Живой Журнал. Публикации 2010 - Владимир Сергеевич Березин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
То есть не как эмпирически случайное и необязательное, а санкционированное иерархически более высоким, надбытовым, а в пределе — сакральным уровнем бытия (за модель коего, как Вы помните, принимался, собственно, ЖЖ).
Так проще? Я могу ещё подбавить кислотной муравьиной слюны для растворения вполне очевидного. Но хотелось бы на равных. Интеллект антропоида, пишет нам И. П. Павлов, «состоит из ассоциаций». Ежели в отсылке к Мирча Элиаде мерещится кому отсылка в менее достойные Палестины — виновата ли я, что мой голос дрожал, когда пела я песню ему?
ВБ. — «А Пятачок ничего не сказал, потому что единственное, что приходило ему в голову, было «Спасите, помогите!». Я-то что, меня ничего не печалит. Уже. Но тут могут быть дети.
— С чего, по Вашему мнению, следовало бы начать тему: «писатель и его публичный дневник»?
— С определений. То есть с того, что договориться, кого считать писателем. Сейчас в отношениях с этим словом много кокетства «я не писатель, писатели все бяки, пьют много, и денег у них нет, а я дорогой журналист». Тогда надо отмежёвываться от всей писательской структуры — ярмарок, встреч с читателями и проч., и проч. В моей стране всё время норовят не поститься, но при этом с радостью разговеться. Я бы на вашем месте заставил всех, кого вы интервьюируете, сказать прилюдно, аналогично ритуальной фразе «Общества анонимных алкоголиков»: «Я — писатель». Это было бы первым шагом к чистоте жанра.
В моей юности все магазины были завалены книгами, на которых в качестве автора был указан Леонид Ильич Брежнев. Он получил, кажется, не одну даже премию по литературе. Наверняка его приняли в члены Союза Писателей, но что-то я не помню, чтобы он умостился за трибуной и сказал: «Я, как писатель…». Или чтобы к нему пришли журналисты, и потом в «Правде» появилось бы такое интервью: «Леонид Ильич, вы как известный писатель, много времени проводите над рукописями, да?»…
Вот, когда мы с вами предварительно говорили о слове история…
— Да, я предложил бы построить интервью не на разговоре, но рассказывании историй на всевозможные темы ЖЖ…
— То, что мы всё время обыгрывали слово «история» — это такой компромисс с моей стороны. Но мне очень нравится это слово. Те тексты, что я пишу в Сети, принципиально важны для меня по форме, специальной универсальной форме изложения, которая, по моему мнению, находится на стыке литературы бумажной и сетевой. Потому что, способ чтения всё же важен для писателя. И именно короткий текст, история будет символом Сетевой литературы. Ещё бы он целиком помещался в экран… Но это сильное допущение.
— Обычная линейная традиционная история будет символом сетературы?
— Я не очень понимаю этого вопроса, и даже не буду говорить о терминах, и о термине «сетевая литература». Вы знаете, я как-то придумал цикл коротких историй про словесность в Сети и про Живой Журнал — там были Кафе. сот, Жизнь. com, Смерть. com, Литература. net и ещё несколько историй — часть из них в порезанном виде есть в Сети. Так вот там я всё время говорил, что никакой специфически сетевой литературы нет, и только в будущем, может быть будет. Тогда и за символами дело не постоит.
Сейчас о другом речь — в издательской среде есть недоверие к сборникам рассказов. Вот я собрал то, что писал в Сети, все эти короткие истории, переделал их, конечно, и вот пытаюсь говорить с издателями. Но это сложно, потому что ещё со времени Советской власти продать издателю роман гораздо проще, чем того же объёма сборник рассказов. А вот в Сети — наоборот, роман с экрана читать утомительно, а рассказчик историй куда более уместен.
— А как же гипертекст, ветвистые структуры, сады расходящихся тропок и всё такое?
— А это всё безделье молодых умов, забавы взрослых шалунов. Это как лягушачьи лапки для русского человека — многие пробовали, но в общем рационе это отсутствует.
Причём мне все эти проекты очень интересны, и участники их мне симпатичны, но я думаю, что их читатели — примерно те же люди, что их создатели.
— Вы пишете в приват?
— Нет. Я выхожу в Сеть как тот человек, который кричит в ямку: «У царя Мидаса ослиные уши!». Но с той только разницей, что я решил для себя раз и навсегда, что из ямки что-то тут же прорастёт, и изо всякой дуды, из любого дупла раздастся весть об ослиных ушах.
Поэтому, когда ты первый раз надавил на клавишу, дёрнул мышью, открывая текстовый процессор — я уверен, что с этого момента всё всем известно. Я не пишу ничего «под замком» из этих соображений. И стараюсь не стирать ничего — даже тех глупостей, в которых меня уличили. Понимаете, ведь все эти списки, рейтинги, радость по поводу количественных показателей ужасно неинтересная штука. Это напоминает то, как в моём детстве некоторые мои сверстники шли по головам, чтобы стать председателем совета пионерской дружины. Истлели пионерские знамёна, а гадости остались в памяти. И что ещё хуже, прожит не свой отрезок жизни, не естественный. Не нужно быть лучше всех, нужно быть на своём месте. Но я говорю банальности. Да.
— А почему Вы говорите банальности? Это такая терапия?
— Почему терапия? Хрен вам, а не терапия. Банальности нужно время от времени говорить. Что вода мокрая, что весна придёт, что убивать и мучить людей нельзя. Это не терапия, это профилактика.
— Профилактика чего — возможного сдвига понятий?
— Да нет. Я не знаю, какой сдвиг понятий имеется в виду. Есть ощущение, что нужно время от времени, как молитвы, повторять известные всем вещи. И всё.
— Можно ли сказать, что банальности (и только банальности) бывают страшно интересны и заодно как-то упорядочивают жизнь?
— Вы всё время хотите что-то абсолютизировать. А я всё время хочу говорить о конкретном. Потому как не бывает людей вообще, а есть только конкретные. Я говорю о том, что простые вещи бывают страшно интересны. Да.
А банальность, кстати, очень интересное французское слово — это то, что отдавалось сюзереном вассалу в дар за его обязанности, только потом банальность стала названием всякой вещи общего пользования — это я вам Брокгауза пересказываю. Так что с простыми вещами, к тому же, не так всё просто.
— Не желаете награждать эпитетами ЖЖ, тогда охарактеризуйте, пожалуйста, себя. Кто и что Вы за писатель?
— Вот помру, и это выяснится. Откуда ж я возьму
