Прах человеческий - Кристофер Руоккио

Один. Я остался один.

Я сбросил доспехи: наручи, манику и поножи. Уронил кирасу на пол, как в тот черный день на Эуэ, и босиком, оставшись в одном лишь рваном комбинезоне, добрался до нашей каюты и, не смыв с себя кровь, пот и сажу, рухнул на кровать.

Простыни пахли ладаном и сандалом, как будто Валка сидела рядом. Аромат щипал глаза – или же виной тому была печаль?

Слезы.

Мои губы разомкнулись, пытаясь выговорить слова. Вырвался лишь слабый тонкий звук. Пальцы нащупали серебряную цепочку на шее. Какой холодной показалась мне тогда филактерия! Ее острые края впились в ладонь, ранив меня, как ранила правда. Это все, что от нее осталось: капелька кристаллизованной крови, защищенная от тлена времени.

Полумесяц. Разорванный круг.

Медальон больше нельзя было собрать воедино.

«Наш последний бой». Пророческие слова.

Я знал… когда я начал эти записки, я знал, что однажды придется написать и об этом, самом черном из черных дней. Я думал, что буду к этому готов, что после стольких лет, после стольких веков, после стольких незавершенных черновиков найду силы написать о ней. О ее гибели. Думал, что теперь, возможно, смогу написать хоть что-нибудь о гнетущей тишине, воцарившейся тогда на «Ашкелоне».

Но не могу.

Ничего не могу.

Нет слов, чтобы описать эту тишину или темноту внутри голографа, где я только что видел ее. Я могу использовать слова вроде «ужасающая пустота» или «тьма, что чернее космоса», но этих слов недостаточно, они слишком ущербны, чтобы всецело охарактеризовать ту бездну, что разверзлась подо мной.

Я помню, что заляпал простыни кровью из ран на ладонях и боку, сажей и пеплом. Помню запах вина. Я скорее заново проживу каждый час пытки на стенах Дхар-Иагона, каждую ночь в яме, заново пролью каждую каплю крови из разреза над ухом, от начала и до конца посмотрю кровавую коронацию Пророка, чем вынесу эту чудовищную тишину.

Но она навеки со мной.

Я и сейчас ее слышу. Она не покидает меня. Стоит лишь отложить перо и позвать ее по имени… она не ответит.

Никогда.

Глава 45

Демон и правитель

Битва была окончена. Планета потеряна – а с ней и привычный мне мир. «Буря» и остатки флотилии Лина нагнали джаддианскую армаду в глубинах космоса в нескольких световых годах от Перфугиума. Нам потребовалось время, чтобы собраться с мыслями, чтобы определить, какие корабли в состоянии дойти до Фидхелла, а с Фидхелла добраться до Несса. Императорское турне по внешним провинциям закончилось катастрофой. Был уничтожен весь его эскорт, потеряна планета с многомиллионным населением.

История Перфугиума не была просто историей о поражении, стратегическом отступлении и героическом спасении. Это был удар. Планета была ключевой колонией на границе Центавра и утраченных территорий в Наугольнике и стала первой весомой потерей в самом Центавре. Более того, при Перфугиуме состоялось первое крупное сражение между имперской армией Шиому Элуши и легионами Человека. Сьельсины стали одним племенем, одним кровным кланом. В Актеруму Дораяика сковал свой народ воедино, поставив почти все воинствующие племена под одно знамя впервые со времен Элу.

Эти племена распространились по провинциям Центавра. В ближайшие годы только и говорили, что о разорении провинций. Утверждали, что Несс станет следующей целью, что лотрианцы вот-вот вторгнутся в Пояс Расана и верхний Стрелец и мы окажемся зажаты в клещи. Вынужденные одновременно защищать обширные владения в Центавре и Стрельце, наши легионы в битве за битвой будут уступать более многочисленному и лучше вооруженному врагу.

Я отчетливо видел это; вспоминал это, как вспоминал блуждания с Валкой по коридорам «Ехидны», где мы на самом деле никогда не были.

Мне было все равно.

– Адриан? – Cтук в дверь повторился. – Император ждет!

Я уставился на дверь шлюза. На пороге этой двери Валка встретила меня в трюме «Тамерлана». Я стоял в шлюзе уже добрых две минуты, не в силах заставить себя открыть дверь, несмотря на настойчивый стук Бассандера. С окончания битвы прошла неделя, со встречи с джаддианской армадой – три дня. Шесть дней назад «Ашкелон» встретился с «Мнемоном» на границе Перфугиума. С одной стороны, целая вечность. С другой – сущий пустяк.

– Адриан! – все резче звал Бассандер. – Я знаю, что вы меня слышите!

Видимо, дверь я все-таки открыл. До сих пор не помню, как я это сделал; помню только мрачное усталое лицо Бассандера Лина, уставившееся на меня вместо обитого поролоном металла.

Трибун – точнее, рыцарь-трибун, потому что император пожаловал Лину рыцарский титул за героическое спасение трехсот тысяч человек, тяжело опирался на трость. Его форма была как всегда идеально выглажена, а на груди сияло медное солнце ордена «За заслуги», приколотого к тунике за красно-белую ленту. Такой же орден я получил давным-давно за победу над Аранатой Отиоло. Непостижимо, что меня наградили им в юности, а Лину, самоотверженному и верному солдату, пришлось ждать заслуженной награды так долго.

То зрелище, что явилось Лину за дверью шлюза, несомненно, заслуживает описания. Последний раз я мылся в день битвы, просидев несколько часов в душевой, как после Актеруму, только на этот раз мне некому было помочь. С тех пор я даже не умывался, волосы липли ко мне сальными клочьями, а уж про запашок и говорить нечего. Помню, как задумчиво пожевал язык. Новые зубы, начавшие рост еще на Колхиде, выросли кривовато, и во рту стоял привкус дешевого вина, ящик которого один солдат по моей просьбе приволок из кафетерия «Бури». Бутылкой от этого вина я и кидался в Лориана, чтобы прогнать его.

Бассандер Лин оставил без комментариев мой внешний вид и протянул руку, чтобы поддержать меня.

– Опять пили, – заметил он, глядя на меня темными глазами.

В его голосе прозвучало едва заметное осуждение, но в большей степени – беспокойство. Бассандер вообще не пил алкоголь, а если когда-то и пил, то давно бросил. По его взгляду было понятно, что он боится за меня и жалеет меня. Его жалость была мне не нужна. От жалости меня тошнило сильнее, чем от злоупотребления вином.

– Ее больше нет, – проговорил я, почему-то подумав о том, как, должно быть, ввалились мои глаза.

Мой собственный голос звучал неестественно, хрипло. Я уже давно ничего не говорил, с тех пор как прогнал Лориана с «Ашкелона».

– Лин, ее больше нет.

Во Вселенной почти не осталось людей, которых я мог бы назвать друзьями, поэтому я решил, что