Прах человеческий - Кристофер Руоккио
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Почему меня не могут оставить в покое?
Но император еще не закончил.
– Ваши поступки… ваши поступки соответствуют самым высоким стандартам службы. Пусть никто не усомнится в том, что было нам давно известно…
Он взял идеальную драматическую паузу. Этот навык был выработан веками. Я поднял голову, чего он, несомненно, ожидал, и увидел, как он поворачивается к черной тени Леоноры, к юному Александру у подножия помоста. Кесарь держался почти небрежно, его тон был идеально отточенным и непреклонным, как Белый Меч.
– …что вы наш истинный и преданный слуга.
После убийства Аттаваисы я не пал перед императором ниц, как должен был. Но кесарь тем не менее решил вновь продемонстрировать свою власть надо мной, обновить свое покровительство и показать серьезно поредевшему двору, что я по-прежнему под его защитой.
Политика… Это слово жгло меня изнутри. Как они могут играть в политику после всего, что случилось? После всего этого?
Валка погибла…
«Ярость ослепляет, – предупредил Гибсон откуда-то из глубин. – Ярость ослепляет».
Но я уже ослеп.
– А вы? – произнес я, не сдержавшись.
Слова упали с языка, как тела повешенных с виселицы. С трибун донесся обеспокоенный шепот, на невозмутимой маске на лице императора отразилось замешательство. Он не понял вопроса. Никто не понял. Все решили, будто Марло спятил и спрашивает императора, является ли тот его слугой.
– А вы? – повторил я.
Новые тела рухнули с виселицы, ломая ноги о твердую землю.
– Вы разделяете мое горе? Серьезно?
Я усмехнулся, и император вместе с табуретом-троном расплылся перед глазами, то ли оттого, что у меня вдруг открылось тайное зрение, то ли от слез. Я отвернулся.
– Соблюдайте порядок! – воскликнул Никифор, вскинув руки.
– Тихо! – произнес император, подняв руку. Не опуская ее, он продолжил: – Да, родич. Разделяю. Я не был близко знаком с вашей женщиной, но я скорблю вместе с вами. – Император вновь стал человеком, забыв о монаршем «мы».
Тут у меня действительно брызнули слезы, и я прикрыл глаза покрытой шрамами рукой. На секунду я не осмеливался пошевелиться, вдруг осознав, что меня, по сути, выставили нагишом на сцену пред очи самой истории и что этот эпизод, как бы он ни был оценен, будут вспоминать, пока не погаснут последние звезды.
Я прекратил лить слезы и опустил руку.
«Горе – глубокая вода, – сказал я себе. – Горе – глубокая вода».
«Нет, – услышал я голос Гибсона и почти почувствовал его руку на плече. – Это по-человечески. Ты не забыл? Быть человеком – великое дело».
Не открывая глаз, я подумал, что стоит лишь обернуться, и я увижу его – и не только его. На миг мне показалось, что я увижу и ее, и Паллино, и Элару, и Гхена, и Сиран, и Айлекс, и Карима, и Корво, и всех остальных…
Быть может, я действительно сошел с ума, о чем уже давно шептались многие.
– Выполняя свой долг, вы пострадали больше, чем кто бы то ни было из наших слуг, – вновь повысил голос император.
С этим я не спорил, хотя ничто из того, что я сделал, не было сделано ради него. Почему я все это делал? Ради Империи? Ради ее жителей, мужчин и женщин? Ради того, чтобы ее дети не знали войны? Нет. Мне хотелось приключений; я сильнее, чем кто-либо со времен Александра Великого, стремился увидеть мир и изменить его так, как считаю нужным. Я мечтал о мире, но не нашел его. А потом мне явился Тихий.
Тихий.
Они, оно, он. Неужели все это его происки? Неужели Тихий вложил эти стремления, эти мечты, в тот черный орган, что я зову сердцем, и подтолкнул меня к выполнению своей воли?
«Ты лишь рычаг, за который дергают гены», – когда-то сказало мне Братство.
«Я марионетка, которой помыкают сверхъестественные силы, – ответил я про себя, но вместо этого услышал другой голос, похожий на свой: – Он убивает меня, но я буду надеяться на Него. Ты не забыл?»
Как я мог забыть… как я мог вновь поверить… когда доверие всегда приносило мне лишь боль?
Император продолжал говорить. Мир, как ему и положено, не стоял на месте.
– Вы сделали для нас больше, чем любые другие слуги. Мы перед вами в долгу. Вы спасли нам жизнь.
– Я тут ни при чем, – ответил я, придя в чувство.
– Это был ваш корабль, – сказал император, – ваши люди в катакомбах, ваши усилия по сдерживанию врага.
– Ваше величество, все это заслуга джаддианцев, – помотал я головой, – и ваших марсиан.
– Они также будут вознаграждены, но после вас. Вы убили командира Бледных! Марло, я видел это своими глазами. Я видел.
Моя голова затряслась, как при нервном тике, и я отшатнулся.
– Нет, – произнес я, отрицая содеянное, отрицая бога, наделившего меня столь щедрыми дарами. – Нет.
– От вашей руки пали уже трое капитанов Пророка. Кто под всеми солнцами Земными может похвастаться тем же?
«Четверо», – подумал я про себя.
Я убил четверых. Он забыл Ауламна, хотя я отмечал это в рапорте. Я был уверен, что в живых еще остались Хушанса, Вати, Тейяну и Пеледану, но не сомневался, что Шиому Элуша вскоре заменит потерянные пальцы, как я отрастил заново свои.
«Один», – произнес другой внутренний голос.
Иубалу и Бахудде были повержены во многом благодаря усилиям Удакса, а с Ауламном сражался Паллино. От мыслей о Паллино и Удаксе мне стало только хуже, и я отступил еще на шаг, потрясая головой.
– За все страдания, что вы испытали у нас на службе, родич, можете попросить все, что пожелаете. – Эти слова были произнесены механически, с формальностью, которую предписывали старинные манускрипты и ритуалы. – Наши владения простираются от солнца до солнца, и наша щедрость велика, как пространство между ними. – Эти слова повисли уже не как камень, а как фимиам, но от этого не стали менее угрожающими.
Все, что пожелаю…
Я прекратил трясти головой и посмотрел на Александра, примостившегося на табуреточке у ног императора. Он-то знал, чего я хочу.
Все монаршие речи следовали шаблонам, и за много лет я выучил их наизусть. Обрывки детских воспоминаний об уроках этикета и десятилетия, проведенные на Форуме и Нессе, двигали теперь мной не хуже любых рычагов.
– Ваше величество, – поперхнувшись, произнес я. – Ваша щедрость поистине простирается от солнца до солнца. Но нет… ничего…
По толпе прокатился одобрительный шепот, словно легкий ветерок нарушил спокойную гладь пруда. Меня сочли
