Тучи над страной Солнца - Рава Лориана

-- Мария, -- ответила Заря, -- а тебя?

-- В крещении -- Хосе. Но свои труды я подписываю своим настоящим именем "Идущий-В-Брод-Через-Туман". Хотя я и стал правоверным католиком, но мне не за что стыдиться своего безбожного прошлого. Я и тогда старался быть мужественным и верным себе. А христианство -- это и есть верность себе даже в гонениях.

-- Пожалуй, это так, -- сказала осторожно Заря, которой Томас за время путешествия рассказал о многих христианских мучениках тех лет, когда христианская церковь не имела власти, а была гонимой.

-- Думаю, нам надо познакомиться поближе. Тут мы все в очень тесном кругу и все друг друга знаем.

Заря кивнула, радуясь, что вот так легко удалось завести новое знакомство, хотя угрюмая мрачность Хосе и не очень тщательно скрываемая уверенность в собственном превосходстве делала его общество малопривлекательным. И Заря никогда бы не стала водиться с ним по доброй воле, но были все основания полагать, что Хосе близок к заговору. Имя "Идущий-в-Брод-через-Туман" ей было знакомо по тем материалам, которые Инти дал ей для подготовки к путешествию ещё в Тавантисуйю. Инти даже советовал обратить на него особое внимание. Кажется, он был с той части побережья, где туманы всё на полгода покрывают белой пеленой, да и сам он чем-то напоминал туман.

Многие эмигранты зарабатывали себе на жизнь сочинением пасквилей на свою бывшую родину, но продажная ненависть, также как и продажная любовь, не может быть без фальши. Хосе, похоже, ненавидел "Тиранию"(только так он называл свою бывшую родину) неподдельно, и потому его памфлеты были яркими и обвинения его были нештампованными.

Главная вина "Тирании", по мнению Хосе, заключалась в том, что она посягает на душу человека, то есть на его личность. Каждый человек создан для того, чтобы быть единицей, но "Тирания" делает из него много меньше. Также он писал, что литература и искусство в Тавантисуйю целенаправленно искореняются властью. Поначалу Заре, когда она всё это читала, эти высокопарные рассуждения показались дикостью. Почему жители Тавантисуйю менее полноценны как личности, чем, к примеру, жители Испании? Потом она всё-таки поняла, какой Хосе во всё это вкладывает смысл. С рождения каждый житель Тавантисуйю должен был быть прикреплён к своему айлью, где он со временем обучался полезному для общества занятию. Сменить айлью было можно, но только при условии, что человек переселяется именно в другой айлью, который его точно примет, а не в пустоту. Оттого в Тавантисуйю не было воров и нищих, и соответственно, неоткуда было взяться разбойникам. Праздных не было в том числе и среди аристократов, вообще аристократами считались лишь люди, чей род занятий обладал в обществе высоким статусом. Правда, кроме работы у большинства населения был и досуг, и те, кто имел склонность к художественному творчеству, мог при желании изыскать на него время. Профессиональные поэты и драматурги тоже, разумеется, были, но те, кто сумел доказать свой талант и получал право посвятить дальнейшую жизнь только этому, хоть и получал, подобно госслужащему, различные льготы, но и спрос с них был тоже высок -- от литературы требовалось поднимать моральный дух народа. У того, что этой задаче не соответствовало, дойти до широкой публики не было шансов, ибо бумага -- штука дорогая и если её на ерунду тратить, то "горы облысеют", то есть придётся извести все леса, которыми Тавантисуйю была не очень-то богата.

Конечно, среди эмигрантов принято было как с писанной торбой носиться с тем, чего не напечатали в Тавантисуйю, но по уровню это обычно не было лучше, чем злосчастная "Страна Тьмы", так что не имея возможности ознакомиться с подобными опусами, тавантисуйцы ничего не теряли.

Также Идущий-в-Брод-Через-Туман жаловался, что в каждом айлью от людей требуют быть одинаковыми. Конечно, это не могло значить требовать быть одинакового роста, веса, и т. д. Любому же ясно, что среди людей неизбежно кто-то сильнее, а кто-то слабее, кто-то умнее, а кто-то глупее, кто-то красивее, а кто-то так себе, и было бы нелепо упрекать людей в том, что от них не зависит. Но только жизнь в айлью требовала от своих членов одинаковых представлений о хорошем и плохом, одинаковых оценок тех или иных поступков, а также требовала ставить интересы всех выше своих собственных. В противном случае общее хозяйство было бы вообще невозможно, так как вместо хранения продуктов на одном общем складе все бы стали растаскивать всё по индивидуальным кладовкам. Но у Хосе идея труда на общее благо и ощущение себя частью целого вызывал отвращение. Заря знала, что его родной айлью судил его за лень, но похоже, судящие его не понимали, что в корне этой лени лежало как раз отвращение к общему труду. Ещё его злила так называемая регламентация личной жизни. У католиков самая строгая нравственная проповедь на словах сочеталась с самым разнузданным развратом на деле. В Тавантисуйю мораль была менее строга, но "нельзя" означало действительно "нельзя".Там никто не считал, что страсть оправдывает всё. Для жителей Тавантисуйю считалось само собой разумеющимся, что взрослые люди отвечают за свои поступки, то есть должны быть готовы принять их последствия.

И ещё про Идущего-в-Брод-через-Туман ходили слухи, что ещё в юности он собирался захватить один из кораблей, и именно на нём уплыть в христианские страны, и лишь волею случая это не удалось.

Словом, для Зари было ясно видно, что под маской холодного скептика скрывался человек страстный и деятельный, а ненависть такого человека не могла ограничиваться бумагой.

Хосе привёл её к себе в квартиру, налил бокал вина и предложил тост:

-- Выпьем за тебя -- я рад приветствовать в нашей стране ещё одну смелую душу, бросившую вызов Тирании.

-- Ну, по сравнению с некоторыми я не так уж смела, -- ответила Заря, пригубливая вино -- про тебя говорят, будто вы сами пытались захватить корабль и не твоя вина, что это не удалось.

-- На самом деле моя. Мне стало жаль ни в чём не повинных людей инки. Хотя я и не был тогда христианином, но и мне тогда была ведома жалость, чувство, столь презираемое Тиранами.

-- Однако... ведь ты мечтаешь о падении Тирании?

-- Да, мечтаю, хотя и без особой надежды.

-- Однако с падением Тирании непременно погибнет множество людей, в том числе и тех, кого нельзя назвать поклонниками тиранов, а значит, мечтая об этом, мы убиваем, пусть даже только в помыслах.

-- Да, это верно. В помыслах мы все неизбежно и блудим, и убиваем. Я часто представляю себе одну и ту же картину -- будто бы я Ангел Господен, за спиной у меня два чёрных крыла, и из рук моих по моей же воле могут вылетать молнии. Я лечу над Куско и с небес прожигаю дворцы инков, а они выбегают из них полуодетые, трясущиеся от страха и жалкие в своей беспомощности. Выбегают и попадают в руки разгневанной толпы, которая вздёргивает их тут же на всех фонарных столбах, а потом хищные птицы расклёвывают их плоть. Картина эта так прекрасно в своей величественности, что не могу понять, отчего Творец не воплотит её в жизнь.

-- Ну, как известно мы едва ли доживём до Страшного Суда, а до Жатвы Господь не будет отделять зёрна от плевел, -- с кокетливой улыбкой сказала Заря. Неестественность утомляла её, но надо было продолжать играть ненавистную ей роль.

-- Но среди инков нет зёрен, инки ничтожны. Ведь занимаются управлением те, кого Господь обделил иными талантами.

-- Однако такой пожар, без сомнения, выжег бы весь Куско, и тут бы стало не до расправ. Да и у инков есть жёны и дети, за которыми нет никакой вины.

-- Не скажи, их жёны виноваты уже тем, что добровольно живут с такими, ведь к браку, если дело не касается династии, там обычно не принуждают. Да и дети... жалеть можно разве что совсем младенцев, остальные уже отравлены тем, что обязаны доносить на своих отцов.

Заря от души надеялась, что пудра на её лице достаточно скрывает бледность. Внутренне её всю трясло. Слишком страшные картины рисовались её чересчур живому воображению. Пылающий Куско, расклёваннае трупы на фонарных столбах, крики несчастных, теряющих в огне имущество или близких... неужели можно и самом деле хотеть этого? И нельзя не понимать, что в реальности это возможно только в одному случае -- если Куско захватит вражеская армия... Похоже, Хосе и в самом деле тот, кто ей нужен. Как можно непринуждённее она спросила:

-- Скажи, если ты так ненавидишь тиранию инков, почему ты так мало надеешься на её свержение?

-- Не то чтобы не надеюсь, но... если тиранию и удастся свергнуть, то всё равно не думаю, что станет лучше. Прежде чем попасть в Испанию, я побывал в Мексике и многое понял... -- яростный огонь в глазах Хосе погас и вместо него появилась какая-то старческая усталость, -- Да, я своими глазами видел бывшую столицу империи ацтеков, даже забирался там на пирамиды, думая о том, сколько рабов понадобилось, чтобы всё это понастроить, и сколько потом было принесено на них в жертву... В Тавантисуйю оскорбились бы таким сравнением, но у всех тираний есть много общего. Да, у нас не приносят в жертву людей на алтарях, но с малых лет нам внушают, что благо нашего государства выше, чем наши жизни, и потому мы, если государство того потребует, должны жертвовать собой ради этого Левиафана. Скажет государство идти и воевать -- так не отвертишься. Это, видите ли, твой долг. Если бы я был матерью и родил в Тавантисуйю младенца-мальчика, я бы предпочёл убить его, нежели стал бы вскармливать для тирании будущего воина, который будет для тиранов пушечным мясом на войне с каньяри, арауканами, в Амазонии или ещё чёрт знает где.