Потемкин - Ольга Елисеева

Неожиданно возникшая двойственность положения Потемкина мешала командующему направить Булгакова в Варшаву с надлежащими инструкциями. Новый посол должен был знать о тайном плане России в отношении Польши, но открыть ему эти секретные документы без разрешения императрицы Григорий Александрович не мог. С раздражением он писал Безбородко: «Булгакова нет еще в Варшаве. Через сие упустятся случаи к приобретению на нашу сторону лиц, которые нам были столь вредны и которые начинали уже колебаться. Я не знаю, должен ли я ему сообщить, а без дозволения слова не молвлю. Сейм и замешательство — синонимы, пусть путаются. Обещать им гарантию на владения, а отнюдь не на законы, они будут наши».

Именно в письме к Безбородко князь впервые высказывает мысль, что Россия должна отступить от договоров, по которым она гарантировала Польше неизменность ее государственного строя. Следует гарантировать только целостность территории, то есть именно то, чего хотели сами поляки: неприкосновенности своих земель и невмешательства во внутренние дела. «Впрочем, что лучше, то и делайте, — с обидой бросил светлейший в конце письма. — Вспомните только, что я предписаниями сделал обсервационными — большая часть и лучшая войск обращена быть наготове»111.

В августе 1790 года Булгаков прибыл в Польшу в качестве посланника. Потемкин был убежден, что талантливый и выдержанный Яков Иванович сумеет добиться успеха112. В конце лета назрел подходящий момент для активных действий. В связи с заключением прусско-польского военного союза серьезно возросли налоги и значительно увеличился рекрутский набор, это усиливало недовольство населения. Потемкина волновали угрожающие передвижения польских войск все ближе и ближе к русским границам. «По безымянному письму в Варшаве сделано повеление, чтоб войска коронные расположились по Днестру для препятствия нашей ретирады, ибо тот аноним уведомляет, что наши войска разбиты везде, и мы ставить хотим мосты для переправы на Днестре, — сообщал Потемкин императрице 16 октября. — Сему и сами поляки здесь смеются, что, будучи на месте, не видят ничего подобного. Сие выдумано прусаками, чтобы продвинуть поляков… Генерально вся нация противу нас поднята двумя дворами»113.

В середине октября 1790 года Потемкин, основываясь на сведениях своих резидентов в Польше, сообщал Екатерине: «Положит наследника короне навсегда саксонского дому»114. В России тем временем готовились отразить предполагаемое нападение прусских войск на Ригу. «Польские дела теперь в кризисе, — писал князь 7 октября 1790 года, — а потому прусская партия усугубляет свои старания не допустить нашим поднять голову. Но, ежели мы сей момент пропустим, то уже не возвратим никогда… Из описания Булгакова усмотрите слабость королевскую, оскудение его и надежду на прусский двор. Избранием наследника он имеет быть заплачен и получит содержание для спокойной жизни, а пруссаки, по введении своего наследника, сядут нам на шею. Я в Волыни надеюсь, что наследство и назначение наследника будет отвергнуто. Последуют и другие воеводства, но есть такие, которые пойдут по желанию действующей теперь партии». Многочисленные польские фамилии легко перекупались то прусской, то русской стороной. Князь просил у императрицы средств на субсидии всех склонных поддержать Россию крупных представителей шляхты. «Всех упоминаемых в записях Булгакова персон присваивать должно особливо… В Литве фамилия Косаковских может для нас действовать, но нужны деньги». Россия и сама в тот момент остро нуждалась в деньгах.

Существовали и другие средства воздействия на возможного противника. «Прикажите обращать на сеймиках умы, — просил он Екатерину, — обещать Польше гарантировать ее владения, волю учреждать внутренние дела, совет вечной, обещать Молдавию, которую воеводством сделать с нерушимостью религии. Лишь пойдет дело на лад, то пуститься на прусака, иначе конца не будет. Тогда, хоть не вдруг, но верно и австрийцы пристанут. Иначе умы, к нам расположенные, оставят, видя наше недействие»115.

Не обрадовали русский двор и заявления, сделанные на сейме Игнатием Потоцким. Граф предлагал «воспользоваться дружбой Пруссии для увеличения могущества Польши». Что стояло за этой обтекаемой фразой? Ведь Варшава уже по крайней мере два года пыталась «воспользоваться дружбой» Берлина. Согласно информации, которую получала Екатерина, проект Потоцкого состоял в том, «дабы сделать прусского короля королем польским и соединить Пруссию с Польшей»116. Об этом плане императрица сообщала Потемкину в рескрипте от 2 декабря. «Король польский плутишка и весь прусак»117, - отвечал князь.

Не менее интересные события развивались в приграничном турецком городе Систове, где по инициативе Пруссии собрался дипломатический конгресс из представителей Пруссии, Англии, Голландии, Австрии и Турции для выработки условий мирного договора. Турция, фактически уже понесшая поражение от России, не соглашалась ни на какие уступки, поскольку чувствовала за собой поддержку европейских покровителей. В таких условиях Потемкин намеревался просто игнорировать конгресс, созванный специально для дипломатического давления на Россию. Во главе прусской делегации стоял маркиз Луккезини, извещавший русский двор о своих хлопотах о мире и притворно сетовавший на неуступчивость турецкой стороны. «После 25 конференций он в турках не более произвел к миру склонности, как усмотрел при первой»118, - с усмешкой сообщала Екатерина. Демонстративное неучастие русской стороны в конгрессе превращало его в фарс.

3 декабря Григорий Александрович известил императрицу о желании Луккезини навестить его в ставке. «Луккезини собирается ко мне приехать»119, - писал князь. Если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе. Потемкин поставил дело так, что Луккезини вынужден был искать встречи с ним и пытаться рассказать русскому командующему, к каким договоренностям в Систове пришли иностранные дипломаты. Причем ни одна из этих договоренностей не могла быть обязательной для России, поскольку все консультации происходили без нее. От имени собравшихся в Систове держав Луккезини собирался заявить Потемкину, что если Россия, подобно Австрии, немедленно не пойдет на уступки Турции, то против нее будет начата война на западных границах. Таким образом, defacto ничего нового Луккезини сказать не мог, но dejure объединенное заявление государств — участников конгресса звучало почти как официальное объявление войны. Принимать подобные декларации в старом мундире князь не собирался. По такому случаю он желал хотя бы приодеться. «Я намерен показаться в великолепии, — писал Григорий Александрович Безбородко, — и прошу вас сделать мне одолжение, купить, ежели сыщется, хорошую Андреевскую звезду»120.

Реальным ответом на решения Систовского конгресса могла быть только весомая военная победа, которая продемонстрировала бы силу России. Поэтому Потемкин дал полное согласие на предложенный Суворовым штурм наиболее сильной турецкой крепости в устье Дуная — символа могущества Оттоманской Порты — Измаила121.

ИЗМАИЛ

После мира со Швецией высвободилась Финляндская армия, которую можно было использовать в случае нападения Пруссии. Теперь руки Потемкина на Юге оказались более свободны. С сентября возобновились активные военные действия в Молдавии. После падения крепости Килии в устье Дуная гребная флотилия под командованием де Ри-баса вошла в реку и уничтожила батареи, защищавшие Сулинский проход. Это открывало прямой путь к Измаилу122.

3 декабря светлейший князь сообщил императрице о посылке Суворова с корпусом к крепости123. Потемкин предоставил командиру полную свободу действий. «Я… предоставляю вашему сиятельству поступать тут по лучшему вашему усмотрению продолжением ли предприятия на Измаил или оставлением оного»124, - писал князь в ордере 29 ноября, зная, что военный совет высказался за отвод войск от крепости.

Некоторые советские биографы Суворова утверждали, что Потемкин не решился взять на себя ответственность за исход измаильской операции125. Изучение документов опровергает эту версию. Во-первых, ордера командующего Суворову показывают, что оба военачальника не видели иного пути, кроме овладения крепостью: оставлять в тылу мощную турецкую цитадель было опасно126. Во-вторых, личное письмо Потемкина Екатерине 3 декабря свидетельствует, что князь прямо предупреждал императрицу о возможности неудачи предприятия по захвату Измаила. «По истреблении судов под Измаилом осталось попытаться, — писал Григорий Александрович. — Я приказал взять лутчие меры, произвести штурм и для сего нарядил туда генерала графа Суворова-Рымникского… В случае неудачи, корпусу отступить… Что Бог даст, ожидать буду»127. Итак, ни о каком перекладывании ответственности на плечи одного Суворова речи быть не могло: императрица знала, кто приказал произвести штурм.