Княжна (СИ) - Кристина Дубравина

Пчёла оттолкнулся от стены, на которой висел плакат с веселым жирафом, помогающий мамочкам и их деткам определять рост малышей, и подошёл к Князевой со спины. Руки его — большие, не мерзнущие без перчаток даже в промозглую осень — коснулись живота, скулистая щека прижалась к виску Анны.

Она прикрыла глаза, переводя дыхание.

— Ну? Чего ты бесишься, Ань?

— Не могу, — проскрежетала, так и не поворачиваясь лицом к мужчине. Князева ещё раз глубоко вздохнула-выдохнула, как перед прыжок в омут, и, не бросая настырных попыток найти хорошо прошитый чепчик, снова полезла к полке.

— Не люблю подобные мероприятия, ты же сам знаешь.

— Какие «подобные»? — уточнил Пчёла, направился на помощь к стенду. Аня боковым зрением заметила на красивом ровном профиле мужчины усмешку: — Устраиваемые Беловыми?

— Я про церковные праздники.

Больная для Анны тема, Витя это за два года совместной жизни хорошо уяснил. Князева сама много раз об своем отношении к вере говорила, но, задев тему религии, в очередной раз выдала заученный чуть ли не на зубок монолог собственного авторства:

— Как вообще можно крестить ребенка в таком возрасте? Вера должна быть по собственному желанию, а не по «умолчанию». Вот где, скажи мне, вероятность, что захочет новорожденный верить в Бога? Или что ему другая религия не окажется ближе? Но, нет, молодым родителям капают на мозги, что «надо покрестить», и те бегут, закинув язык на плечо, в церковь, — фыркнула.

— Глупость какая!.. До сих пор «традиция» живёт из-за таких дурных устоев.

— Ты ж сама крещеная, — подметил тонко Витя, почти не задетый словами Аниными о вере, которой сам придерживался почти искренне. В ответ Князева только сильнее вспыхнула, будто масла в огонь кто подлил, и перебрала ещё несколько шапочек.

— В том-то и дело, что крещеная. Потому, что мать сразу после роддома в церковь пошла, за крестины договариваться. И что мы теперь имеем? Я в Бога не верю, хотя крест ношу, — в жаре она развернулась лицом к Пчёле и моргнула глазами, подводя очевидный итог:

— А это ведь грех.

— Так если ты не веришь, то чего за грехи беспокоишься?

— Хочется чистую карму, — сарказмом девушка поставила точку и под смешок Пчёлкина потянулась чуть ли не в самый дальний конец полки. Успела самой себе поклясться, что попросту в конверт вложит хорошую половину от грядущего аванса, если не найдёт достойного чепчика в течение минуты, и взяла ещё несколько упаковок с мелкими шапочками, на которых вышивкой «плавали» кораблики.

Витя приобнял её за пояс, придерживая. Анна меньше, чем на миг, замерла, вместе с неподвижностью тела и дышать переставая, и, погладив по чувственному изгибу талии, который за твидовым пальто не прощупывался толком, Пчёла пожал плечами:

— Не знаю. А я верю, что Бог есть.

Князева сдержалась, чтобы не спросить в ехидстве, отчего же он тогда не живет по десяти заповедям. Вместо того она повела плечом, не желая Витю задеть, и развернулась к нему.

Рука, лежащая у неё на талии, теперь покоилась на пояснице. Анна выдохнула, мыслями туша пламя спора, который предупредить, остановить было лишь в её силах, посмотрела на Пчёлу, чуть запрокинула голову. Свет от высоких ламп играл на волосах, чуть блестящих от капли геля.

— Хорошо, что ты действительно веришь. Это здорово, — и, идя наперекор своим установкам, сказала:

— Я буду только рада, если Ване вера что-то хорошее даст. А не как мне, злобу одну.

Витя кивнул в понимании её всех мыслей, которые Князева не любила менять, и притянул девушку к себе, руки складывая в замок на пояснице возлюбленной. Приятно дрогнуло в горле. Аня выдохнула, считая конфликт исчерпанным, и носом уткнулась в грудь Пчёлы. Почти в крест, болтающийся на шее.

Как символично-то!..

Она стояла в кольце рук мужчины, не зная, куда свои ладони спрятать, и чуть ли не всем телом ощущала, как замедлялся стук сердца. С каждым вздохом — всё размереннее, как после многокилометрового марафона пульс возвращался в норму. Вместе с ним обратно по полочкам и раскладывались её мысли.

Тема религии, от какой Князева или в презрении воротила нос, или спорила до хрипа в горле, ушла в дальний ящик.

К дьяволу. Сейчас — совсем лишнее.

Витя правую руку освободил, левой Анну всё так же крепко держа, и чмокнул её в макушку. Князева ближе к нему притёрлась, просовывая руки под ткань песчаного пальто, прикрыла глаза.

Возвращаться к вопросу подарка на крестины не хотелось ужасно. Только стоять рядом, дышать одеколоном Витиным.

Пчёла чуть присмотрелся к обилию шапочек и выбрал наугад какую-то упаковку. Посмотрел, покрутил, помял, чуть раскрывая шов через целлофан. Чепчик оказался годным.

— Давай мобиль посмотрим и поедем.

— Это что? — спросила Князева, в согласии берясь за руку Пчёлкина. Ладошка в ладошку, как влюбившиеся в первый раз восьмиклассники, они пошли к другому стенду.

Анна нащупала пальцем привычный перстень из золота с чёрным камнем, какой Витя не снимал никогда.

— Мобиль? Та штучка, которая над кроваткой висит. На ней машинки там качаются, звездочки, прочая лабуда…

Девушка кивнула. Витя передал ей чепчик, вероятно, не стоящий такого количества нервов, и под усмешку Анину оставил на щеке поцелуй.

Третьего октября Анна почти полноправно вступила в должность временно исполняющей обязанности главного театрального режиссёра. На самом входе её торжественно встретила Сухорукова.

Князева нутром дёрнулась, увидев почти у порога стихийный мемориал в память Виктории Дмитриевны. Сухорукова смотрела на Аню с фотографии, правый нижний угол которой пересекался чёрной лентой. Даже со снимка, сделанным за года два или три до её смерти, взгляд покойного режиссёра ощущался привычно строго, почти что осуждающе.

Девушке показалось, что за спиной призраком метнулась женщина, которой она таскала какао, помечала мелкими комментариями сценарии пьес, и просипела Ане загробным шепотом:

«Стерва. Ты только и рада… Но ты недостойна!..»

Анна подошла ближе, прекрасно понимая, что роль «призрака» досталась её страхам, какие Князева старательно топила, сжигала, прятала, заглушала другими мыслями. На столе, на тёмно-красном куске бархата, оставшимся от ткани обновленных прошлым летом кулис, лежало несколько цветов, принесённых кем-то из труппы или работников самого театра.

Слева от фотографии, на одной из колонн, подпирающей потолок, висел лист со словами, написанными искусным, витиеватым почерком:

«Двадцать девятого сентября в возрасте сорока восьми лет из жизни ушла Виктория Дмитриевна Сухорукова — главный театральный режиссер, любящая мать и обаятельная женщина. Руководство «Soffittenlampen» скорбит по такой потере и приносит свои соболезнования близким людям фрау Сухоруковой»

Ниже был перевод текста на немецкий