Плаха да колокола - Вячеслав Павлович Белоусов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Какие свидания?! — охнул Борисов и опёрся о спасительную стену. — Кому и по какому праву?
— Арестованным Попкову и Дьяконову. Вот, у меня их заявления и ходатайство журналиста. — Он протянул бумаги следователю, выйдя из-за стола и наклонившись к уху, доверительно прошептал с идиотской улыбкой. — Товарищ Кольцов посетил нас, Михаил Ефимович… Встречался в тюрьме с вашими арестантами: Степановым, Дьяконовым, Алексеевой, ну и с другими. Беседу воспитательную проводил. В «Правде» теперь будем ждать фельетона или подробного репортажа. Обещал лично мне номерок выслать со своим автографом.
— Журналист? Кто разрешил встречу?
Кастров-Ширманович беспечно пожал плечами и снова улыбнулся, чего, мол, сердиться, это же не садисты-мокрушники или шпионы-изверги, обыкновенные взяточники; происходило всё в «Белом лебеде», там, у товарища Кудлаткина, вот его и расспрашивайте.
— Кольцов изъявил желание сфотографировать их всех на первую полосу газеты, — добавил начальник ОГПУ, — но Кудлаткин взмолился по поводу условий, у него ж там внутри чёрт-те что творится, на стены смотреть страшно. Убожество! Учитывая просьбу самого Михаила Ефимовича, я выделил один из наших кабинетов. Лисенко поручил, тот побежал встречать привезённых арестантов. Просили-то свиданку они все, особенно Солдатов обнаглел, но я распорядился только двоим: Попкову и Дьяконову, интеллигентные люди, тихо ведут себя, всё понимают и, слышал я, вам не перечат, признают всё…
— Да как вы смеете! — от всего услышанного Борисов сорвал голос, и вместо яростного крика из его глотки вырвались жуткий сип и сдавленное хрипение. — Немедленно прекратить это беззаконие! Следствием распоряжаюсь я! Я буду жаловаться крайпрокурору! В Наркомюст! Самому товарищу Ягоде!..
— Водички! Водички! — на секунду опешив, Кастров-Ширманович потянулся к графину. — Успокойтесь, товарищ Борисов, вы меня не так поняли. Речь идёт о том, чтобы просто сфотографировать. Здорово увязываться будет с предполагаемым названием фельетона: «Помпадуры и помпадурши»… Кольцов, всё предусмотрел: газета предоставит полную информацию о нашей борьбе с нэпманами, с их приспешниками, фото — дополнит. Это же прекрасно!.. А свидание Лисенко проведёт под личным контролем. Ни одного лишнего слова не позволит! И зачем им полчаса? Пятью минутами обойдутся, раз вы против…
— Идиоты! — прокашлявшись, Борисов, обрел голос. — Доверять прохвосту?! Я запрещаю! — И он бросился из кабинета. — Где Лисенко?
Пробегая коридорами, он скоро увидел двух женщин, жавшихся у стены под присмотром конвоира, с ними уже разговаривал Лисенко.
— Где?! — схватил его за китель на груди Борисов, едва не сорвав пуговицы.
— Тихо, тихо, товарищ следователь, — не без труда отцепил тот его пальцы. — Что вас так разволновало опять?
— Где журналист?
— Он ещё не подъехал. Выехал ещё вчера на низа, но задерживается. Мы договорились на… — Лисенко вскинул к глазам руку с часами, — на…
— Где арестованные? Привезли?
— У меня в кабинете. Ждут-с, — явная издёвка звучала в его голосе.
— Вон! — выдохнул Борисов со всей злостью, на которую был способен.
— Что? Кого вон? — вспыхнул офицер.
— Этих!.. Дамочек вон! — махнул рукой Борисов, почти угодив кулаком в нос Лисенко. — Никаких помпадур и помпадурш! Ведите меня к арестованным!
И понёсся вперёд сломя голову.
— У меня приказ. — кинулся вслед Лисенко.
— Арестованными командую я! Всем здесь командую я, а не журналисты, пусть и знаменитые! Все приказы недействительны! Свидания отменяются!
Когда, рванув ручку двери, словно дикий зверь, он ворвался в кабинет, Попков и Дьяконов, вальяжно раскинувшись на стульях, болтали о чём-то своём. Испуганно вскочив, они притихли, переминаясь с ноги на ногу.
— Не ждали, господа преступники? — не скрывая злорадства, ощерился Борисов и, по-хозяйски усевшись за стол, взмахом руки отогнал арестантов совсем к стене. — Со свиданьицем!
Также бесцеремонно сбросив на пол всё со стола, он вывалил взамен содержимое своего портфеля, постановления, заготовленные ещё в поезде, судорожно отыскал нужные, вскинул голову:
— С кого начнём?
Попков и Дьяконов угрюмо молчали, понимая, что внезапный визит взбешённого следователя ничего хорошего им не предвещает, их словно схватили за руки во время воровства.
— Кстати, — подбодрил Борисов, — свидания, неизвестно кем обещанные, мною откладываются на неопределенное время; при условии правильного вашего поведения все можно изменить… Я не прочь вести переговоры на эту тему, — мягче продолжил он, подобрев лицом. — Вам следует проявить разум и подписать необходимые бумаги. Сделаете это, и я гарантирую свидания с жёнами, которые приглашены и ждут вас в соседнем кабинете. Свидания будут, и не на полчаса… До утра!.. Наедине! Как?.. Принимается?
— Можно взглянуть на ваши новые бумаги? — с заметным сарказмом откликнулся первым Попков. — Сомневаюсь, что вы сулите что-нибудь хорошее.
— Хорошего отношения захотелось? — мрачно хмыкнул Борисов. — Вы вправе рассчитывать лишь на то, что заслужили. Добавлю, что всем изъявившим желание сотрудничать со мной сегодня же улучшат условия содержания, а будут просьбы — их переведут из тюрьмы сюда, в приёмник ОГПУ.
— Слыхали уже о ваших обещаниях, — буркнул Дьяконов, — только, видать, их три года ждать надо.
— Осечка вышла… по недосмотру местного начальства. — Борисов через силу изобразил улыбку. — Поправим, а виновные понесут наказание.
— И про это слыхали…
Питал ли он сам надежды, что кто-либо из этих двух арестованных примет его условия, согласится с постановлением нового обвинения, грозящим теперь каждому смертной казнью?.. Борисов не был оптимистом и глупцом; конечно, в его практичном уме не было и капли уверенности, что его заверения кого-то тронут, но он исполнял поручение и уже прикидывал другие выходы из сложной ситуации, мучился в поиске изощрённых средств, способных склонить арестантов к невозможному.
Ещё до вечера он побывал в «Белом лебеде», вызвал на допрос десятка два человек. Не все держались стойко, психика многих уже была подорвана невыносимыми условиями содержания в тюрьме, тяжёлыми думами, постоянно угнетающими сознание о неминуемом суровом возмездии. До встречи с Борисовым у некоторых ещё брезжили какие-то иллюзии на снисхождение, поэтому новая беда — ужасная весть о страшной 58-й статье, внезапно свалившейся на головы, подкосила многих.
Схватился за бороду и застонал поседевший, преобразившийся за несколько месяцев в старца тридцатилетний красавец Кантер; упал на колени, ползал по полу и заливался слезами, словно ребёнок, тщедушный маленький еврейчик Блох, бесновался Солдатов, с нечеловеческой злобой бросаясь на стены головой.
Обессилив вконец и сам от всей этой чертовщины, Борисов, поздно вечером добравшись до гостиницы, звонил Отрезкову.
— Ни одна сука так и не согласилась подписывать? — после длительной паузы, последовавшей за коротким докладом, выругался тот в трубку. — Гнилым интеллигентом ты был, Борисов, так им и сдохнешь…
Даже отвратительная телефонная связь не смогла скрыть глубокого опьянения, в котором пребывал начальник.
— Верил я в
