Потемкин - Ольга Елисеева

11 декабря в результате 8-часового кровопролитного штурма Измаил пал. Потери турецкой стороны были громадны — 26 тысяч человек. Русская армия лишилась 10 тысяч человек убитыми и ранеными, в том числе 400 офицеров из 650 участвовавших в деле.

8 января 1791 года, когда в Петербург отправлялись донесения об измаильской победе, Потемкин сообщил императрице, что «побитых сочтено» 30 тысяч 816 человек, в плену оказалось до 10 тысяч турок, «да христиан и жидов более 5 тысяч»128.

Приводимая командующим цифра вызывает вопрос: кого именно «побито» 30 тысяч 816 человек? Согласно рапорту Суворова от 13 декабря, потери русской стороны составляли 2 тысячи убитыми (по другим данным — 4 тысячи) и 6 тысяч ранеными из 31 тысячи человек, участвовавших в штурме. Потери 35-тысячной турецкой армии, оборонявшей крепость, были еще более устрашающими: 26 тысяч убитыми и 9 тысяч пленными, из которых на другой день от ран умерло 2 тысячи человек129.

Цифра 30 тысяч 816 не выглядит округленной. Если бы князь пожелал преувеличить число убитых турок, чтобы придать еще больше славы русскому оружию, достаточно было бы указать 30 или 31 тысячу. Потери противника, в отличие от потерь русской армии, никогда не сообщались в донесениях с точностью до единиц, обычно они указывались приблизительно: в тысячах, сотнях, редко в десятках. Откуда же такая скрупулезность в данном случае?

Сообщенная Потемкиным цифра выглядит так, словно командующий объединил общее число человеческих жертв: и русских, и турецких вместе — чего никогда прежде не делалось. Эти жертвы, если принять цифру, называемую в рапорте Суворова, составят 28 тысяч человек на 11 декабря и 30 тысяч на 12 декабря вместе с умершими от ран турками. Однако скончавшиеся пленные обычно учитывались отдельно и к числу боевых потерь противника не относились. Видимо, Потемкину были доступны и более точные данные о числе погибших русских, то есть 4 тысячи человек. Вкупе с 26 тысячами турок, убитых в день штурма, они как раз и составляют искомые 30 тысяч. Через месяц после измаильской победы командующий знал уже точные потери, учтенные не в тысячах, а в единицах «русских душ», отсюда и неуказанные Суворовым на второй день после штурма 816 человек.

Сообщение императрице общего числа потерь обеих сторон вместе крайне необычно, но вполне соответствует характеру светлейшего князя, который чрезвычайно болезненно относился к вопросу о «сбережении» людей. Сочувствие и сострадание Григорий Александрович испытывал также и к пленным туркам, помогал мирному населению, лишившемуся в результате войны крова, и завоевал их благодарность. «Как тебе не выиграть у турецкого народа доверья, вящего их начальников? Во-первых, ты умнее тех. Во-вторых, поступаешь с ними великодушно и человеколюбиво, чего они ни глазами не видали, ни ушами не слыхали от своих»130, - писала Екатерина 6 февраля. Чудовищные человеческие жертвы, понесенные и русской, и турецкой сторонами в Измаиле, не могли не произвести на Потемкина тяжелого впечатления. Возможно, оно и повлияло на решение командующего сообщить императрице общее число погибших.

Хотя данные для подробных донесений собирались в течение месяца, Потемкин уже в первых письмах об измаильской победе сумел оценить ее грандиозное военно-стратегическое значение. «Не Измаил, но армия турецкая, состоящая в тридцати с лишком тысячах, истреблена в укреплениях пространных»131, - писал он 18 декабря.

Взятие Измаила поставило точку в кампании 1790 года. Ее целями было получение господства на Черном море, недопущение открытия военных действий Пруссии и Польши в тылу у русской армии и овладение устьем Дуная. Ключом к Дунаю был Измаил, после его падения русские гребные эскадры и легкие суда казаков могли свободно маневрировать в полноводной реке, обеспечивая войскам переправы и помощь на обширном театре военных действий. «Вот, матушка родная, всемилостивейшая государыня, моя кампания, — писал князь 18 декабря, — которая была почти скрыта от глаз недоброхотов! Они считали, что обманами довели до термина, где в действиях должны пресечься. Но Бог помог: дал три баталии морские знатные, на Кубани разбита армия неприятельская, укрепления взяты Тулчи, Исакчи, Килии, Измаил — первая и сильная, построенная по-европейски крепость, с заключенной в ней армией выше тридцати тысяч»132.

Известие о взятии Измаила и письма Потемкина 18 декабря повез в Петербург В. А. Зубов. Валериан действительно отличился при штурме, «командуя порученной ему частью, занял кавальер, крепостной вал до килийских ворот и овладел батареей»133. Показательно, что при всей неприязни к клану Зубовых командующий отдает должное храбрости молодого флигель-адъютанта. Кроме того, Потемкин подыгрывал императрице, которой было бы приятно наградить своего протеже.

Между тем в переписке корреспондентов наметились тревожные тенденции. Екатерина направляла Потемкину свои послания значительно реже, чем прежде. В 1790 годуимператрица писала Григорию Александровичу один-два раза в месяц. Сам Потемкин посылал в Петербург почту каждые 8-12 дней.

Одновременно донесения Гарновского становились все менее подробными. Платон Зубов старательно оттеснял управляющего от общения с императрицей. Эти факты свидетельствовали о том, что новые приближенные Екатерины пытались возвести между императрицей и Григорием Александровичем стену отчуждения. Несмотря на то что письма Екатерины продолжали оставаться также теплы и сердечны, как и раньше, Потемкин не мог не заметить, что с появлением Зубова императрица стала менее обязательной корреспонденткой. Это послужило первым знаком ее отдаления и тревожило князя в преддверии намеченной на начало 1791 года поездки в Петербург.

ГЛАВА 17 ПОТЕМКИН В ПЕТЕРБУРГЕ

Известие о падении Измаила достигло столицы 29 декабря 1790 года рано утром и было встречено с ликованием1. В тот же день Екатерина приказала «отправлять молебствие с большою пушечною пальбою». Это показывает, что императрица сразу же по достоинству оценила новость. Однако ответное письмо Потемкину датировано лишь 3 января. Обычно в подобных случаях Екатерина бралась за перо немедленно. Почему же на этот раз она промедлила?

Императрица предпочла дождаться официальной реакции европейских покровителей Порты. 2 января состоялось заседание Совета, обсудившего политическую ситуацию. На следующий день утром Екатерину посетил великий князь Павел Петрович, с которым она около часа беседовала наедине2. Лишь после этого государыня направила в Яссы письмо, содержавшее чрезвычайно важную для ее корреспондента информацию о поведении Пруссии и Англии: «Оба двора здесь уже сказали, что не настоят уже более о медиации». Это была большая победа, возбудившая надежды на скорый мир. «Я думаю, что теперь последует смена визиря, — рассуждала Екатерина, — а при сей откроется тебе случай… трактовать о мире безпосредст-венно».

Казалось, Порта, наконец, осталась один на один с Россией, покинутая своими тайными союзниками. «При случае дай туркам почувствовать, как король прусский их обманывает, то обещая им быть медиатором, то объявить войну нам в их пользу, — просила императрица Потемкина. — …Все сие выдумано только для того, дабы турок держать как возможно долее в войне, а самому сорвать, где ни наесть, лоскуток для себя»3.

Светлейший князь предпочитал не обольщаться относительно быстрого заключения мира. Он считал, что изменение позиций Пруссии далеко не так кардинально, как можно было заключить из слов немецких дипломатов в Петербурге. Еще в конце декабря 1790 года он получил копии донесений Алопеуса из Берлина, в которых резидент рассказывал о своей встрече с любимцем короля бароном И. Р. фон Бишофсвердером, главой берлинских розенкрейцеров. Фаворит Фридриха-Вильгельма II заверил «русского брата», что Пруссия вовсе не желает войны, но связанная договорными обязательствами с Турцией будет вынуждена ее начать, если Россия не пойдет на уступки султану4.

Князь предупреждал Екатерину, что Фридрих-Вильгельм II не отказался от войны. Однако теперь, после столь ощутимого удара, нанесенного Турции, он намеревался осуществить вторжение не сам, «но Польшу понудит открывать действия на нас, поддерживая их своими войсками, которые до наших границ достигнуть не могут». План, разработанный берлинским кабинетом, был чрезвычайно соблазнителен для Пруссии: польские войска выходят за пределы своих земель, вторгнувшись на Украину, а на их место в Польше вступают якобы для поддержки прусские части, которые отрезают Данциг и Торн.

Чтобы помешать Пруссии, Потемкин предлагал реализовать секретный план по возмущению Польской Украины. «Расположения такой важности должны быть проведены с крайней точностью. При устроении могут многие случиться объяснения, которых на бумаге расстояние должное не позволит в полной мере истолковать, — писал князь. — Нужно, всемилостивейшая государыня, мне предстать перед Вами на кратчайшее время»5.