Александр Солженицын
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Но надо смело вступать в комитеты, – не сдавался Тройский, – и направить их. Офицерство должно вступить в союз с лучшей частью солдатской массы!
Зоркий полковник налетел через стол со встречным:
– А вы – знаете эту лучшую часть? Где комитеты создались – кто в них? Фельдшеры, ветеринары да писари! – вот кого солдаты выбирают. В лучшем случае – прапорщики запаса да врачи, окопная интеллигенция. Они-то солдат и будоражат. И вот им мы должны уступить власть? А где комитеты уже ввелись – есть ли успокоение? Да никакого, только хуже.
– Но может быть, – мягкие ладони сжимал в примирение спорящих доброжелательный тамбовский помещик, – тогда помогут делу отдельные офицерские комитеты?
– А чем может заниматься отдельный офицерский комитет? Если солдатской массой будет заведовать солдатский комитет, а боевая и строевая жизнь ещё пока у командования, – что остаётся офицерскому? Разбирать внутренние офицерские дрязги?
– Но что же иное? Но что же тогда? – покидая тарелку, вилку, нож, всем огкидом в стульную спинку выразил разочарование Тройский. – Если вы вообще не берётесь сотрудничать с комитетами, то что же можно делать?
Савицкий подлокотил голову, тёр по темени:
– Эх, господа. А неужели вы не могли спросить армию, прежде чем совершать революцию? Как же штатские люди могли не посчитаться с нами?
– Так вышло само, господин генерал. Не поверите: мы проснулись – и не узнали Петрограда.
Начальник штаба пересек режущими глазами:
– А зачем вообще был нужен переворот? Что особенно плохого было раньше?
Это прозвучало как бы неприлично. Демидов вежливо промолчал. Тройский тоже сперва. Но пауза затянулась, и он сказал тихо, глядя в тарелку:
– Господа, к старому возврата всё равно нет. Хорошо или дурно, – надо примириться.
– Хорошо, а вот пишут: в Петрограде в руках Совета рабочих депутатов – тысяча двести пулемётов. Значит – нам, на фронте, пулемётов не дождаться? И почему в руках Совета рабочих?
Да видите, объясняли гости, запасных пулемётных полков, как вы знаете, во всей армии всего два, и оба перешли на сторону революции. И для её поддержки оба желают сохранить свои боевые силы в Петрограде.
– Желают! А что же правительство?
Правительство? Правительство… Депутаты переглянулись, Тройский профортепьянил пальцами по скатерти и улыбнулся с тонкой остротою:
– Между нами, господа, Временное правительство – как хороши, как свежи были розы…
И – замерли те расплывшиеся контуры.
– А Государственная Дума?!
А Государственная Дума? Да вот, все мы в разъездах…
– … Вот, например, с присягой курбет: Совет рабочих депутатов опротестовал присягу, и она теперь, кажется, будет остановлена.
– Как? Как? – совершенно изумились офицеры. – А которые части уже присягнули?
– Которые присягнули, – перебирал Павел Павлович удолженными пальцами, как бы отряхая прах между них, – те возможно будут переприсягать, а возможно и так останется.
Вот это так! сотни тысяч солдат поднимали руку, крестились, подписывались, – а какой-то дрянной советик из шантрапы отменил её?…
Но и: что тогда остаётся от всякой присяги вообще? Армия без присяги?
Но, кажется, депутаты не слишком были отяжелены этим злоповоротом присяги: кажется, они уже понимали, что стольких сразу неприятностей не перенести, если не относиться к ним легче. Не посидеть, не посмаковать старого винца.
Савицкий сердито выдул сквозь усы:
– И вы думаете, в таком настроении можно наступать? Значит, кампании 17-го года нам уже и не взять.
Да что вы? Да что вы?! – огорчились депутаты. – А в Петрограде, наоборот, самые лучшие надежды!…
– А почему, вы думаете, солдаты так рады перевороту? Надеются: новое правительство быстро кончит войну – и по домам.
Да откуда ж это взяли? – изумлялись депутаты. – Да кто ж такое обещал? Это поразительно!
– А зачем же иначе переворот? Этого вы солдату не объясните. Если продолжать войну – зачем переворот? Всё, что солдат мог, – он давал его императорскому величеству и без переворота.
Уж не обижал до конца, не напомнил: ваше «горе тем, кто баламутит Россию» – не к вам ли первым и относится?…
Депутаты подавлены были выставленной им безнадёжностью.
– Так это всё потому, господа, – разводя, растопорщивая все десять острых пальцев, жаловался Павел Павлович, – это всё потому… Не в революции беда, а в том, что у русского солдата нет сознания родины. Если б они любили родину – они не поняли бы событий так извращённо.
– Нет, – возразил коллеге Игорь Платонович. – Родину, Русь – они понимают. Или во всяком случае понимали раньше. Ведь спасали ж её от татар, от поляков – сами, никакой интеллигенции ещё не было.
– Вы, господа, в своих речах как-то странно сочетаете: «за родину» и «за революцию». А вы, Павел Павлович, революцию даже выставляли вместо родины. Да как вы можете их ставить рядом? Родина – это святыня и наша вечность. Революция – временная острая болезнь, умопомешательство, она не может даже года продержаться, – как вы можете их сопоставить?
Добрый Игорь Платонович, уже подхмелевший, кивал, кивал, согласительно. Да он, душка, так всё и думал, как они? Это он по должности депутата?… Ему, может, и самому жалко прошлого быта, своего где-нибудь запущенного поместья и соловья на сиреневом кусте?
Чего-то нет, чего-то жаль,
Куда-то сердце мчится вдаль…
596
(по социалистическим газетам, 11-14 марта)КАЮЩИЕСЯ ДВОРЯНЕ. 10 марта на заседании совета объединённых дворянских обществ 22 губерний единогласно принята резолюция: «… совершился великий переворот… В эти трудные и великие для России дни все русские люди, отложив всякие разногласия, должны сплотиться вокруг Временного правительства как единой ныне законной власти… призываем всё русское дворянство признать эту власть и содействовать ей… Пусть же дворянство, положив упование на милость Божию, своим бескорыстным трудом…»
… Без бояр, без дворян оказался наш царь,
Кто поддержит тебя, сиротина?
Кто опорой тебе будет в новой судьбе?
Кто заменит тебе дворянина?…
… Он разрушит вконец твой роскошный дворец
И оставит лишь пепел от трона,
И отнимет в бою он порфиру твою,
И порежет её на знамёна.
… Фабрикантов-купцов, твоих верных сынов
Точно пыль он развеет по полю…
ВЕЛИКАЯ ПОБЕДА РАБОЧЕГО КЛАССА… Соглашение о введении 8-часового рабочего дня. То, о чём товарищи рабочие мечтали, на что готовились отдать многие годы упорной борьбы, – достигнуто одним нажимом революционной воли, одним ударом революционного меча. Как бы мог рабочий участвовать в политической жизни, если б ему пришлось отдать всё своё время станку? Теперь – распространить победу петроградских рабочих на всю Россию. Если Петроград окажется единственным городом, где введено ограничение рабочего дня, – он станет притягательным пунктом для рабочих из провинции: масса пролетариев нахлынет в столицу и создаст конкуренцию на рабочем рынке, это приведёт к понижению заработной платы и другим вредным последствиям.
… Представители заводчиков заявили, что идут на такую уступку, рассчитывая на усиление интенсивности труда. Но есть разные приёмы, с помощью которых такое усиление может принять ненормальные формы. По системе Тейлора и при 8-часовом рабочем дне и даже за 5 часов из рабочего можно вымотать все силы.
В МОСКВЕ ИЛИ В ПЕТЕРБУРГЕ? Эти слухи возбудили тревогу среди населения… Свергнул старый режим петербургский пролетариат. Мы понимаем тайную мысль буржуазии: она боится для Учредительного Собрания – революционной атмосферы столицы. И хочет укрыться в Москву, где издавна господствует богатая буржуазия.
УНИЧТОЖЕНИЕ СОСЛОВИЙ И ЧИНОВ. По идее СРСД это означает полное уничтожение сословий. Не оставлять и невинных кличек – «дворяне», «крестьяне». 125 лет назад французский народ в бурном гражданском порыве выбросил все сословные названия… Но что мы видим? После стихийного уничтожения твердынь царизма наше Временное правительство ещё твёрдо держится табели о рангах и пишет о назначении каких-то «статских», «действительных»… Это неприемлемо для демократии!
Пенсионеры революции. Отстранённым губернаторам князь Львов сохранил жалованье. Низложенные помпадуры могут быть спокойны, терпеливо ждать того дня, когда начнут насаждать прежний культ нагайки… На народные деньги содержать своих угнетателей?
ВОЛШЕБНАЯ СКАЗКА. Россия сказочно разбогатела. Сравните арестантское положение прежде и теперь. Я тоже был арестантом. Мне давали крохотную камеру, Романову – большой дворец. Мне давали 10 копеек кормовых в сутки – а Романову? Нас охранял один надзиратель на 30 человек – а Романова 4 полка…
