Марид Одран - Джордж Эффинджер

От всего этого меня отвлекли кровожадные вопли небольшой группы людей, появившихся из-за гребня дюны. Они спрыгивали с верблюдов и бежали к нам, размахивая винтовками и кинжалами. Более грязных, неотесанных дикарей я в жизни не видел. По сравнению с ними самые мерзкие подонки Будайина выглядели как воспитанные Джентльмены.

Я предположил, что это и есть Байт Табити, леопарды пустыни. Их главарем был высокий тощий человек с длинными сальными волосами. Он размахивал винтовкой и орал на нас. Я видел, что у него на верхней челюсти два зуба сломаны справа, а на нижней — слева. Похоже, он годами не лечился. И не мылся годами.

Но он был одним из тех, кому мы, видимо, должны были доверить наши жизни. Я посмотрел на Фридландер-Бея и едва заметно покачал головой. На случай, если они настроены положить нас на месте, вместо того чтобы проводить к воде, я достал свой церемониальный кинжал. Я не думал, что это оружие окажется эффективным против винтовок бедуинов, но больше у меня ничего не было.

Вожак подошел ко мне и ощупал мой богатый наряд. Он повернулся к своим и сказал что-то такое, отчего все шестеро разразились смехом. Я ждал.

Вожак посмотрел мне в лицо и нахмурился. Ударил себя в грудь.

— Мухаммад Муссалим бен-Али бен ас-Султан! — заявил он. Как будто я должен был знать его имя.

Я сделал вид, что это произвело на меня впечатление. Ударил себя в грудь и сказал:

— Марид аль-Амин.

Я использовал прозвище, которое дали мне бедные феллахи города. Оно означает «надежный».

Мухаммад широко раскрыл глаза. Снова повернулся к своей шайке.

— Аль-Амин, — уважительно произнес он. За тем его снова согнуло от смеха.

Другой Байт Табити подошел к Фридландер-Бею и встал над ним, глядя на старика.

— Аш-шейх, — сказал я, давая вонючим кочевикам понять, что Папа — человек важный.

Мухаммад зыркнул на Папу, затем снова на меня. Быстро сказал несколько слов на каком-то неразборчивом диалекте, после чего его соплеменник оставил Папу в покое и пошел к своему верблюду.

Мы с Мухаммадом некоторое время пытались получить ответ каждый на свои вопросы, но его корявый арабский затруднял наше общение. Однако через некоторое время мы стали понимать друг друга довольно прилично. Я узнал, что Байт Табити получили приказ найти нас от шейха своего племени. Мухаммад не знал, как его шейх узнал о нас, но мы оказались именно там, где он указал, и вдалеке они слышали шум военного вертолета.

Я смотрел, как двое грязных бродяг грубо подняли Фридландер-Бея на ноги и повели его к одному из верблюдов. Хозяин верблюда ударил живот ное погонялом под коленки и крикнул что-то вроде «хирр, хирр!». Верблюд недовольно заревел и не выказал ни малейшего желания опускаться на колени. Папа что-то сказал Байт Табити, тот схватил повод и потянул животное вниз. Папа поставил ногу на шею верблюда, вскарабкался в седло, и тот поднял его.

Папе явно приходилось проделывать все это и раньше. Я же никогда в жизни не ездил на верблюде, и мне не хотелось пробовать это сейчас.

— Я пойду пешком, — сказал я.

— Прошу вас, молодой шейх, — сказал Мухаммад, улыбаясь своим щербатым ртом. — Иначе Аллах сочтет нас негостеприимными.

Я подумал, что вряд ли у Аллаха имеются иллюзии насчет Байт Табити.

— Я пойду пешком, — повторил я.

Мухаммад пожал плечами и взобрался на своего верблюда. Все пошли прочь от дюны, включая меня и того Байт Табити, который отдал своего верблюда Папе.

— Идемте с нами! — воскликнул вожак. — У нас есть еда, есть вода! Мы отведем вас в наш лагерь!

Я не сомневался, что они направляются в свой лагерь, однако у меня были серьезные сомнения насчет того, что мы с Папой доберемся туда живыми.

Человек, что шел рядом, наверное, понял, о чем я думаю, потому что повернулся ко мне и медленно подмигнул.

— Доверься нам, — с хитрецой посмотрел он на меня. — Теперь вы в безопасности.

«Да уж!» — подумал я. Нам ничего не оставалось, как идти с ними. А то, что случится с нами после того, как мы доберемся в лагерь Байт Табити, — один Аллах знает.

Несколько часов мы шли к югу. Наконец, когда я окончательно выдохся и в моей фляге не осталось воды, Мухаммад объявил привал.

— Сегодня будем спать здесь, — сказал он, указывая рукой на узкий проход между двумя грядами песчаных холмов.

Я был счастлив, что дневные тяготы окончены. Однако, сидя рядом с Папой и наблюдая, как бедуины ухаживают за своими животными, я вдруг подумал: «Странно, что они не стремятся до темноты присоединиться к своему племени. Их шейх послал их разыскать нас, и они прибыли через несколько часов после того, как нас вышвырнули из вертолета. Конечно, главный лагерь Байт Табити не мог быть далеко».

Они занимались своими делами, перешептывались друг с другом и показывали на нас, когда думали, что мы на них не смотрим. Я подошел к ним и предложил помочь разгрузить верблюдов.

— Нет-нет! — сказал Мухаммад, отрезая мне путь к животным. — Пожалуйста, отдыхайте! Мы сами позаботимся о поклаже.

Здесь было что-то не так. И Фридландер-Бей тоже это почувствовал.

— Мне эти люди не нравятся, — тихо сказал я.

Мы смотрели, как один из бедуинов горстями раскладывает финики по деревянным мискам. Другой кипятил воду для кофе. Мухаммад и прочие спутывали верблюдов.

— Они не выказали никаких признаков враждебности, — сказал я, — по крайней мере с тех пор, как бросились к нам, вопя и размахивая оружием.

Папа невесело рассмеялся:

Не думай, что они зауважали нас. Посмотри на того, кто делит финики. Ты же понимаешь, что тюки на спинах этих верблюдов нагружены куда более хорошей едой. Эти Байт Табити слишком жадны, чтобы делиться с нами. Они делают вид, что у них нет ничего, кроме старых, твердых как камень фиников. Потом, когда нас не станет, они приготовят себе кое-что получше.

— После того, как нас не станет? — спросил я.

— Я не верю, что в дневном переходе отсюда есть большой лагерь. И я не верю, что Байт Табити будут продолжать оказывать нам гостеприимство.

По спине моей прошел озноб, хотя солнце еще не село и дневная жара не ослабла.

— Вы боитесь, о шейх?

Он поджал губы и покачал головой:

— Я не боюсь этих тварей, племянник. Я настороже. Неплохо бы все время за ними присматривать, чтобы знать, что они собираются делать. Они не слишком умны, но их больше, и они знают эти места.

Наш разговор прервался, когда бедуин, за которым мы наблюдали, поднес нам по миске прогорклых фиников и по грязной фарфоровой чашке с жиденьким кофе.

— У нас нет ничего, кроме этой жалкой пищи, — сказал он бесцветным голосом, — но вы окажете нам честь, если разделите с нами трапезу.

— Да благословит вас Аллах за вашу щедрость, — сказал Фридландер-Бей. Он взял миску с финиками и кофе.

— Не знаю, как выразить свою благодарность, — сказал я, принимая свой ужин.

Бедуин ухмыльнулся, и я увидел, что у него такие же гнилые зубы, как у Мухаммада.

— Не стоит благодарности, о шейх, — ответил он. — Гостеприимство — это наша обязанность. Вы должны пойти с нами и научиться жить по-нашему. Как гласит пословица: «кто проживет в племени сорок дней, становится его членом».

Что за кошмарная мысль!

— Салам алейкум, — сказал Папа.

— Алейкум ас-салам, — ответил бедуин. Затем он понес миски своим соплеменникам.

— Во имя Аллаха великого, милосердного, — пробормотал я. Затем я положил один финик в рот. Надолго он там не задержался. Во-первых, он был весь в песке. Во-вторых, он был таким твердым, что я чуть зубы об него не сломал. «Наверное, — подумал я, — это те самые финики, которые сокрушили зубы Байт Табити». В-третьих, они воняли так, словно несколько недель пролежали под дохлым верблюдом. Я подавился и выплюнул. Мне пришлось выполаскивать его вкус кофе, полным песка.

Фридландер-Бей тоже сунул финик в рот. Я смотрел, как он пытается сохранить невозмутимое выражение лица,

— Еда всегда еда, племянник, — сказал он. — В Пустой четверти нельзя быть привередливым.

Я понимал, что он прав. Стер песок с другого финика и съел его. После нескольких штук я привык к их гнилостному вкусу. Я думал только о том, что нужно подкрепиться.

Когда солнце сползло за край западной дюны, Фридландер-Бей снял ботинки и медленно встал на ноги. Моей кафией он подмел перед собой песок. Я понял, что он готовится к молитве. Папа открыл флягу и смочил руки. Поскольку в моей фляге воды больше не было, я встал рядом с ним и протянул руки ладонями вверх.

— Аллах йисаллимак, племянник, — сказал Папа. — Да благословит тебя Аллах.

Закончив омовение, я повторил ритуальную формулу:

— Омываюсь по приказу очистить себя от нечистоты и для того, чтобы стать достойным искать близости с Аллахом.